Только теперь я заметил, что у ворот стоит папин мотоцикл. Он весь был покрыт пылью в два пальца. Не знаю, по каким дорогам мчался папа, чтобы вовремя поспеть на помощь Донохон…
ЗДРАВСТВУЙТЕ, АЛЛАХ!
– Шапочка моя!
– Хашимджан! Ты ли это, друг!
– Я, моя дорогая, не узнаёшь разве? Очень соскучился по тебе!
– Я тоже, Хашимджан. Я знала, что ты придёшь за мной.
– Ты мне очень нужна, дорогая. Я хочу увидеть, как эта Сарохон разговаривает с господом богом. Я теперь точно знаю, что она мошенница, но не знаю, как это доказать.
– Там видно будет, Хашимджан. Ты же умный парень, что-нибудь да придумаешь.
– Тогда в путь, мой верный друг, в путь!
Ещё не было девяти часов утра, а у Сарохон во дворе сидели семь старух, пятеро стариков и трое ребятишек. Лица у всех жёлтые-прежёлтые, как переспевшие дыни. Глаза печальные и покорные, точно у собаки мельника Шергазы Хромого. Это они от болезни стали такими. И Сарохон на пару с аллахом должна их вылечить.
Я прошмыгнул в комнату. Знахарка сидела в тёмном углу, одетая во всё чёрное. На сухом, морщинистом, как сушёная груша, лице сверкали огромные глазищи. На плечи и грудь свисали грязно-белые космы волос. Совсем как колдунья. Мне даже чуточку страшно стало. В прошлый раз не так было.
Тогда я думал о сестрёнке и страха не чувствовал, да и знахарка не выглядела такой зловещей.
Сарохон бормотала что-то скрипучим голосом и протягивала руки с растопыренными пальцами вперёд.
– Куф, су-уф-ф-ф! – шипела она при этом и плевалась по сторонам.
Когда глаза привыкли к темноте, я увидел женщину с ребёнком на руках. Она стояла на коленях и испуганно жалась к стенке.
– Сына твоего опутали жёлтые дьяволы, дитя моё! – громко крикнула вдруг Сарохон, воздев руки вверх. И тут загремела музыка этих самых дьяволов. Она состояла из звона и грохота, тоненького подвывания и противного визга. Откуда неслась она: из-за стены ли, сверху или из-под земли – я не смог понять. Да и не старался – испугался очень. Хотел даже лыжи навострить, да вовремя вспомнил, что я невидим и никакие дьяволы мне не страшны.
Музыка оборвалась так же неожиданно, как и возникла. В глухой тишине пролетел тоненький, визгливый, как у сурная, голос:
– Ами-и-инь!
– Аллах услышал твои молитвы, дитя моё, – проскрипела Сарохон. – Чтобы изгнать жёлтых дьяволов, ребёнка надобно завернуть в шкуру жёлтой козы. На то воля аллаха!
Тётушка Сарохон воздела руки к небу, помолчала, потом нагнулась вперёд, выпучила горящие глаза и просвистела:
– Всемилостивый обещает излечение занемогшему. Ты сама слышала его голос, дитя моё. А эти пилюли будешь давать мальчику по три раза в день: утром, в полдень и вечером. Они от самого бога… А мясо жёлтой козы принесёшь сюда.
Разговор, который старуха повела дальше, мне стал неинтересен. Важнее всего узнать, какая это музыка откликается на слова Сарохон и кто кричит замогильным голосом "Аминь!". А вдруг тут в самом деле есть что-то от аллаха?
Поправив на голове шапку, я осмотрел ниши, прорубленные на стенах, проверил соседнюю комнату. Ни тут, ни там, кроме разной посуды и всякой мелочи, ничего не обнаружил.
Полез на плоскую крышу. Она разделялась пополам двумя стенами. Между ними свисала верёвочная лестница. Значит, стена, которая делит комнаты в доме Сарохон, изнутри полая.
Осторожно спустившись вниз, я увидел небольшую дыру, от которой начиналась кирпичная лестница.
В подвале было темно и сыро. С низкого потолка свисало много овечьих и козьих шкур. В углу штабелями возвышались банки со всякими соленьями и вареньями. В самой середине подвала стоял глиняный кувшин, вёдер эдак на сто воды.
Голоса из комнаты Сарохон слышались здесь очень хорошо. Вот к ней вошёл какой-то новый посетитель, откашлялся.
– Да, отец, вас опутал чёрный дьявол, – проскрипела Сарохон. – Это самый нечистый из всех нечистей, да хранит нас господь, куф-суф-суу-ф-ф-ф!
Не успела она умолкнуть, как вдруг кувшин, подле которого я стоял, ожил, начал греметь, ухать и дребезжать. Я от страха подскочил, волосы у меня зашевелились на голове. Кое-как унял дрожь в коленках. Нечего бояться, дьяволы-то меня не видят и думать не думают, что я стою рядышком.
Я тихонько подкрался к кувшину и заглянул в него. И что вы думаете? В кувшине сидел… наш миленький Мирабиддинходжа! На руки его по локоть были нанизаны большие металлические кольца, в одной руке он держал несколько детских погремушек, в другой – старую дойру. Вот это всё и издавало тот ужасный грохот, усиливаемый эхом в глиняном кувшине…
"Уж не ты ли, Мирабиддинходжа, являешься его величеством аллахом?! – подумал я, еле сдерживая смех. Страха, который ещё минуту назад опутывал мне руки и ноги, как не бывало. – Что ж, здравствуй, аллах. Будем знакомы!" И тут меня такое зло взяло, такое зло, что я выхватил иголку, которую всегда ношу приколотой к тюбетейке, и вонзил её в плечо шайтана Мирабиддинходжи.
– Вой до-од! Караул! – завопил он во всё горло. Сарохон – старуха хитрая, сразу по-своему повернула вопль сына.
– Вот видите, отец, – донёсся её гнусавый голос, – очень уж тяжёлая у вас хворь – даже ангелы кричат "караул"!
"Сейчас они ещё не так закричат!" – подумал я и опять кольнул Мирабиддинходжу.
– Мама, мамочка! – дико завизжал "ангел". И полез из кувшина.
– Прикуси язык! – шлёпнул я его по макушке и загнал обратно.
"Дьявол" тонко скулил. Глаза у него чуть не вылезали из орбит.
– К-кто т-ты? О б-боже!.. – простонал он в ужасе.
– Я – Азраиль.
– Аз… Аз-раиль? – Мирабиддинходжа громко икнул.
– Да, Азраиль, – сказал я сурово. – Ангел смерти. Прилетел за твоей душой. Готовься, сейчас ты умрёшь.
– Умру? Ой, мамочка, ма-а-мочка!..
– Перестань икать! – Я слегка заехал ему по уху.
– Хорошо, дедушка Азраиль, не буду икать…
– Так. Ты знаешь мальчика по имени Хашимджан?
– Знаю… То есть я его…
– Знаешь, значит. А почему тогда ты не даёшь ему покататься на своём велосипеде?
– Как – не даю? Однажды он целый круг сделал на моём велосипеде. Клянусь аллахом.
– Не трогай бога, балбес! – Я дёрнул Мирабиддинходжу за ухо. – А за что вы вместе с братцем избили этого Хашимджана?
– Ей-богу, я не виноват, дедушка Азраиль. Это нас чёрт попутал!
– Говорят тебе: не трогай ни чёрта, ни аллаха! – Я отпустил ухо Мирабиддинходжи и схватил его за горло. Потом сказал: – Нет тебе прощения, мальчик. Ты всегда врёшь, и поэтому я сейчас же должен вынуть из тебя душу!
– Умоляю вас, дедушка Азраиль, не вынимайте мою душу. Простите меня!
– Не прощу. Ты обманываешь людей.
– Я больше не буду. Меня мать заставляет!
– Мать заставляет?
– Ну да! Это же она приказывает мне кричать "Аминь!". И в этот кувшин лезть заставляет. И этими погремушками греметь…
– Я же говорю, что ты всегда врёшь! Не ты ли рассказывал в школе, что дома у вас слышится голос аллаха?
– Я же сказал: мне мать велела так говорить.
– Выходит, сознательно обманывал ребят?
– Я не только ребят обманывал, дедушка Азраиль. Я всех обманывал. Потому что мать заставляла.
– Всё понятно. – Я на минуту отпустил горло Мирабиддинходжи, дал ему передохнуть, потом опять схватил и сказал: – Теперь выслушай меня внимательно, мошенник. – Я говорил очень сердито, хотя еле-еле сдерживал смех. – Завтра же ты выйдешь на улицу и объявишь всем ребятам, что россказни о гласе аллаха – чистейшая ложь. Не то я обязательно выну из тебя твою грязную душонку!
– Всем расскажу, дедушка Азраиль, всем! Сегодня же, сейчас же побегу в школу и расскажу!
– Опять врёшь? – щёлкнул я Мирабиддинходжу по носу. – Кому ты сейчас расскажешь в школе, если там каникулы?
– Я забыл об этом, дедушка Азраиль! И вообще в школу-то я хожу раз в неделю. – Мирабиддинходжа даже хихикнул довольным голосом.
– У-у, тунеядец! – сказал я и вытер руки о штанину. – Вот кого надо было оставить на осень, а не беднягу Закира.
– Мне тоже не сладко живётся, – вздохнул Мирабиддинходжа. – У меня дела, может, и похуже… Потому что я тупоголовый. Мама так говорит…
– Ладно, теперь со всем этим покончено, и ты должен учиться отлично, – сказал я твёрдо. – Как только схватишь двойку – тотчас заберу тебя на тот свет.
– Хоп, дедушка, буду стараться. Я собрался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль. Я погладил хрупкую шею Мирабиддинходжи и спросил:
– Ты сказал, что знаешь мальчика по имени Хашимджан. Это правда?
– Знаю, дедушка, знаю, как не знать такого…
– Ладно, не болтай много, – оборвал я его. – Это хорошо, что ты знаком с такими ребятами, как Хашимджан. Молодец! Там, на небе, его все очень уважают. И поэтому, если этот Хашимджан попросит тебя дать ему покататься на велосипеде, я надеюсь, ты не откажешь ему?
– Конечно, дедушка Азраиль. Пусть катается сколько захочет. Даже на целых полчаса дам…
– Ну, всё! Сиди теперь здесь и не шевелись. Я поднялся по лестнице на крышу, спустился во двор. Мне вспомнилось, как Сарохон вынула из мешочка какие-то пилюли и подала женщине с ребёнком. Надо посмотреть, что это за пилюли. Сарохон такая бестия, может заставить человека золу простую глотать…
Мешочков, сшитых из разноцветных тряпок, оказалось у знахарки пять штук. В них были разные таблетки и порошки в аптечной упаковке. Пенициллин, биомицин, капли разные… Вот тебе и лекарства, ниспосланные всевышним! Погоди же, бабка, с Хашимджаном шутки плохи!
Я засунул руку в глубокий карман безрукавки Сарохон, вытащил ком замусоленных, мятых денег. Отсчитал десять рублей и побежал в аптеку. Мирабиддинходже, конечно, можно верить, но сколько бы он ни говорил, а доказать ничего не сможет. Поэтому ему надо помочь. И вот чем я решил этого достичь: купил слабительные и заменил ими все порошки, что лежали в разноцветных мешочках.
Вы б видели, что происходило на другой день в доме старой плутовки! Сбежались все больные, которых Сарохон "лечила" одними слабительными, и здорово отколотили её. Да ещё унесли с собой все овечьи и козьи шкуры…
МУЛЛА ЯНГОК ПРОСИТ ПЕНСИЮ
Я целый день слонялся по кишлаку, надеясь поймать Мирабиддинходжу. Дома его не было. Я хотел взять у него велосипед и съездить на разведку к могиле Узункулака. А Мирабиддинходжи всё нет и нет. Решил отправиться пешком. Подумаешь, каких-то два километра. За полчаса дойду.
За околицей меня догнал на мотоцикле папа.
– Ия! – удивился он. – Куда это ты направился, Хашимджан?
– Да так, проветриться хочу.
– Хочешь, поедем со мной? Председатель сельсовета попросил задержаться на денёк, в одном деле помочь.
– Едем, папа!
Я мигом забрался на багажник.
Чудесный у меня папа, скажу я вам. Он и на бульдозере работает, и на тракторе, и машину умеет водить. А мотоцикл свой гонит – больше ста километров выжимает.
Вдали показались высокие тополя, что растут возле базара. Папа свернул налево, ещё немного проехал, и мы остановились. К нам не спеша подошёл высокий худой человек в гимнастёрке. Это был председатель сельсовета Абдушукуров. За ним следовал ещё один человек. Второго я в лицо не знал.
– Не опоздал? – спросил папа, здороваясь с ними за руку.
– Опоздать-то не опоздал, – почесал затылок Абдушукуров, – да понимаешь, какая тут петрушка получается… – Он кинул на меня косой взгляд и спросил: – А это что за фруктик с тобой?
– Не фруктик, а Хашимджан Кузыев, – буркнул я обиженно.
Абдушукуров рассмеялся, подмигнул мне, словно хотел сказать: не сердись, мол, не признал сразу. Но я отошёл в сторону и всё равно слышал весь разговор.
Говорил в основном председатель сельсовета. Папа и незнакомый человек слушали молча, изредка поглядывали на тополя близ гробницы.
– И знаете, что он мне заявил? – рассказывал Абдушукуров. – "Без согласия духовенства, говорит, не имеете права разрушать святое место!" – "Здесь будет строительство пионерского лагеря, – отвечаю ему. – А на месте гробницы Узункулака по плану должен быть построен кинотеатр". – "Нет, – упрямится он, – вы не имеете права обижать верующих, советский закон не допускает разрушения памятников старины!" – "Какой же, говорю, это памятник старины – могила Узункулака? Это же типичный рассадник религиозного дурмана!" – "Хорошо, – согласился вдруг мулла Янгок, – разрушайте гробницу, если только примете моё условие".
Папа и гость из района оживились, придвинулись поближе к Абдушукурову. Тот продолжал:
– И знаете, что он потребовал? У этого мошенника хватило наглости просить о пенсии. "Вы уступаете мне, я – вам, – нагло заявил он, – шестьдесят рублей пенсии меня устроят. На том и покончим полюбовно".
– М-да, сложное положение, – раздумчиво произнёс человек из района.
– А чего тут сложного! – горячо воскликнул папа. – Вы только прикажите, сяду сейчас на бульдозер и вмиг разворошу это осиное гнездо! У меня с ними счёт особый, с этими прохвостами…
– Нельзя, – сказал Абдушукуров, – и дело вовсе не в наглом мулле Янгоке. Мы вынуждены уважать чувства верующих. Правда, их немного, но они искренне верят, что гробница Узункулака и в самом деле святое место.
– Вы правы, – сказал незнакомец, – в этом деле нельзя действовать напролом. Надо изыскать безболезненные пути чтобы и строительство объекта не сорвать, и чувства верующих не оскорбить…
Он надвинул шляпу и направился к штабелям досок, сложенным у дороги. Там стоял крытый брезентом "газик". Папа и Абдушукуров последовали за ним.
"Наверно, не скоро ещё они освободятся", – подумал я бочком-бочком отходя к кустам, в сторону гробницы Узункулака.
Кажется, я уже говорил, что сюда на базар по воскресеньям приезжает много народа. Дехкане окрестных кишлаков торгуют здесь дынями, яблоками, персиками и всякими другими фруктами и овощами. Иные ловкие старухи приносят даже шурпу в кастрюлях и бойко сбывают её.
Я медленно пробирался промеж людей, когда вдруг увидел Арифа. Он сидел, прислонившись к дереву. Перед ним на земле лежал мешочек с куртом.
– Кому курт, кому курт! Очень вкусный курт! – выкрикивал он своим писклявым голосом.
Я присел на корточки против Арифа, взял один шарик и положил в рот.
– Очень пересоленный, – сказал я и поморщился, – зачем людей обманываешь?..
– Бить будешь, да? – задрожал Арифчик. – Отомстить хочешь?
– А как же?! – серьёзно ответил я. – Теперь моя очередь показывать фокус.
– Я… я же… – съёжился Ариф. Я засмеялся:
– Ладно уж, на этот раз прощаю. А впредь смотри…
– Правда? – засиял Ариф и обрадованно залопотал: – Знаешь, я решил помочь тебе в этом году. Пусть сам буду получать тройки, но тебя выведу в отличники. Да ты ешь, ешь курт. Я сам его приготовил. Правда, чуток пересолил, но ничего. Штук пятнадцать уже продал.
– С чего это ты вдруг торговлей занялся?
– Кабулов говорит, всякий труд заслуживает уважения, – изрёк Ариф. – А я знаешь как трудился, пока изготовил этот мешочек курта? Деньги мне нужны: надо купить книжный шкаф. Хочу библиотеку создать. Домашнюю.
– Ну-ну, – сказал я и пошёл дальше.
– Кому курт, кому курт! – зазвенел опять голосочек Арифа.
Но тут же его покрыл другой, дикий, испуганный крик:
– Берегись, змея!
– Дракон!
– Конец света!
Толпа на миг замерла, и я увидел огромную, метров в пять длиной, чёрную извивающуюся змею. Она медленно выползала из-за куполообразного строения гробницы святого Узункулака.
Поднялась паника. Люди бежали, кричали, плакали, падали. По земле рассыпались в беспорядке яблоки, дыни.
Казалось, змея несётся прямо на меня.
– Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня невидимым! – едва успел я шепнуть.
Почуяв себя в безопасности, спокойнее огляделся по сторонам и заметил в руке увесистую палку, невесть откуда появившуюся. Наверное, шапочка позаботилась. Ну, а смелости мне занимать не приходится!
Через миг я уже был рядом со змеёй, стремительно сползавшей с каменной лестницы гробницы. Подняв палку двумя руками, я с силой ударил змею – метил в голову, но попал по спине.
Разъярённая змея подпрыгнула высоко вверх и кинулась ко мне. Что было делать – я побежал. Змея – за мной. Ещё чуть-чуть – и догонит. Мне бы, наверное, не спастись, но тут случилось неожиданное. Из-за гробницы выскочило что-то клетчатое и кинулось к змее. Она остановилась, но я уже не мог сдержаться.
Мне в самом деле показалось, что эта змея (или дракон, чёрт его возьми) и это клетчатое чудовище – одного поля ягодки и заодно занимаются они тёмным делом. Я размахнулся и со всей силой трахнул клетчатое чудище по голове. Оно рухнуло наземь как подкошенное. Тогда я атаковал и распластавшуюся змею. Она забилась на месте…