- Говорю с тобой по телефону.
- Неостроумно.
- Зато факт.
- Алик, поехали к нам на дачу, шашлыки будем жарить, в лес пойдем, там лес хороший, светлый, хулиганов нет…
Умница Дашка! Ни полсловечка о вчерашних соревнованиях. Чего-чего, а такта ей хватает.
- Дашк, не могу я.
- Почему?
Врать Дашке по шаблону Алик не собирался.
- Есть дело.
- Какое? Секрет?
Ну, какие у Алика от нее секреты? Но говорить не стоило: увяжется с ним, а хотелось побыть одному.
- Потом скажу. Вечером.
- Тогда я тоже не поеду на дачу. Дома посижу. Дождусь, пока позвонишь.
Такой жертвы Алик принять не мог.
- Не выдумывай глупостей. Поезжай, тебя родители ждут. А часам к семи вернешься. Сможешь?
Обрадовалась:
- Конечно, смогу.
- Тогда я вас целую. Физкультпривет.
Собрал отцовскую сумочку, с недавних пор перешедшую к сыну по наследству, закинул ее за спину.
- Ма, к обеду буду.
И отправился знакомой дорожкой в школу. Поздоровался с нянечкой, спросил: открыт ли зал? Переоделся в пустой раздевалке. Никто сюда не заглянет. Нянечка информировала: безлюдно в школе. Половина учителей в отпуск разошлись, а остальные - кто не успел уйти - раньше полдня не заявятся: нечего им здесь делать.
Притащил из подсобки в зал маты: тяжело, конечно, одному, но посильно. Установил стойки. Высоту определил: сто семьдесят пять сантиметров. На ней вчера впервые споткнулся, с нее и шагать решил. Размялся хорошенько. Отмерил разбег. Пригляделся, где толкаться станет. Пару раз с места на планку замахнулся: вроде руки-ноги шевелятся. Можно начинать.
Разбежался, стараясь держать шире шаг, толкнулся в полную силу - шел, как на рекорд. И прошел над планкой - не шелохнулась она. Полежал на матах, улыбался, смотрел на высокий потолок - весь в грязных разводах, как небо в облаках. Лето - время ремонтов. Забелят маляры облака на потолке - смотреть не на что будет.
Вскочил, снова разбежался, полез на высоту и… Что за чертовщина: только что одолел планку с привычной легкостью, а сейчас - вот она, лежит рядом на матах. Почему?
- Левая нога у тебя, как чужая…
Резко вскочил с матов: кто сказал? У стены на низкой скамеечке сидел Бим.
Алик уставился на него, спросил глупо:
- Откуда вы взялись?
- Из двери, - сказал Бим и встал. - Будем прыгать по порядку. Начнем с техники. Она у тебя минимум пять сантиметров съедает. Спусти планку на метр шестьдесят.
- Не мало ли? - попытался сопротивляться Алик, но Бим мгновенно пресек сопротивление:
- В самый раз. Не до рекордов пока. И не спорить со мной!
И Алик покорился Биму. Более того: покорился с непонятной радостью, как будто отдавал свою судьбу в хорошие руки. Как щенка.
Только спросил:
- Как вы думаете, что-нибудь получится?
- Из чего? - не понял Бим.
- Ну, из меня…
Бим по-прежнему недоумевал:
- Ты же прыгал на двести пять сантиметров?
- Прыгал… - не объяснять же ему, с чьей помощью прыгал.
- А будешь выше. Иначе я на тебя время не тратил бы. И чтоб осенью обставить Пащенко! Не как вчера…
- А откуда вы знаете про вчера? - спросил и сам удивился: что ни вопрос - глупость несусветная. А ведь вроде малый - не дурак…
- На трибуне сидел, - язвительно сказал Бим. - Ряд двенадцатый, место тридцать второе. Еще вопросы ожидаются?
- Нет, - засмеялся Алик. Легко засмеялся, без на
пряжения. Как будто и не было вчерашнего провала и жизнь начиналась только сейчас - в этом светлом и прохладном школьном зале.
- А раз так, начнем помаленьку.
И они начали. И тренировались всего полтора часа; больше Бим не разрешил. Сказал:
- Хватит надрываться. Нагрузки надо прибавлять постепенно. Придешь завтра в десять ноль-ноль. Идею уяснил?
- Уяснил, - ответил Алик.
А после обеда закрылся в своей комнатенке и написал стихи. Такие.
Один сантиметр -
как прелюдия боя.
Один сантиметр -
и кончается планка.
Разбег и…
паденье,
как плата за плавность
Полета.
А планка уже под тобою…
Трибуны кипят
торопливой рекою
Под небом,
смешно облаками измятым.
Один сантиметр
остается невзятым.
Один сантиметр
до чужого рекорда.
Так в планах -
как с планкой.
И в спорах -
как в спорте:
Без жалости схватка
и без сантиментов.
Но вдруг
не хватает
всего сантиметра (Проклятая планка!..)
для взятья рекорда.
И что остается?
Постыдность побега?
Беспечность уступки?
Покорность расплаты?
Нет!
Снова
упрямо
взлетаешь над планкой…
Какое желанное слово'.
победа!
Прочитал себе вслух, подумал: неплохо получилось. И главное, с ходу, залпом. Есть, конечно, шероховатости, рифма не везде удалась. Отец скажет: мыслишка - из банальных. Так ведь не для печати писал - для себя. А для него сия банальная мыслишка сейчас - самая важная, самая главная.
Кто прыгнет выше Радуги?
Да сам Радуга и прыгнет.
Сам.
Без помощи вещих снов, без мистики, без антинаучной фантастики. А кто не верит - пусть кусает локти: приятного аппетита.
На радостях позвонил Дашке.
- Ты дома? А я стих написал…
- Ой, Алик, прочитай!
- Когда?
- Немедленно.
- Тогда жду тебя во дворе через минуту.
- Через полминуты… - повесила трубку.
Через полминуты - это он успеет. Сунул в карман листок со стихами, хлопнул дверью - чуть штукатурка не обвалилась. Помчался вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки - все-таки шестой этаж, а не четвертый, у Дашки - преимущество в расстоянии. Бежал - улыбка в пол- лица. Шуму - на весь подъезд, как только жильцы терпят. Выскочил во двор, а Дашка уже стоит ждет, тоже улыбается.
Ох, и счастливый же человек, этот Алик Радуга, позавидовать можно!..
Рыжий, Красный
и
Человек опасный
Сказка-быль
Глава первая
Кеша и Геша
Эта престранная, почти невозможная история началась в субботу, в жаркую июньскую субботу, в первый выходной первого летнего месяца, в первую субботу долгих школьных каникул. Дети в этот день не пошли в школу, а родители - на работу. В этот день не звонили будильники, нахально врываясь в утренние сны. В этот день не стаскивал никто ни с кого одеяла, не совал в руки портфель с учебниками, тетрадями, рогатками и трубочками для стрельбы жеваной бумагой, не гнал на занятия. В этот день ожидались походы в зоопарк, в парк культуры и отдыха, бешеная гонка на виражах "американской горы" и гора мороженого, лучшего в мире мороженого за семь копеек в бумажном стаканчике.
Короче говоря, это был день всеобщего отдыха, и провести его следовало с толком и со вкусом. Иннокентий Сергеевич Лавров знал это совершенно точно, и план субботнего дня был у него продуман досконально - может быть, не считая мелочей, но ведь все мелочи-то не учесть, а серьезные этапные мероприятия утверждены еще вчера с Геннадием Николаевичем Седых, с коим мероприятия эти и надлежало претворить в жизнь.
Иннокентий Сергеевич давно проснулся, но еще лежал под одеялом, делал вид, что спит, ловил последние минуты уединения, когда можно подумать о своем, о наиважнейшем, подумать не торопясь, не урывками - между завтраком и, к примеру, выносом мусорного ведра, - а спокойно.
Но - ах какая досада! - не долго продолжалось спокойствие. В комнату вошла мама и сказала уверенно и властно:
- Кешка, вставай и не валяй дурака! Я же вижу, ты притворяешься…
Конечно, если бы Иннокентию было лет эдак двадцать пять, он вполне мог бы возмутиться насилием над личностью, заявить протест, не послушаться, наконец. Но моральная и экономическая зависимость от родителей не оставляла ему права на протесты и возмущения. Нет, конечно же, он вовсе не смирился, протестовал, бывало, и протестует, даже на бунты решался. Но бунты подавлялись, а последующие экономические и моральные санкции были достаточно неприятны.
Помнится, как-то собрались они с Геннадием в поход, а мать возьми да и скажи:
- Какой еще поход, когда у тебя гланды!
Интересное кино: гланды у всех, а в поход не идти ему1
Ну, бунт, конечно, восстание, лозунги, требования всякие, а родителям это все как комар укусил. Более того, отец заявляет грустным голосом:
- А я еще хотел тебя с собой на рыбалку завтра взять…
Иннокентий заинтересовался, приостановил бунт, спросил у отца:
- А куда?
- Какая теперь тебе разница? - ответил тот. - Ну, на Истринское водохранилище. У дяди Вити там моторка стоит.
- Это здорово, - позондировал почву Иннокентий, так осторожненько позондировал.
- Конечно, здорово, - согласился отец, - только теперь для тебя рыбалочка плакала: будешь сидеть дома в наказание за скверный характер и непослушание.
А сам тогда на рыбалку поехал и, заметьте, ничего не привез, даже окунька дохленького. А насчет логики - полная слабость. Судите сами: в поход - гланды мешают, а на рыбалку с гландами - милое дело. Иннокентий указал ему на несоответствие, так мать вступилась.
- Сравнил, - говорит, - тоже! Там бы отец за тобой смотрел…
А самой-то и невдомек, что в тринадцать лет человек может сам за собой посмотреть. Сейчас дети взрослеют значительно быстрее, чем в старые времена. Явление известное, но родители, признавая акселерацию в мировом, так сказать, масштабе, почему-то не замечают ее в стенах собственной квартиры. Это, к сожалению, всюду так, не только у Иннокентия. Они с Геннадием обсуждали эту проблему не раз и пришли к выводу, что спорить с родителями бессмысленно: их не убедить. Надо признавать за ними право сильного, вырабатывать тактику и теорию для сотрудничества, прощая им неизбежное желание руководить. Тем более что опыт у родителей немалый. Отец Иннокентия - журналист, пишет о проблемах науки и, когда не воспитывает сына, рассказывает ему такое, что дух захватывает: о телекинезе, к примеру, или о пульсирующих галактиках. А мать - врач. И гланды - ее специальность. Так что тогда, с рыбалкой, и спорить-то бессмысленно было.
Геннадию легче: у него только бабушка, а родители в Японии. Они у него дипломаты и приезжают домой раз в году, в отпуск. И тогда им некогда сына воспитывать: они его долго не видели, соскучились, а желание воспитывать приходит благодаря каждодневному общению. Вот у бабушки Геннадия это желание никогда не исчезает. Она прямо-таки живет одним этим желанием…
Мама подняла жалюзи на окне, и в комнату ворвался как раз этот самый июньский день, жаркий субботний день, и солнце мгновенно высветило паркет, пустив по нему золотую реку, по которой поплыли две лодки, два курильских кунгаса, полные синей рыбой горбушей.
Мама взяла лодки и кинула их к кровати:
- Тебе сколько раз говорить, чтобы ты не разбрасывал по комнате вещи? Быстро умывайся - и завтракать! Отец ждет.
Иннокентий вздохнул тяжело, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, уже не были никакими лодками, пошлепал в ванную. Плохо, что завтрак уже готов: надо было встать пораньше и проверить собственную меткость. Если пустить воду из крана, а потом зажать отверстие пальцем, то сквозь маленькую щелку вырывается восхитительная сильная струя. Ее можно направить в любую сторону, и однажды Иннокентию удалось наполнить водой мыльницу на стене. А до нее от крана добрых два метра! Правда, тогда же он устроил в ванной комнате небольшой потоп - и ему попало, но это уже издержки производства.
Эксперимент повторить было некогда, да и нельзя: мама сзади с полотенцем стояла, торопила - скорей-скорей! - будто от того, как быстро Иннокентий умоется и почистит зубы, зависела работа отца. А она совершенно не зависела ни от чего, она и не предполагалась сегодня. Это Иннокентий знал абсолютно точно, он имел с отцом накануне вечером встречу на высшем уровне, и две стороны пришли к единодушному мнению о необходимости присутствия отца на показательном запуске опытной модели самолета КГ-1, который состоится именно сегодня, в субботу, часов эдак в двенадцать. А почему не раньше? А потому что следовало кое-что доделать, докрасить там, довинтить - как раз с десяти до двенадцати. Конструкторы рассчитывали успеть все сделать за два часа. "К" - это был Кеша, Иннокентий Сергеевич. "Г" - Геша, Геннадий Николаевич. А цифра означала, что до сих пор Кеша и Геша авиамоделизмом не занимались.
Вообще их так все и называли: Кеша и Геша. Иногда даже соединяли их имена. Кто, допустим, ужа в школу принес? Ответ: КЕШАИГЕША. Такое странное, почти марсианское имя: КЕШАИГЕША. Когда человеку тринадцать лет - уже тринадцать! - и он перешел в седьмой класс - уже в седьмой! - он прекрасно понимает толк в разных там марсианских именах. Но он совсем не против, когда его величают по имени-отчеству. Это солидно. Это обязывает. Это, наконец, приятно волнует самолюбие.
Плохо то, что, кроме Кешиного отца, никто их по имени-отчеству не называет. А тот называет. Вежливо и с достоинством. Вот как сейчас.
- Иннокентий Сергеевич, не разделите ли нашу трапезу?
Тут и отвечать надо соответственно: "Отчего же не разделить? Премного благодарен".
И даже надоевший творог кажется гениальным творением кулинарии: все зависит от того, как к нему подойти.
- Состоится ли запуск КГ-1, интересуюсь с почтением? - Это отец из-за "Советского спорта" выглянул.
- Всенепременно. - Кеша поднатуживается и вспоминает еще одно "великосветское" выражение: "наипрекраснейшим манером".
Отец хмыкает и закрывается "Спортом", а мать говорит, нарушая заданный стиль:
- Ешь аккуратно, все на скатерть роняешь… Сил моих нету!
Склонность матери к гиперболизации невероятна: если бы Кеша ронял на скатерть все, то что бы, интересно, он ел? А десяток творожных крошек не в счет, мелочи быта. Кеша собирает их в ладошку, высыпает в тарелку.
- Благодарствую. - Он не выходит из стиля. - Позвольте откланяться?
- Позволяем, - говорит мать.
И Кеша бежит к двери, крича на ходу:
- Папка, ты не уходи никуда! В двенадцать, помнишь?
Хлопает дверь - и вниз с шестого этажа.
Бежать по лестнице можно по-разному. Можно через ступеньку - способ проверенный и довольно тривиальный. Можно через две - тоже часто встречающийся в практике способ. Но если левой рукой опираться на перила, то можно прыгать сразу через несколько ступенек. Кешин рекорд - пять. Гешка однажды прыгнул через семь, но сам своего рекорда больше не повторил. А у Кеши все стабильно: не один раз через пять ступенек, а все время, до двери подъезда, махом через порог, и бег с препятствиями окончен. Дальше начинается бег по пересеченной местности, а с кроссом у Кеши полный порядок, тут он даже Гешу с его семью ступеньками обставит как миленького.
Геша ждет Кешу на лавочке у подъезда, сидит пригорюнившись, прижимая к груди КГ-1, завернутый в чистую простыню. У Кеши возникает сильное подозрение, что простыню Геша стащил у бабки: это хорошая индийская простыня с цветочками, новая, крахмальная. Геша качает модель, как мать любимого ребенка, только колыбельную не поет. Кеша садится рядом:
- Ты чего раскис?
Несмотря на общее марсианское имя, Кеша и Геша абсолютно не похожи друг на друга. В их дружбе проявляется всесильный закон единства противоположностей. Кеша рыж, коренаст, шумен. Геша - черен, щупловат, тих. Геша типичный интеллигентный ребенок. Ему бы скрипку в руки, на шею бант и: "А сейчас, товарищи, юный вундеркинд Геннадий Седых, тринадцати лет, исполнит полонез Огинского!" Но нет, не исполнит: слуха у Геши нет. У него нет ни слуха, ни голоса, но он любит петь и поет все без разбору.
Геша всегда несколько томен и грустен: он считает, что это ему идет. Он поднимает воротник школьной курточки, скрещивает руки на груди, прислоняется к стенке. Он мыслит, не тревожьте его. Может быть, он пишет стихи? Опять-таки нет: за свою жизнь Геша сочинил лишь одно двустишие такого сомнительного содержания: "А у Кешки, а у Кешки не голова, а головешка", в коем намекал на цвет волос своего друга, за что и был бит другом.
У интеллигентного Гешки была одна, на взгляд бабушки, ужасная страсть: он любил паять. То есть не просто паять - кастрюли там и чайники. Нет, он паял схемы.
Это красиво звучит - паять схемы. Геша паял схемы радиоприемников, припаивал конденсаторы, сопротивления, полупроводники всякие, потом укладывал все это в пластмассовый корпус, купленный на нетрудовые доходы в магазине "Пионер", что на улице Горького, и поворачивал колесико, которое должно было включить этот приемник, дать ему голос или просто звук. Вы думаете, звука не было? Звук был, и в этом-то и заключалась великая сила Геши: его приемники всегда работали, и работали не хуже магазинных.
Конечно, у него валялось дома два-три приемничка, еще не доведенных до совершенства. А остальные давно нашли своих хозяев: Геша был щедр и раздаривал поделки друзьям. Он дарил их, грустно улыбаясь, просто запихивал в руки: "Берите, берите, мне не нужно, я еще сделаю".
Например, у Кеши имелось восемь разноцветных коробочек, до отказа набитых радиодеталями. Коробочки принимали "Маяк" и прочие программы с музыкой и песнями, которые не умел, но любил исполнять безголосый Геша. А Кеша, напротив, исполнял их с некоторым умением.
У Кеши, конечно, внешность не тянула на высокую интеллигентность. Таких, как Кеша, снимают для книг о детском питании, что в раннем детстве с ним и произошло: какой-то залетный фотограф, знакомый отца, щелкнул его своим "никоном" и поместил в журнале "Здоровье" с зовущей надписью: "Он ест манную кашу".
К слову сказать, Кеша действительно ел манную кашу. И что самое ужасное, он писал стихи. И стихи эти печатались. Правда, пока лишь в стенной газете, но вы же сами знаете, как трудно начинают великие…
В довершение ко всему перечисленному Кеша не умел паять. Когда дело доходило до молотка, рубанка или паяльника, таланты Кеши заканчивались. Нет, он не был мастером и даже не мог быть подмастерьем. Но зато он умел руководить и вдохновлять.
И Геша высоко ценил это довольно распространенное среди человечества умение. Геша говорил, что в присутствии Кеши ему гораздо лучше работается.
Модель КГ-1 была сработана Гешей как раз в присутствии Кеши. Кеша скромно хотел зачеркнуть букву "К" на фюзеляже самолета, но друг воспротивился.
- Я без тебя бы сто лет возился…
А так сто лет сжались до размеров недели, и вот вам финал: запуск модели на пустыре возле детских песочниц. Финал - это торжество, а Геша был грустен…
- Ты чего ра'скис? - повторил Кеша, потому что видел, что Гешка действительно чем-то всерьез расстроен.
- Плакали наши испытания.
- Это почему?
- Козлятники победили.
- Когда?
- Почем я знаю? Сегодня утром, наверно…