Сколько остальных? Раз, два, три… Пятеро. Алик - шестой.
Высота - сто восемьдесят пять. Еще вчера - тренировочная высотка. Как сегодня будет?
Пащенко… Зачастил ногами-ножницами, рыжие кудри - в разные стороны под ветром, толчок… Молодец, Валерочка! Чистым идет, все рубежи - без осечек.
Очередь Алика.
- Отец, толкайся на полстопы ближе к планке.
Обернулся. Александр Ильич стоит, лицо сердитое…
Не оправдывает ваш талантливый ученик надежд…
А совет испробуем. На полстопы ближе - значит, отсюда.
Вернулся к началу разбега, сосредоточился.
- Резче разбег!
Это уже в спину крикнул Леший. И Алик припустился к планке, оттолкнулся, перелетел через нее и, видно, задел напоследок: закачалась она, одним концом даже запрыгала на полке. Удержится?.. Удержалась.
Алик полежал секундочку на теплых матах, успокаиваясь. Что ж, вторая попытка на сей раз отменяется. Может, пошло дело, вырвался из заколдованного круга? Будем надеяться…
Вернулся, молча посмотрел на Александра Ильича: как, мол?
Тот сердит по-прежнему.
- Облизываешь планку. Силы где? Шлялся по ночам?
- Спал дома.
- Так я тебе и поверю… Такое ощущение, что ты потерял прыгучесть. Прыгаешь, как приготовишка…
Ушел. Всего хорошего, Александр Ильич. У вас одно ощущение, у Алика другое. Ощущает он, что любите вы одних чемпионов-рекордсменов. Двести пять - такой результат вас устраивает. Сто восемьдесят пять сантиметров - побоку ученика, бездарен он, неперспективен. Обидно…
- Распрыгался, наконец? - спросил Пащенко.
- Надеюсь.
- А может, ты хочешь мне первенство уступить? Спасибо, не приму подарка. Только в день рождения.
- А я авансом.
- Скорее долг отдаешь. День рождения у меня в апреле был.
Посмеялись, и вроде легче стало. И следующая высота уже не казалась Алику неодолимой. Подумаешь - сто девяносто сантиметров. Брали - не промахивались…
Между прочим, хваленый Баранов выбыл из соревнований. Пошел отдохнуть. Похоже, еще одна надежда Лешего не оправдала себя. А почему, собственно, еще одна? Алик-то прыгает и сдаваться не собирается. Сто девяносто, говорите? Подать сюда сто девяносто!..
Пошел Пащенко. Раз, два, три - высота наша!
- Хорошо, Валера!
- Тебе того же, Алик.
Спасибо… Разбежался. Толчок… Ах, черт, опять ногу не вытянул вовремя…
- Аник, у тебя зад не поспевает за всем прочим.
- Чувствую.
Прав Пащенко. А почему не поспевает? Не хватает толчка? Сильнее надо? А сильнее вроде некуда…
Файн, между прочим, тоже сбил планку. И тоже задом. Хоть слабое, но утешение.
Вторая попытка. Разбег… Не получилось. На этот раз Алик сбил планку грудью, даже не допрыгнул до высоты.
Пришел страх. Что-то больно сжималось в груди, как перед экзаменом - бывало такое знакомое ощущение! - когда из тридцати билетов пять не успел выучить. И думаешь с замиранием сердца: а вдруг попадется как раз один из пяти? Здесь то же: а вдруг не возьму высоту?
Утешал себя: вздор, высота обычная, привычная высота. Но сороконожка уже принялась за отвлекающий внимание подсчет, а страх делал ноги ватными, беспомощными: не то чтобы толкнуться как следует - и разбежаться-то трудно…
Короче, не взял высоту. Снова сбил планку, пошел к своему стулу, молча одевался.
- Уходишь? - спросил Пащенко.
Он понимал, что товарищу сейчас не нужны утешения. Особенно от того, кто счастливо продолжает прыжки, претендует на победу.
А ведь все вышло по-пащенковски: подарил ему Алик первенство в счет грядущего дня рождения. Нет, не подарил - в борьбе уступил, с великой неохотой, с душевными муками. Уступил, потому что оказался слабее - он, Радуга, который Пащенко до сих пор за равного соперника не считал!..
- Пойду. Счастливо допрыгать.
- Я позвоню.
- Ага.
Пошел вдоль гаревой беговой дорожки к раздевалкам. Уже ныряя под трибуны, обернулся, увидел: Пащенко преодолел сто девяносто пять сантиметров, бежал от планки, высоко, по-чемпионски, подняв руки.
Алик не понимал, почему он, одолевавший на тренировках два метра пять сантиметров, не сумел показать здесь хотя бы близкий результат? Двадцати сантиметров до собственного рекорда не допрыгнул. Почему? Почему? Почему?..
А если…
Нет, не может быть! Алик даже головой затряс, как намокший кот. Здесь что-то иное - обычное, спортивное.
И все же другого объяснения не было: дар пропал. Без предупреждения, без снисхождения - как и было обещано.
Когда Алик нарушил условие? Вроде не было такого - не солгал никому. И вдруг вспомнилось: стройка, комната на втором этаже, бидон с краской, разбитое стекло…
Он же обманул прораба, спасая Дашкину честь! Ну и что с того? Главное - обманул, а причины обмана никого не интересуют. Как сказано: "ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости, ни из жалости, ни из вредности".
Но ведь три дня с тех пор прошло, а дар исчез только сегодня. Сегодня ли?..
В Алике боролись двое: один - испуганный, сопротивляющийся, не верящий в беду; другой - холодный, рассудительный, все понимающий. И этот "холодный" знал точно: в последние дни на тренировках Алик в высоту не прыгал. Только - бег, перекладина, физические нагрузки на воздухе. А дар, естественно, исчез как раз в тот момент, когда Алик произнес сакраментальное: "Моя работа, товарищ прораб!"
Хотел быть рыцарем? Будь им, на здоровье! Только прыгать-то уже не придется. Ходи по грешной земле, дорогой рыцарь Радуга…
И, только подъезжая к дому, сообразил: а как же сто восемьдесят пять сантиметров? Взял он их или нет? Выходит, что взял: дело наяву происходило, при большом скоплении свидетелей. Без всякого дара взял, сам по себе…
18
А ночью Алику снова приснился вещий сон - пятый по счету за такое короткое время. В самом деле, другим за всю жизнь и одного вещего сна не положено, обычные донимают, а пятнадцатилетнему гражданину - сразу целых пять. Да приплюсуйте к тому сеанс телепатии - на уроке по литературе, когда "нечистая сила" общалась с Аликом посредством школьного сочинения. Явный перебор.
И тем не менее - пятый сон.
Будто послала мама Алика на рынок - картошки купить, редиски, лука зеленого, петрушки, укропа. Помидоров - если недорогие. А Алик двугривенный в кармане заначил - на семечки.
Идет он вдоль рядов, выбирает редис покрупнее. У одной тетки хорош, крепок, да мелковат. У другой - крупный, но стриженый - без хвостиков. А Алику редиска в пучках нравится. И вдруг - есть, голубчик. Как раз то, что хотел, что доктор прописал, как говорится.
- Почем редиска? - спрашивает.
- Пятачок пучок, - слышит в ответ.
Удивился: что за цена такая странная? Больно дешево. Посмотрел на торговку - ба, знакомые все лица!
- Здрасьте, бабушка.
- Здоров, коли не шутишь, - отвечает ему торговка, в которой - как мы уже поняли - Алик признал веселую старушку из трубинского леса, могущественную бабу-ягу, властительницу Щелковского района, а может, и всего Подмосковья. Кто знает?..
- Поговорить надо. - Алик строг и непреклонен.
Но и бабка не сопротивляется.
- Да я для того и на рынок вышла.
- А редиска как же? - удивляется Алик.
- Камуфляж, - бросает бабка, - чтоб не заподозрили враги.
Алик не выясняет у нее, каких врагов она опасается. Просто спрашивает:
- Где побеседуем?
- А здесь и побеседуем, - чуть ли не поет бабка. - Ты за барьерчик зайди, сядь на бочечку. Она хоть и сырая, зато крепкая.
Алик ныряет под прилавок, огцупывает бочку.
- Что там?
- Огурчики, - суетится бабка. - Тоже для камуфляжа.
- Малосольные?
- Они. Никак, хочешь?
Любит Алик хрупать малосольным огурцом, трудно отказаться от искушения.
- Пожалуй, попробовал бы, - борясь с собой, говорит он и тут же сурово добавляет: - Для камуфляжа, конечно.
- Да разве я не понимаю? - Бабка достает огурец - крепкий, лоснящийся от рассола, в мелких пупырышках, а к нему - горбуху черного хлеба. Царская еда!
Алик даже забыл, зачем ему баба-яга понадобилась. Но ничего, зато она помнит.
- Как соревнования прошли? - интересуется.
- Плохо, - отвечает Алик с набитым ртом.
А бабка-иезуитка хитренько спрашивает:
- Что так?
- А вот так. Ваша работа?
- Отчасти моя, - серьезно говорит бабка. - Отчасти - коллеги постарались.
- Какие коллеги?
- Ты с ними знаком. Почтенный джинн Ибрагим Бе- кович Ибрагим-бек и уважаемый профессор, доктор наук Брыкин.
- А вы и Брыкина знаете?
- Не имею чести, - поджимает губы баба-яга. - У него другие методы волшбы - современные, научные. И другой круг общения - чисто академический.
Чувствовалось, что бабка не одобряет ни научных методов Брыкина, ни его коллег-академиков. Не любит нового, по старинке жить предпочитает.
- Чем же я вам помешал? - В голосе Алика слышится неподдельное горе. - Прыгал себе, никому о вас не рассказывал…
- А рассказал бы - поверили?
- Нет.
- То-то и оно. Ты нас, внучонек, сюда не приплетай. Предупреждали тебя: соврешь - прощайся с даром. Предупреждали или нет?
- Ну, предупреждали… Что ж я, нарочно соврал?
- А то нечаянно? - возмущается баба-яга. - Все про думал, прежде чем на себя напраслину взять.
- Так ведь напраслину…
- А нам какая разница? Есть факт.
- Даже суд не берет в расчет голый факт, всегда рассматривает его в совокупности обстоятельств, - сопротивляется Алик. - А у меня налицо - смягчающие обстоятельства.
Баба-яга ловко отрывает от пучка головку редиса, трет ее о рукав телогрейки, кидает в рот, хрустит. Говорит равнодушно:
- Обратись в суд. Так, мол, и так, обдурила меня баба-яга, отняла умение прыгать через палку, не вникнув в суть дела. Подойдет? - и хрустит редиской, и хрустит. Прямо как орехи ее лопает.
Алик отвечает:
- Вы меня не поняли. Я про суд для примера сказал.
- Ия для примера. Пример на пример - копи опыт, пионер.
- Я - комсомолец, - почему-то поправляет Алик.
А она и рада поправке.
- Тем более. Где твоя комсомольская совесть? Обещал условие блюсти? Обещал. А нарушил - плати.
В ее руке, откуда ни возьмись, появляется еще один огурец. Она протягивает его Алику, и он машинально начинает хрустеть - не тише, чем баба-яга редиской.
- И потом, чего ты суетишься зазря? - спрашивает она. - Тебе дар просто так отвесили, а ты его зачем-то начал тренировками подкреплять. Наподкреплялся до того, что и без дара выше головы сигаешь. А ведь еще месяц назад не мог. Не мог, внучок?
- Не мог.
- А сейчас можешь. Ну и прыгай себе на здоровье, Дашке на радость. Тренируйся - "по мастерам" запрыгаешь. Без нашей помощи.
- Не запрыгал же…
- Да ты, милый, совсем обнаглел. За паршивый месяц Брумелем захотел стать? А вот фиг-то!
Вокруг них живет базар, живет своей угодливо-равнодушной жизнью. Вокруг них продают и покупают, разменивают десятки на рубли, а рубли на гривенники. Вокруг них спорят и ссорятся, милуются и ругаются, ликуют и страдают, и никому нет дела до крепкой бабки в телогрейке и валенках и ее внучка-переростка. Но вот кто-то останавливается рядом, щупает бабкину редиску.
- Почем овощ?
- Обед у меня, - огрызается баба-яга. - Не видишь, любимый внучок мне полдник притаранил. Имею я право на обеденный перерыв, имею или нет?
Перепуганный страстным напором покупатель немедленно соглашается, теряется в толпе, а довольная баба-яга обращается к Алику:
- Вот что, милый, иди-ка ты домой, отоспись как следует - без сновидений. Забудь о неудаче на этих… состязаниях. Бери поутру свою Дашку распрекрасную, катай ее на речном трамвае, редиской угощай. Отдыхай, в общем. А отдохнув, начинай прыгать. Ведь есть у тебя план, что лесной тренер составил, ведь есть?
- Есть.
- Осваивай. Под лежачий камень вода не течет. И забудь о вещих снах напрочь. Не будут они тебе больше сниться. Никогда в жизни.
Она гладит Алика по волосам заскорузлой, разбитой работой крестьянской рукой. Да и в самом деле, откуда у нее маникюру взяться? Дрова наруби, печь протопи, редиску-картошку прокопай, прополи, корову подои - тяготы. А колдовство - это так, забавка…
- А зачем вы мне явились? - недоумевает Алик. - Зачем эти сны?
- Глупый, - улыбается баба-яга. - Очень ты своей слабостью в физкультурной науке расстроен был. Помнишь: мщения возжаждал? Ну, решили мы тебе помочь…
- Помогли, называется, - саркастически замечает Алик.
- Неблагодарная ты скотина, - возмущается баба- яга. - А то не помогли? Работать мы тебя научили, а это - главное. А насчет высоты - не расстраивайся. Что тебе твой Фокин сказывал? Брумель в пятнадцать лет всего на сто семьдесят пять сантиметров прыгал. А ты у нас сто восемьдесят пять запросто убираешь, - помолчала, вспомнила: - Да, кстати: ты Фокина держись, друг он настоящий… Да и рыжий энтот - тоже ничего. Хотя и пижон… Ну, а Дашка - совсем золото. Сколько людей хороших мы тебе подсунули…
Поморщившись от неблагозвучного "подсунули", Алик замечает:
- Фокина'с Дашкой я и раньше знал.
- Знал, как же. Знаком был, а не знал. Это, внучок, глаголы са-авсем различные. Ну иди, иди, тебе просыпаться пора. Возьми редисочки в сумку, отсыпь поболе - для камуфляжа…
И Алик уходит. Но вспоминает что-то, возвращается.
- Бабушка, а почему вас трое было? Неужто кто-то один не справился бы? Скажем, вы…
- Почему трое? - вопрос явно поставил бабу-ягу в тупик. Она даже в затылке поскребла - через платок. - Кто его знает… Видать, для таинственности, для пущей наглядности. - Вдруг рассердилась, закричала: - Трое - значит, трое! Три - число волшебное. Три медведя. Три богатыря. Три желания. Три толстяка. Три товарища… А ну, дуй отсюда, пока не сварила!
И тут Алик уходит окончательно.
И просыпается.
19
Великая сила - привычка. Казалось бы: каникулы, валяйся - не хочу. А проснулся в семь утра. Зарядку сделал. По набережной побегал. Покряхтывая, стоял под холодным душем, вызывая уважение у отца (он еще в постели нежился) и щемящую жалость у матери (она завтрак готовила).
Только-только из-за стола встали - звонок в дверь. Лучший друг Фокин явился - не запылился.
- Привет!
- Здорово.
- Что случилось?
- А что случилось?
- Ты мне невинность не строй, - рассердился Фокин. - Докладывай: почему проиграл?
- Знаешь уже?
- В "молодежке" информация напечатана.
- Что пишут?
- Первое место у Пащенко. - Достал из кармана смятую газету, прочитал вслух: - "К сожалению, юный и перспективный спортсмен Александр Радуга, о котором наша газета рассказывала читателям, не сумел показать хорошего результата и не попал в тройку призеров". Почему не попал?
Версия имелась, придумывать нечего. Да и врать нынче можно без опаски.
- Перетренировался.
- Говорил я тебе…
Алик не помнил, чтобы Фокин говорил о том, но удобней согласиться, не спорить.
- Дураком был, не слушал умных речей.
- Теперь слушай. Собирайся - едем в Серебряный бор купаться.
- Не-а, - лениво сказал Алик. - Дома останусь, - подумал, еще раз соврал: - Отец просил в бумагах помочь разобраться.
- Надолго?
- На весь день. (Врать так уж врать.)
- Жалко… А может, выберешься? Попозже…
- Если только попозже. Скорей бы уходил лучший друг, хотелось побыть одному, подумать кое о чем, а поедешь с Фокиным - разговоров не избежать, всяких бодреньких утешений, восклицаний типа: "Все еще впереди!"
- Постарайся, старикашка, будем ждать.
Скрылся. Только дверь за ним захлопнулась - телефон
трезвонит. Вешалка прорвался.
- Привет!
- Здорово.
- Что случилось?
- А что случилось?
Сложилось неплохое типовое начало беседы-соболезнования. Но дальше Пащенко ушел от фокинского варианта.
- Я тебе вечером звонил, а ты уже спать улегся.
- Устал как собака.
- Видно было.
- Поздравляю тебя с победой.
- Надолго ли? Ты к осени совсем озвереешь, на двести десять летать станешь. Как кенгуру.
- Кенгуру прыгают в длину, а там другие рекорды. Боб Бимон: восемь метров девяносто сантиметров.
Теперь Алик уел Пащенко. Пустячок, а приятно. Хотя кто его знает: Вешалка мог с кенгуру нарочно подставиться - для утешения…
- Сдаюсь, эрудит. Двинули в Нескучный сад?
Конец разговора - по типовому варианту.
- Не могу. Отец просил помочь разобраться в бумагах.
- Вечерком увидимся?
- Звони…
Сострадатели… Что-то Дашка запаздывает, не зво
нит - пора бы. Она тоже "молодежку" выписывает. А, вот и она, Дарья свет Андреевна…
- Алик, что ты делаешь?
Ни тебе "здрасьте", ни тебе "что случилось?"…