Только я говорю не просто "Пошел ты!", а что покрепче, и мистер Коллинз отвешивает мне такого тумака, что я наконец лечу на пол вместе со стулом. Мои руки связаны, поэтому я не могу даже выставить их перед собой и смягчить удар, и в глазах несколько секунд вертится только Новый свет со спутниками.
Я дышу в ковер.
Перед глазами появляются сапоги мэра.
- Я тебе не враг, Тодд Хьюитт, - повторяет он. - Просто назови ее имя, и все закончится.
Я делаю вдох и закашливаюсь.
Делаю еще один и наконец говорю то, что должен:
- Убийца!
Тишина.
- Что ж, так и быть.
Его сапоги исчезают, и мистер Коллинз рывком поднимает мой стул с пола: от давления на тело все мои мышцы ноют. Наконец я снова оказываюсь в кружке разноцветного света. Глаза у меня так опухли, что я почти не вижу мистера Коллинза, хотя он стоит прямо передо мной.
Слышно, как мэр опять встал за столик и передвигает на нем какие-то металлические предметы.
А потом подходит ко мне.
Вот он, мой конец, совсем близко.
Конец.
Прости, думаю я. Прости, прости…
Мэр кладет руку на мое плечо, я пытаюсь ее стряхнуть, но он не отстает и упорно давит на меня. Я не вижу, что мэр держит в другой руке, но он подносит это к моему лицу, и я чувствую: оно твердое, железное и холодное, полное боли, и готовое причинить боль мне, готовое отобрать у меня жизнь. Внутри открывается черная яма, я хочу забраться в нее и спрятаться от всего этого кошмара, глубокая яма… Мне конец, я не смогу отсюдова вырваться, он убьет меня, а потом и ее, ничего не поделаешь, у меня больше нет шансов, нет жизни, нет надежды, ничего нет.
Прости.
И тут мэр накладывает мне на лицо компресс.
От внезапной прохлады я охаю и отшатываюсь, но мэр продолжает прижимать компресс к шишке у меня на лбу, к ранам на лице и подбородке. Он так близко, что я чую его запах, чистый древесный аромат его мыла. Дыхание мэра обдает щеку, пальцы почти с нежностью прикасаются к ранам, опухшим глазам, разбитым губам… Компресс начинает действовать в ту же минуту, опухоли сразу спадают, обезболивающее проникает в кровь, и я на миг удивляюсь, какие хорошие в Хейвене компрессы, как они похожи на ее чудо-пластырь, и облегчение приходит так быстро, так неожиданно, что у меня спирает горло.
- Ты плохо обо мне думаешь, Тодд, - тихо говорит мэр прямо мне в ухо, накладывая второй компресс на шею. - Я не совершал тех злодейств, в которых ты меня обвиняешь. Я велел своему сыну привести тебя обратно. Я не просил его стрелять - ни в тебя, ни в девочку. И я не просил Аарона тебя убивать.
- Лжец, - говорю я, но голос мой слаб, а сам я весь дрожу, пытаясь не подпустить к горлу слезы.
Мэр накладывает компрессы на мою грудь и живот - так нежно, что это невозможно терпеть, так нежно, бутто он и впрямь не хочет причинять мне боль.
- А я и не хочу, Тодд, - говорит мэр. - Придет время, и ты в этом убедишься.
Он встает у меня за спиной, накладывает компресс на истерзанные веревками запястья и растирает, снимая онемение.
- Придет время, - продолжает мэр, - и ты научишься мне доверять. Возможно, ты даже полюбишь меня, Тодд. Когда-нибудь я заменю тебе отца.
От лекарства мой Шум бутто бы тает, боль исчезает, а вместе с ней исчезаю я сам… Мэр всетаки убивает меня, но не злом, а лекарством.
Не в силах сдержаться, я плачу, плачу…
- Пожалста, - рыдаю я. - Пожалста.
Сам не знаю, что я хочу этим сказать.
- Война кончилась, Тодд, - повторяет мэр. - Мы строим новый мир, новый свет. Наша планета наконецто оправдает свое название. Верь мне, Тодд. Когда ты увидишь все своими глазами, ты сам захочешь принять участие в нашем общем деле.
Я молча дышу в темноту.
- Ты мог бы стать вожаком, Тодд. Ты мог бы вести за собой людей, ведь ты особенный мальчик.
Я пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании, но чувствую, как меня уносит.
- Откуда мне знать? - наконец выдавливаю я. Мой голос - это хрип, размытое пятно, что-то ненастоящее. - Откуда мне знать, что она вапще жива?
- Знать это наверняка ты не можешь, - отвечает мэр. - Остается только верить мне на слово.
Он снова ждет.
- А если я это сделаю… - выдавливаю я. - Если я вам скажу, вы ее спасете?
- Сделаем все, что нужно, - кивает мэр.
Без боли я вапще не чувствую своего тела. Я кажусь себе призраком, сидящем на стуле, - ослепленным и вечным.
Бутто бы я уже умер.
А если ничего не болит, как понять, что ты жив?
- Мы сами творим свою судьбу, - говорит мэр. - Ни больше ни меньше. Я бы хотел, чтобы ты принял правильное решение и повиновался мне. Я бы очень этого хотел.
Под компрессами - одна чернота. И больше ничего.
Я один.
Наедине с его голосом.
Я не знаю, что делать.
Я ничего не знаю.
(что мне делать?)
Но если есть хотя бы один шанс, хотя бы один…
- Разве это такая уж большая жертва, Тодд? - спрашивает мэр, прислушиваясь к моим мыслям. - Разве новая жизнь ее не стоит?
Нет, нет, я не могу. Он лжец и убийца, нельзя его слушать…
- Я жду.
Ведь она может выжить, он может ее спасти…
- Скоро я спрошу тебя последний раз, Тодд…
Я поднимаю голову. От этого движения один компресс немного съезжает, и я щурюсь на свет, щурюсь в лицо мэру.
Оно пустое, как и всегда.
Пустая, безжизненная стена.
Все равно что разговаривать с бездной.
Я сам - как бездна.
Отвожу взгляд. Упираюсь глазами в пол.
- Виола, - бормочу я в ковер. - Ее зовут Виола.
Мэр испускает протяжный удовлетворенный вздох.
- Вот и славно, Тодд, - произносит он. - Спасибо. - И поворачивается к мистеру Коллинзу: - В башню его.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ТОДД В БАШНЕ
1
ПРЕЖНИЙ МЭР
[Тодд]
Мистер Коллинз тычками и пинками гонит меня вверх по узкой винтовой лестнице без окон - все выше, выше и выше. Когда ноги мне почти отказывают, мы подходим к двери. Он открывает ее, заталкивает меня внутрь, а я валюсь на дощатый пол и со стоном перекатываюсь на бок - руки так занемели, что я даже не могу выставить их вперед и смягчить удар.
Открываю глаза и вижу перед собой тридцатиметровую пропасть.
Мистер Коллинз хохочет, наблюдая, как я пытаюсь отползти подальше от края. Я лежу на мостках шириной в досок пять, закрепленных вдоль стен квадратной комнаты. Посреди нее - огромная дыра с болтающимися внизу канатами. Я смотрю вдоль них и вижу гигантскую звонницу, в жизни таких огромных не видал: два колокола висят на одной балке, и в каждом из них, ей-богу, можно было бы жить. В стенах башни прорезаны арки, чтобы звон разносился на всю округу.
Я подскакиваю на месте: мистер Коллинз с грохотом захлопывает дверь и гремит ключом в замке - этот звук не допускает даже мысли о побеге.
Я кое-как встаю и прислоняюсь к стенке, пытаясь восстановить дыхание.
Закрываю глаза.
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я. Я сын Киллиана Бойда u Бена Мура. Через четырнадцать дней мой день рождения, но я уже мужчина.
Меня зовут Тодд Хьюитт, и я мужчина.
(мужчина, который выболтал мэру ее имя)
- Прости, - шепчу я, - прости.
Через несколько секунд я все же открываю глаза и оглядываюсь. На уровне глаз в стенах проделаны небольшие прямоугольные отверстия, по три с каждой стороны, - сквозь них в комнату падает тусклый пыльный свет.
Я подхожу к ближайшему окошку. Я, как все уже поняли, нахожусь в колокольной башне собора, очень высоко над землей. Прямо передо мной расстилается площадь, где я был только севодня утром - а кажется, что прошла целая вечность. Спускаются сумерки: значит, я валялся без сознания почти весь день, а за это время с ней могли сделать что угодно, мэр мог…
(заткнись, просто заткнись)
Я осматриваю площадь. Она по-прежнему пуста и безлюдна, на ней царит тишина Бесшумного города, который просто взял и открыл ворота наступающему врагу.
Город, который даже не попытался дать отпор.
Мэр подошел, и они как миленькие вручили ему ключи. Иногда слухи об армии так же эффективны, как сама армия, говорил мне мэр, и кто теперь скажет, что он был неправ?
А мы все это время бежали, бежали из последних сил и как можно быстрее, стараясь не думать, каким будет Хейвен и что нас там ждет, но надеясь увидеть рай, надеясь на спасение.
Надежда есть всегда, говорил Бен.
Но он ошибался. Мы попали не в Хейвен.
Мы попали в Нью-Прентисстаун.
Я морщусь - в груди больно щемит - и смотрю на запад через площадь, поверх деревьев и молчаливых домов на водопад, который обрушивает свои воды в долину, и на зигзаг дороги, где я сражался с Дейви Прентиссом, а Виола…
Я разворачиваюсь.
Глаза начинают привыкать к темноте, но в комнате все равно ничего нет, кроме мостков и едва ощутимой вони. Канаты висят посреди дыры, примерно в двух метрах от любого края мостков. Я пытаюсь рассмотреть, крепко ли они привязаны к колоколам - зазвонят ли те в случае чего?.. Я вовсю щурюсь в дыру: что же там на дне? Но в темноте ничего не разобрать. Может быть, и голый кирпич.
С другой стороны, два метра - не такое уж большое расстояние. Можно запросто допрыгнуть и по канату спуститься вниз.
Но потом…
- Умно, ничего не скажешь, - доносится голос из дальнего угла комнаты.
Я отшатываюсь, вскидываю кулаки, мой Шум весь ощетинивается. Из темноты встает человек - еще один мужчина без Шума.
Вот только…
- Если ты попробуешь съехать вниз по канатам, которые так маняще болтаются прямо у нас под носом, об этом узнает каждый житель города.
- Вы кто? - В животе все бултыхается от страха, но кулаков я не разжимаю.
- Ну точно. Я сразу понял, что ты не из Хейвена.
Он подходит ближе, и свет выхватывает из темноты его лицо. Я вижу синяк под глазом и разбитую губу. Комперессов на него решили не переводить.
- Я и забыл, какой он громкий… Странно, - бормочет человек себе под нос.
Он невысокого роста, ниже меня - и куда толще, немного старше Бена, но гораздо слабее и мягче. Он весь мягкий, даже лицо какое-то мягкое… Если понадобится, я запросто его побью.
- Это ты верно подметил.
- Кто вы? - повторяю я.
- Кто я? - мягко повторяет он, а потом повышает голос и с достоинством произносит: - Перед тобой - Кон Леджер, мальчик. Мэр Хейвена. - Он задумчиво улыбается. - Но не Нью-Прентисстауна. - Глядя на меня, он немного качает головой. - Мы давали лекарство даже беженцам, когда они повалили в наш город.
А потом я вижу, что его улыбка - никакая не улыбка. Он морщится.
- Святый Боже, мальчик мой! - восклицает он. - Какой же ты шумный!
- Я не мальчик, - говорю я, все еще держа кулаки наготове.
- Совершенно не представляю, какое это может иметь значение.
Мне хочется сказать ему десять миллионов самых разных вещей, но любопытство берет верх.
- Так значит, вы действительно изобрели лекарство? От Шума?
- О да, - говорит он, снова морщась, как бутто пробует какую-то гадость. - Это растение местной фауны с естественным нейрохимическим действием… Мы смешали его экстракт с рядом синтетических веществ - и получилось! В Новом свете наконец воцарилась тишина.
- Не во всем Новом свете.
- Это да, - кивает он, поворачиваясь к одному из прямоугольных окошек в стене. Руки у него сцеплены за спиной. - Приготовление лекарства - весьма трудоемкий процесс. И очень долгий. Окончательный вариант удалось синтезировать только в прошлом году, и на это ушло двадцать лет. Однако мы уже изготовили достаточно лекарства для своих нужд и хотели начать производство на экспорт, но…
Он умолкает, решительно глядя на расстилающийся внизу город.
- Вы сдались врагу, - говорю я. Мой алый Шум рвет и мечет. - Как последние трусы.
Он оборачивается: улыбка-гримаса бесследно исчезла с его лица.
- И почему же, интересно, меня должно волновать мнение какого-то мальчишки?
- Я не мальчишка! - цежу я, - и неужто кулаки у меня до сих пор стиснуты? О да, еще как.
- Разумеется, мальчишка, - отвечает он. - Ведь мужчина знает, что перед лицом смерти люди порой вынуждены принимать не самые благородные решения.
Я сощуриваюсь:
- О смерти я знаю не меньше вашего, нечего меня поучать.
Он удивленно моргает, читая мой Шум и видя в нем ослепительные вспышки. В следующий миг он вешает голову и опускает плечи.
- Прости меня, - говорит он. - Я вапщето не такой. - Он кладет руку на лицо и растирает его, морщась от прикосновений к синяку под глазом. - Вчера я был добрым и милостивым мэром чудесного города. - Он словно смеется над какой-то шуткой, понятной только ему. - Но это было вчера.
- Сколько жителей в Хейвене? - спрашиваю я, не давая ему закрыть тему.
Он поднимает голову:
- Малыш…
- Меня зовут Тодд Хьюитт, - говорю я. - Можете называть меня мистер Хьюитт.
- Он обещал нам новую жизнь…
- Даже я знаю, что он все врет. Сколько здесь человек?
Он вздыхает:
- Включая беженцев, три тысячи триста.
- Армия Прентисстауна втрое меньше, - говорю я. - Вы могли победить.
- Васнавном это женщины и дети. Простые фермеры.
- В других городах женщины и дети тоже сражались. Женщины и дети умирали.
Он подходит ближе, его лицо искажено гневом.
- Да, а женщины и дети этого города умирать не будут! Потомушто я заключил с Прентиссом мир!
- Хорош мир! Этот мир вам лицо разукрасил и губу разбил.
Он смотрит на меня еще секунду, а потом обреченно фыркает:
- Слова мудреца из уст деревенщины. - И отворачивается к окошку.
Тут я замечаю какой-то низкий гул.
Вопросительные знаки наполняют мой Шум, и не успеваю я раскрыть рот, как мэр - да, мэр, прежний мэр, отвечает:
- Верно, ты слышишь меня.
- Вас? Но как же лекарство?
- А ты бы стал лечить поверженного врага?
Я облизываю губы.
- Так он возвращается? Шум?
- О да. - Мэр снова поворачивается ко мне. - Если не принимать лекарство ежедневно, он очень скоро вернется. - Он отходит в свой угол и медленно садится.
- Обращаю твое внимание, что туалета здесь нет. Примите наши извинения за неудобства…
Я смотрю на него, и мой Шум по-прежнему красный, разгневанный и полон вопросов.
- Это ведь ты, правильно я понимаю? - спрашивает он. - Ради тебя всех городских жителей разогнали по домам, чтобы новый президент мог встретить тебя верхом на коне?
Я не отвечаю, зато мой Шум все выдает.
- И кто же ты, Тодд Хьюитт? - спрашивает мэр. - Почему ты такой особенный?
А вот это, думаю я, очень хороший вопрос.
Ночь наступает быстро и как-то сразу. Мэр Леджер с каждой минутой говорит все меньше, а дергается все больше - и наконец, не выдержав, начинает расхаживать туда-сюда по мосткам. Все это время его гул становится громче, такшто в итоге, даже если бы мы захотели поговорить, нам бы пришлось кричать.
Я стою у стены и смотрю, как на небе появляются первые звезды и долину накрывает ночь.
Я думаю и одновременно стараюсь не думать, потомушто от мыслей все нутро скручивается, горло сдавливает и меня начинает тошнить. Или того хуже: на глаза наворачиваются слезы, а потом уж тошнит.
Потомушто она где-то там.
(пожалста будь там)
(пожалста пусть с тобой все будет хорошо)
(пожалста)
- Тебе обязательно все время так шуметь? - взрывается мэр Леджер. Я поворачиваюсь к нему и уже хочу сказать что-нибудь резкое в ответ, когда он вздыхает и извиняется: - Я не такой. - Он опять начинает теребить свои пальцы. - Неприятно, когда тебя так внезапно лишают лекарства.
Я снова смотрю на Нью-Прентисстаун: в домах начинают загораться огни. За весь день я не увидел на улицах ни единой живой души, все сидят по домам - наверное, это приказ мэра.
- Значит, и там сейчас то же происходит? Со всеми?
- Что ты, у жителей есть личные запасы, - отвечает мэр Леджер. - Правда, рано или поздно Прентисс все заграбастает.
- Да уж, когда придет армия, это не составит ему никакого труда.
Луны начинают свой неспешный путь по небосводу. В их ярком свете можно разглядеть весь Нью-Прентисстаун, и я вижу блестящую реку, пронзающую город насквозь, а дальше - пустые поля, за которыми поднимаются отвесные скалистые утесы: северная стена долины. Река и дорога уходят дальше на восток, к неизведанным горам и долам, а город постепенно сходит на нет. На юг устремляется другая дорога, почти не мощенная: она вьется между зданий и домов, потом скрывается в лесу и, наконец, поднимается на высокий холм с раздвоенной верхушкой.
Вот и весь Нью-Прентисстаун.
Приют для трех тысяч трехсот людей, которые попрятались по домам и сидят тихо как мышки. Словно их и нет вовсе.
Ни один не отважился поднять руку, чтобы попытаться спастись от наступающего врага. Они понадеялись, что чудовище их не сожрет, если они будут смирными и слабыми.
Вот куда мы бежали столько дней…
Я замечаю на площади какое-то движение, мелькнувшую тень - но это лишь собака. Домой, домой, домой, разбираю я едва слышный Шум. Домой, домой, домой.
Собакам неведомы людские заботы.
Собаки могут быть довольны жизнью даже в самые скверные времена.
Минуту я пытаюсь восстановить дыхание, проглотить слезы и ком в горле.
Не думать о своем псе.
А когда я снова поднимаю глаза, то вижу вовсе не собаку.
Он едва держит голову и идет через площадь рядом со своей лошадью, копыта цокают по мостовой, а когда он подходит ближе, даже сквозь громоподобный гул, исходящий от мэра Леджера, - не знаю, как я севодня буду спать, - я различаю это.
Шум.
В тишине затаившегося города разносится его Шум.
И он, несомненно, слышит мой.
Тодд Хьюитт? - думает он.
Чувствую: его лицо расползается в улыбке.
Я тут нашел одну вещицу, Тодд, громко думает он, поднимая голову к башне. Твою Вещицу.
Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.
Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что-то и протягивает вверх.
Даже отсюдова, даже при свете лун, я понимаю, что это.
Дневник моей ма.
У Дейви Прентисса - дневник моей ма.