- Ха, хорошенькое дельце!
Трудно порой приходится и королям.
- Ты оскорбил меня, - крикнул Цинамон, - только кровь смоет эту обиду!
- Я могу пустить тебе кровь, - простонал, плюхаясь в кресло, Толстопуз и тотчас вскочил, - в его тело вонзились зубья брошенной на сиденье короны.
- Я вышибу у тебя из головы эту мысль, - крикнул Цинамон и щёлкнул Толстопуза скипетром по темени.
- А я тебя… - поперхнулся Толстопуз и ударил пухлой ладонью по щеке Цинамона.
- Так его, так его! - закричал обрадованный попугай и захлопал крыльями.
Тут в комнату вбежал ключник и, упав на колени, завопил громким голосом: "Ваше величество, я видел вора!"
- Это он!
- Это он! - короли показали друг на друга.
- Нет, ваше величество, это попугай!
Ара, услышав обвинение, ринулся ввысь, к подсвечнику, и начал клювом дёргать за фитили. Свечи погасли. Комната окуталась мраком. Под самым потолком метался попугай: - "Каррра! каррра!"
- Слишком поздно, король Цинамон.
- Слишком поздно, король Толстопуз.
- Молчи о том, что здесь произошло, или я прикажу сделать из тебя паштет! - крикнул Толстопуз ключнику.
- Я буду нем, как могильный камень, как рыбка. Я буду молчать, ваше величество.
Тогда в зловещей тишине были произнесены слова, которые возвестили страшное время для двух народов.
- Так, значит, война.
- Война.
Той же ночью король Цинамон тайно уехал из Тулебы, а на стенах города, на рассвете, были расклеены афиши:
ВЕЛИКАЯ И НЕОЖИДАННАЯ ВОЙНА
МНОЖЕСТВО БИТВ
С УЧАСТИЕМ
КОРОЛЯ ТОЛСТОПУЗА VII
И
КОРОЛЯ ЦИНАМОНА
А ТАКЖЕ
НАРОДОВ ТЮТЮРЛИСТАНА И БЛАБЛАЦИИ НАЧНЕТСЯ В БУДУЩИЙ ЧЕТВЕРГ НА ГРАНИЦЕ
ВСЕХ ГРАЖДАН ПРОСЯТ ПРИБЫТЬ,
ЧТОБЫ ПОДДЕРЖАТЬ
ЭТО ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРЕДПРИЯТИЕ!
- Ооох, - пискнули чьи-то испуганные голоса.
Треснула перегоревшая веткам и сноп искр взметнулся над тлеющим костром.
- Тихо! - шепнула, наклоняясь, Хитраска. - Тихо малыши!
- С кем ты разговариваешь? - спросил удивлённый Пыпец.
- Не обращай на меня внимания, это я так, под впечатлением, - лиса погладила лапкой по меху.
- Рассказывай, рассказывай дальше, - просил Мышибрат.
Война началась
Петух выколотил пепел из трубки, сухой травинкой прочистил чубук и снова набил трубку табаком.
- После того, как была объявлена мобилизация, на улицах появились демонстранты. Они несли огромные плакаты с надписями: "Не отдадим Тютюрлистан!", "Все под алебарды!", "Берегитесь шпионов!". Все жители уже знали о двух сороках, которые хотели выведать, долго ли после захода солнца ворота города остаются открытыми.
Величие момента было написано на лицах членов городского магистрата, шествующих за приказаниями во дворец. Толпы кричали "ура", играли оркестры, женщины бросались солдатам на шею, целовали всех гвардейцев, которых издалека легко можно было распознать по блеску панцырей и звону шпор. Каждый, кто с воинственным видом что-нибудь острое в руках, становился почти героем; его забрасывали цветами, и он ходил по улицам, осыпая угрозами врага. Аплодисментами приветствовали даже щупленького старичка, который, изрядно хлебнув вина, ходил с банкой маринованных рыжиков. Тогда же избили бляшечника, известного мастера по чеканке значков и блях, потому что одно только "бля" казалось всем очень подозрительным.
До поздней ночи город шумел, как растревоженный улей: скакали гонцы, хлопали двери арсенала, на городских стенах сверкали факелы усиленной охраны. Мы готовились к войне.
На следующий день на рассвете армия должна была выступить в поход, но в десять часов утра длинные очереди стояли перед мастерскими, и портные, набрав полный рот булавок, перешивали мундиры, в которые не влезали пузатые тела горожан. В Западных воротах уже происходило торжественное прощание. Все желали нам победы над врагом.
Армия двинулась в поход, ослепляя пестротой нарядов и ошеломляя воинственностью духа. Правда, оружия было маловато, так как издавна не велось войн, ружья заржавели, сабли затупились, а в шлемах хозяйственная жена одного из маршалов позволяла наседкам высиживать цыплят. Но зато в обозе ехали сотни повозок, гружённых бочками с вином и с мёдом, издалека доносились крепкие запахи копчёных колбас и грудинки, розовые гирлянды сосисок приветливо болтались на ветру, в воздухе носились тонкие ароматы тортов и пирожных, припудренных ванильным сахаром. Утомлённые аппетитными запахами, мы вскоре вынуждены были сделать небольшой привал. На зелёных лугах, неподалёку от городских стен, мы разбили палатки, - и началось пиршество. То и дело из города подбегали отстающие и присоединялись к нам. При виде обильных яств, под которыми прогибались столы, они расстёгивали пуговицы и отпускали пояса.
Наконец, под вечер наша армия, разгрузив наполовину тяжёлые обозы, двинулась в сторону границы. Мальчишки неохотно возвращались в город. Сыновьям было жаль расставаться с воинственными отцами, прощаться с ними накануне сражений. Сорванцы обещали друг другу догнать утром медленно движущуюся армию, чтобы быть свидетелями предстоящих событий. На городских стенах, словно чайки, развевались платки; множество карих и голубых глаз источало слезы при виде войск, удалявшихся по пыльной дороге на Запад. Извиваясь пёстрой лентой, армия исчезала за высоким лесом.
Налетел ночной ветер, он старался осушить платочки, но - увы - огорчённые дамы так щедро проливали слёзы, что вода во рвах быстро поднялась, благодаря чему значительно увеличилась обороноспособность города.
- Ооох, - грустно пискнул кто-то.
Хитраска шевельнула лапкой, словно смахнула что-то в подол.
- Что это? - спросил, шевеля усами, Мышибрат.
- Так, ничего, тебе показалось, - буркнула Хитраска. - Ты заметил что-нибудь, петух?
Но капрал Пыпец, устремив свой взор в прошлое, слышал уже лязг оружия начинающейся битвы.
- Я помню события так ясно, словно происходило на прошлой неделе. Под вечер - это была среда - наши войска столкнулись с неприятельским разъездом. Мы приближались к Блаблации. У границы, на пригорке, окружённый грядами подсолнухов стоял трактир "Под копчёной селёдкой". Издалека был хорошо виден столб дыма, уходящий в синее небо. Несколько человек из числа самых проголодавшихся, с позволения короля, поскакало что было мочи к трактиру. Слезая с лошадей, они увидели вражеских солдат, удирающих в заросли подсолнухов. Начатый торт и открытые бутылки лимонада свидетельствовали о том, что противник преспокойно пировал под самым нашим носом.
Доблестные рыцари покончили сперва с оставленной едой, а потом с громкими криками ринулись в погоню. Пленных они, правда, не привели, но с тех пор мы удвоили бдительность.
Когда войско расположилось лагерем, я трубил каждый час, и многочисленные караулы отвечали мне в темноте; "Эээээй! Не спим!"
Армию изнурила долгая дорога; и понятно, - громкое храпение наших солдат заглушило стук пушечных колёс и обозов приближающегося вражеского войска. Под покровом темноты блабланцы расположились против нашего лагеря на расстоянии полёта камня.
- Эх! Совсем по-иному происходила бы битва, не будь позорной измены.
- Измена! - воскликнули звери.
- Да, измена, - вздохнул петух и с презрением плюнул.
Позорная измена козла
- Был в нашем лагере некий козёл, торговец. Поговаривали, что он внук известного ростовщика, но может быть, - это и неправда. Верно лишь то, что козёл был невероятно жаден и готов из-за денег пойти на всё. Грязный, бледный и худой, ходил он по лагерю, - жутко было смотреть. Он отказывал себе в пище, лишь бы сэкономить лишний грош. Козёл продавал подтяжки, подвязки, шнурки, краску для усов, почтовые открытки: на одних были изображены целующиеся голубки, а на других - великий тютюрлистанец, попирающий ногой груду поверженных блабланцев. Одним словом, на его лотке было всё, что необходимо воину на поле брани. Козёл пощипывал седую бородку и, щуря хитрые глазки, нахваливал свой товар. Везде-то он умел втереться: даже нашему предводителю, самому графу Майонезу, он подарил небьющееся зеркало. Оно, правда, сразу лопнуло, потому что граф был огромного роста и не мог в него вместиться.
Эх, Майонез, какой это был солдат! Суровый и прямой. Он был так высок, что никогда не вскакивал на лошадь: каждый раз оруженосцы подводили коня под его расставленные ноги. Стременами он едва не касался земли, а когда хотел скакать галопом, вынужден был поджимать ноги под себя. Теперь уже нет такого вождя! За ним все пошли бы в огонь и в воду.
Капрал горестно задумался и в молчании стал выпускать изо рта клубы дыма. Наконец Мыщибрат, который был посмелее, тронул его лапкой: "Ты начал говорить про измену"…
- Так вот, - продолжал петух, - я и говорю…
В полночь из глубокой темноты вынырнули двое в масках. Под чёрными плащами, которыми они прикрыли фонари, тихо позвякивало оружие. За повозками раздалось условное блеяние, и к ним подкрался изменник-козёл. Потом все скрылись в кустах можжевельника.
Двое в масках были посланцами короля Цинамона.
- Слушай, козлишка, - говорили они, - измена изменой, но мы и без тебя знаем те тайны, которые ты можешь выдать. Самое главное, чтобы завтра исчез вождь. Убери любимца ваших солдат - графа Майонеза… Только он может нам повредить… Мы должны избавиться от него любой ценой!
- Сколько дадите? - прошипел козёл.
- Ну, - предусмотрительно ответил посланец, - половину того, что ты хочешь.
- Мало, - простонал предатель, - это очень мало.
- Хватит.
- Добавьте немного, милостивые господа, и клянусь вам своими рогами, что завтрашняя битва начнётся без графа.
Снова блеснул фонарь. Послышался звон монет, и люди в капюшонах исчезли. Козёл не спеша возвращался в лагерь. Его впалую грудь оттопыривал большой мешок с деньгами. Время от времени он любовно гладил его копытом.
* * *
- Рогатый сновал в темноте от палатки к палатке. Он пробегал там, где стояли ружья, валялись грудами палаши, щетинились воткнутые в дёрн алебарды. Предатель нагибался, выливал что-то из бутылки, звякал лезвиями мечей и снова полз между спящими в сторону королевского шатра.
Как раз в этот момент граф Майонез закончил военный совет, офицеры уже ушли, и король Толстопуз милостиво сказал: "Спи рядом со мной, граф, что-то мне не по себе…"
- Стыдитесь, ваше величество, вы никогда не были в большей безопасности, чем здесь, среди преданных вам солдат!
- Да, я знаю это, дорогой граф, но вдвоём как-то веселее.
Оба улеглись. Король расположился на ложе, устланном пышными перинами, а граф, суровый и прямой, как меч, растянулся на голой земле, едва прикрытой несколькими коврами и медвежьей шкурой. Полководец не раздевался, он снял лишь тяжёлые сапоги, а поскольку шатёр был маловат, его длинные ноги с узкими и плоскими ступнями - признак аристократизма - высовывались из шатра наружу, на свежий воздух.
Сильно утомившись за день, оба через минуту уже спали и видели во сне богиню Викторию, мчащуюся на колеснице и размахивающую лавровым венком.
Именно этого и ждал коварный козёл. Он осмотрелся вокруг; было тихо. Лишь где-то далеко перекликались часовые.
Козёл посветил фонарём и наклонился, - вождь беспокойно дрыгнул ногой: длинная борода предателя случайно коснулась ступни графа Майонеза.
- Хе, хе, хе, - засмеялся козёл, - посмотрим, как ты завтра будешь удирать из лагеря; завтра все будут смеяться над тобой, - скалил бородач жёлтые зубы.
Изменник достал из-за пазухи бутылку и облил ноги вождя жидкостью, алевшей в свете фонаря, словно свежая кровь.
- Хе, хе, хе, утром все узнают, что этот непреклонный вождь, такой требовательный к солдатам, предаётся в тайне изысканным наслаждениям и мочит ноги в малиновом соку, хе, хе, хе…
Может быть, козёл рассмеялся слишком громко, может быть, звякнула бутылка, только в тот момент, когда он хотел бежать, чья-то тяжёлая ручища опустилась на его шею.
- Чего тебе здесь надо? - спросил часовой.
- Ничего… Я только так…
- Эй, ко мне! - крикнул часовой. - В свете фонаря солдат увидел ноги вождя, облитые красной жидкостью, - на помощь! Измена!
И тут воин остолбенел, потому что козёл, желая скрыть следы своего преступления, стал быстро слизывать малиновый сок.
Раздался оглушительный хохот графа Майонеза: его подошвы нестерпимо щекотал шершавый язык изменника.
- Что тебе приснилось, граф, - спросил проснувшийся монарх, - над чем ты смеёшься?
Граф хихикал и, давясь от смеха, пытался поджать под себя ноги, но козёл не выпускал их из копыт и быстро слизывал сок.
- Смеётся тот, кто смеётся последний, - с важностью сказал король, потому что он верил: пословица - это народная мудрость.
- Го-го-го, - рычал граф.
- Не говори "гоп", пока не перескочешь, - начал король Толстопуз, но, слыша усиливающийся хохот, засмеялся сам.
- Ну, будет, будет, милый граф, - просил он, отирая слезу.
- Хи-хи-хи, - пищал вождь.
- Перестань хоть на минутку, - умолял обеспокоенный король.
- Ха-ха-ха, - громыхал Майонез.
Тогда король Толстопуз схватил большую подушку, бросил на голову вождю и отважно уселся сверху.
- Мой лучший военачальник помешался, - простонал он.
В эту минуту стража увела связанного козла. Сбежались офицеры. Не чувствуя больше щекотки и ослабев от приступа смеха, граф лежал совсем тихо. В сердца адъютантов закралось подозрение, с беспокойством они смотрели на вождя.
Лагерный врач доктор Сенес дал ему снотворного.
- Представьте себе, если бы такое случилось с ним на поле битвы, - тогда катастрофа!
- Ах, это было бы ужасно! - сетовали приближённые.
Заснувшего графа уложили на повозку и закрыли множеством одеял.
- Когда он пропотеет, пройдёт, - бурчал себе под нос доктор Сенес. - Если ему не станет легче, дам слабительного.
- Господа! Это должно остаться в тайне!
- Нет, - возразил врач, - если кто-нибудь принимает слабительное, то этого не скроешь.
- Я имею в виду предательство козла.
- А! Ну, конечно… Но как мы объясним отсутствие вождя?
- Чепуха! Скажем, что он сбежал.
- Нельзя! Это вызовет панику.
- Скажем правду, скажем, что болен.
- Не годится, все захотят отложить сражение.
- Тогда скажем, что его похитили блабланцы.
- Блестящая мысль! Завтра мы начнём битву! Я напишу воззвание к войскам: "Тютюрлистанцы! У нас похитили вождя, этот позор можно смыть только кровью, кровью побеждённого врага!.." Впрочем, уже истекают последние часы отдыха… Идите вздремнуть, господа. Завтра нам предстоит тяжёлый день.
После этих слов король отправился в шатёр; на душе у него стало так тоскливо и одиноко, что он решил написать письмо королеве Клепонии. На каждой запятой король потягивал носом, а на каждой точке на бумагу скатывалась большая и горькая слеза.
- Что же стало с козлом?!
- После битвы этого негодяя приговорили к отсечению рогов и продали, как самую обычную козу, одному бедному гончару. Дети пасут теперь козла около городской стены, привязав его за верёвку. Вспоминая об измене, они бьют эту тварь палкой по спине, а козёл блеет: "Не бееей! Не мууучай!"
Величайшая битва в истории Тютюрлистана
В костёр подбросили веток. Алое пламя взметнулось вверх. Удобно подвернув хвост и подперев лапкой мордочку, Мышибрат улёгся поближе к теплу, а петух рассказывал о величайшей битве в истории Тютюрлистана и при этом так размахивал крыльями, что огромные тени метались по стволам сосен.
- Когда утром рассеялся туман, мы увидели сверкающие панцыри блаблацкой пехоты. Разноцветные знамёна развевались по ветру. В центре на чёрном, как ночь, скакуне гарцевал король Цинамон. Он скипетром указывал на наш лагерь. Одна за другой затрубили трубы. Наши пехотинцы строились четырёхугольниками, на флангах ржали лошади, горожане-кавалеристы с большими усилиями, подставив табуретки, забирались в золочёные сёдла. Многие воины бежали, застёгивая пояса, многие упаковывали на повозки перины, подушки и столовое серебро.
Король Толстопуз, как был в туфлях с зелёными помпонами и пёстрых подштанниках, так и выбежал из шатра. Его величество спешил вскарабкаться на коня.
- Солдаты, - крикнул он, - я написал к вам воззвание, но сейчас не время, прочитаю его после битвы! Вперёд, на врага!
И король поскакал галопом, но тотчас же был схвачен верными придворными; они силой стянули монарха с коня и надели на него доспехи.
- Урра! - закричали солдаты. - Да здравствует наш король! - Ударили барабаны, и пехота двинулась в атаку.
От могучего шага наших колонн гудела земля. Бабахнули две мортиры.
Взлетела огромная стая перепуганных ворон и закрыла чёрными крыльями солнце.
- Да здравствует король! - кричали солдаты. Проходя мимо его величества, они подбрасывали в воздух шляпы с перьями и простреливали их на лету, - этим они хотели доказать свою меткость.
- Государь, кавалерия пошла в атаку, - закричал, подбегая, адъютант барон Пармезан и тут же упал: шпага запуталась у него в ногах. К пострадавшему тотчас подскочили санитары, мокрым платочком смочили большую шишку на лбу барона. Бой обещал быть кровавым, первый раненый был налицо.
На флангах мелькали наши кавалеристы. Тютюрлистанские скакуны мчались навстречу блаблацким гнедым. Издалека были слышны яростные крики всадников, прильнувших к конским гривам. Пехота остановилась и дала последний залп. Патронташи были пусты. Солдаты набивали стволы землёй, пуговицами, огрызками яблок. Многие из них, те, что имели чувствительные сердца и не могли смотреть на падающих врагов, прежде чем спустить курок, предусмотрительно зажмуривали глаза.
А кавалерия приближалась. Крики слились в нечеловеческий вой, от которого мурашки пробегали по коже. Это орали всадники, не в силах удержать мчащихся лошадей.
- Прочь! С дороги! Убегай, или тебя сомнут!
По побледневшим лицам было видно, что противники боятся столкнуться друг с другом. К счастью, умные лошади разминулись и направились к сочным лугам, расположенным неподалёку. Там скакуны остановились столь внезапно, что кавалеристы стремительно полетели носом в траву. Рыцари бросили коней и, спешившись, ринулись в гущу сражения.
- Вперёд, - крикнул ротный, - вперёд, за Бла!.. - и не докончил, - выстреленное с близкого расстояния гнилое яблоко угодило ему прямо в нос. Среди пыли, грохота и суматохи столкнулись обе армии, грудью наступая друг на друга. В воздухе носились снаряды. Побеги кукурузы, помидоры, гнилая свёкла и комья земли барабанили по шлемам. Какой-то монах со связкой сушёных грибов в руке призывал к стойкости колеблющуюся пехоту.