Если все так и будет продолжаться, то мы, в Европе, получим "китайский вариант", о чем я писал в одной аналитической записке еще в 1936 году – война скоро придет в Европу, если не преградить ей путь, говорил я тогда, и эта война либо закончится быстрой победой Германии, либо выльется в затяжную борьбу, которая затянет Европу в нечто похожее на тот хаос, который царит сейчас в Китае.
Если мы принципиально хотим пережить все это, то мы должны вернуться к стабильному и уважаемому всеми сторонами положению дел на европейском континенте. И без Германии мы этого сделать не сможем. Именно по этой причине та Германия, которая выйдет из этой войны, является, повторяю это снова и снова, определяющим моментом для всей нашей жизни. Невозможно остановить продвижение к цивилизации варварскими методами, хоть Гитлер и объявил об этом и хоть в это охотно верят многие влиятельные старцы, которые до ужаса боятся "красных", с которыми он буквально недавно обо всем договорился.
Именно это и является самой серьезной опасностью в этой войне – я, по крайней мере, так полагаю. А именно то, что наши правители, пусть и не испытывая уже иллюзий в отношении Гитлера, постараются установить в Германии такой режим, представители которого будут максимально похожи на них, не принимая во внимание те стремления к лучшему, более справедливому и стабильному общественному устройству¸ которые живут в душе каждого человека. Если подобные надежды все время разочаровывать, то неизбежно наступает отчаяние и анархия.
Вот почему я вздрагиваю, когда вижу, как на втором плане передвигается фигура Геринга. Геринг это символ огня и меча – поджога рейхстага и нынешней войны.
Человек, привыкший думать, что Гитлер есть нечто хорошее для человечества, ну или, по крайней мере, хотя бы для представителей своего класса, теперь обращает свой взор на Геринга. Нам нужно было получше знать, кто такой Гитлер, думают они; разве он не был художником-самоучкой? А вот Геринг… о-о-о… вот это мужчина, вот это вождь. Как жаль, что он не стал фюрером. Ну, может, еще станет.
Поэтому мы и читаем 14 января 1940 года следующие слова маркиза Лондондерри. Теперь, уже зная о "неуравновешенности" Гитлера, он говорит, что "он точно и верно оценивает особенности характера Геринга". Оценка эта такова: "Геринг надежен, он заслуживает доверия во время кризиса. Он настоящий немец; он может быть жестоким и безжалостным, может быть неразборчивым в средствах, но я лучше буду иметь дело с фельдмаршалом Герингом, чем с каким-либо немцем из виденных мною до сих пор".
Точно так же обстоит дело с сэром Невилом Хендерсоном, который долго упорствовал в своих заблуждениях относительно Гитлера и его национал-социализма ("этого великого социального эксперимента"). Он очень плохо знал Германию, когда был назначен сюда послом Англии. Было это за пару лет до вторжения, но и изучать эту страну он особо не торопился. "Геринг может быть мерзавцем, – сказал он в январе 1940-го, – но все-таки он не законченный негодяй". Подобная градация может показаться весьма интересной людям неосведомленным. А вот для более пытливого ума в этих терминах кроется большая разница. Мерзавец – это всего лишь человек, который мог отправить на тот свет своих товарищей по службе вместе с семьями, бросить тысячи соотечественников в концлагеря, поджечь рейхстаг и т.д. – все это, возможно, и нехорошие дела, но никак не грязные. А законченный негодяй – это, по-видимому, тот человек, который заключает союз с большевиками.
И вот мы возвращаемся на круги своя – те же слова, те же мысли. Те же иллюзии или, скорее, то же желание быть обманутым. Та же угроза для Англии, угроза Европе и нашему общему будущему. Геринг, этот поджигатель рейхстага, человек, отдававший "расстрельные" приказы, палач генерала Шлейхера, фрау Шлейхер, Грегора Штрассера и бесчисленного количества беззащитных людей; автор тайного перевооружения немецкой армии; человек, который в первой своей речи после окончания войны заявил, что "если моя солдатская душа добьется своего, то я покажу этим Engländer, что их можно побеждать". Он "неразборчив в средствах", но также "надежен и заслуживает доверия во время кризиса".
Il faut en finir. Но как? Мы так и будем вечно маяться с этим явлением, если такое мировоззрение будет господствовать в умах тех, кто правит Англией. Геринг так же плох для нас, для Германии, для Европы, как и Гитлер, а может, даже и хуже. Меня как человека пишущего утешает лишь то, что за девять месяцев до начала войны, на Рождество 1938 года, я опубликовал в одной американской газете статью, в которой написал, что когда начнется война, то мы еще увидим Геринга во всей красе. У меня сохранился отпечатанный на машинке экземпляр текста, который, как говорят немцы, стал сегодня aktuell, то бишь злободневным.
Я упомянул об этом потому, что хочу сказать, причем заблаговременно, что любая сделка с Герингом будет иметь для нас самые негативные последствия. Как раз именно Геринг, а не Гитлер и привел нас на тот путь, по которому мы сегодня идем. Именно он заявил в декабре1934-го корреспонденту Рейтера: "Опасения англичан по поводу нападения с воздуха лишены всякого основания, потому что у Германии нет технической возможности, чтобы осуществить подобного рода атаку. Конечно, у нас есть несколько опытных образцов, но говорить, что у нас есть сотни боевых самолетов – просто нелепо". И тогда же, в декабре1934-го, г-н Болдуин заявил: "Дело не в том, что Германия очень быстро идет вперед и скоро сравняется с нами. Если Германия будет продолжать выполнять свою программу без ускорения и если мы будем продолжать выполнять нашу программу в установленных ныне пределах, то, по нашим оценкам, через год разрыв между нами в Европе – только в Европе – составит примерно 50 процентов". Буквально через 12 недель, 12 марта 1935 года, Геринг, чьи тщательно скрываемые ВВС к тому моменту достигли желаемого уровня превосходства, с иронией ответил корреспонденту одного из британских изданий: "Переоснащение германских военно-воздушных сил в настоящий момент завершено, и мы создали независимое министерство авиации, которое возглавил я". Прошло еще несколько дней, и Гитлер заявил Джону Саймону и Энтони Идену, что германские ВВС так же сильны, или даже сильнее, чем британская авиация на всей территории Британской империи.
Доверять человеку, который, посмеиваясь, обманывал наших лидеров, общаться с ним, исходя из того, что он якобы вменяемый и ему можно доверять, означает пригласить в свой дом катастрофу. И это только один пример насчет Геринга, который должен заставить любого британского государственного деятеля отпрянуть, подобно напуганному жеребенку, в сторону, когда ему предлагают хоть какую-то сделку с Герингом. Я вспомнил об этой истории потому, что Габсбурги и Бурбоны показали нам, что некоторые люди так ничему и не научились.
До тех пор пока неинформированный или упрямый и просто упертый человек будет определять политику Англии, мы будем проигрывать эту войну. То есть я имею в виду, что если мы не совершим никаких грубых ошибок, то на поле битвы мы не проиграем, но мы снова не сможем повлиять на мирный договор.
Я пишу эту книгу в феврале 1940 года, и положение дел на сегодня таково:
Мы не можем – при отсутствии грубейших промахов – проиграть эту войну на поле битвы, потому что 1) Германия не смогла вбить клин между нами и Францией или между Францией и нами, после чего напасть на каждого в отдельности; и 2) Германия не нашла союзника, чей военный потенциал, объединенный с ее мощью, был бы достаточен, чтобы союзно напасть одновременно на Францию и Британию и разгромить эти страны.
Союзник, с которым она могла бы сделать это – и именно поэтому я всегда очень боялся, что наши руководители с тупым упорством воплощают в жизнь позорную политическую линию, ошибочно названную политикой умиротворения, которая привела к договоренностям между Германией и большевиками – так вот, этот союзник Советская Россия. Но ей нужно было это делать, если она вообще намеревалась делать это, сразу же в первые дни войны. Полноценный нацистско-большевистский военный альянс, совместное наступление всей мощью обеих армий, было бы ужасной опасностью для нас, но, по крайней мере, мы можем сказать, что мы находимся (и будем находиться) в гораздо лучшем положении, чтобы встретить врага, чем полгода назад.
Существует две опасности, между которыми нам надо проскочить. Первая заключается в том, что Германия будет разбита и истощена до такой степени, что в итоге она будет ввергнута в хаос и попадет в объятия коммунизма. Но это маловозможный вариант.
Другой вариант – и наиболее опасный – состоит в том, что, ослепленные перспективой персонального исчезновения Гитлера и получившие таким образом возможность заявить, что они "покончили с гитлеризмом", наши правители поступят подобно наперсточникам и явят обществу даже некое подобие мира, при этом в Германии останется кто-то, в распоряжении коего останутся целехонькие армия и военно-воздушные силы.
Имя этой опасности – Герман Геринг, и эта опасность – смертельная. Делом о поджоге рейхстага и фокусом с тайным перевооружением этот человек доказал, что он дьявольски хитер. Отдав 30 июня 1934 года приказ о расстрелах и массовых убийствах людей, которых он не любил, он крайне откровенно продемонстрировал свою безжалостность. Его извечная мечта – усмирить Англию. А потому он готов быть откровенно-грубоватым и прямодушным с теми влиятельными иностранцами, которых он хочет обдурить – если, конечно, грубоватость и прямодушие могут помочь ему в этом.
Нужно найти некий средний путь между этими Сциллой и Харибдой, если мы хотим сохранить хоть какую-то надежду на мир после этой войны. Псевдомир Геринга будет означать лишь новые войны; полностью разрушенная, впавшая в коммунизм или анархию Германия, может, и не породит новой войны, но кому нужны груды развалин в самом сердце Европы?
Самый лучший – это третий путь. Надо поддержать тех людей в Германии, которые хотят построить что-то новое, которые хотят мира, надо как-то подготовить для них почву, разрушив веру немцев в непобедимость Германии и заставить эту страну почувствовать то, чего она никогда до этого не переживала – суровые последствия, причем на ее территории, всех тех войн, которые она несла на протяжении последней четверти века в земли французов, бретонцев, бельгийцев, испанцев, чехов, румын, сербов, поляков и русских.
Это крайне трудно выполнить сейчас, ибо слишком тяжелы были все прошедшие годы, но если мы хотим навсегда установить мир в Европе, то это нужно сделать.
Когда эта война закончится, или даже еще за какое-то время до ее окончания, когда она подойдет к определенному рубежу, люди, которых сегодня не берут в расчет, чьи имена практически неизвестны, вернутся к себе на родину – я говорю об изгнанниках. Это уже было во время и после Первой мировой войны. Кто-то вернулся навсегда, но не с добрыми намерениями – дела их были зловещи.
Ленин и Троцкий стали переносчиками заразы – их направили в Россию немцы, чтобы обеспечить реализацию своих военных планов. Они сделали свою работу, совершив даже то, что казалось невозможным – они создали в России куда более жестокую тиранию, нежели та, что была при царском режиме, который сегодня, в некоторой исторической уже ретроспективе смотрится весьма неплохо и даже позитивно на фоне нового режима. Бенеш и Масарик вернулись в Прагу и осуществили демократию на практике; это был единственный пример в послевоенной Европе, когда государство смогло воплотить пусть часть идеалов, за которые сражались в 1914 – 1918 годах – и сделали это люди, которые сражались на фронтах. Это и правда было великим достижением. Пилсудский вернулся в Варшаву, но успеха он добился гораздо меньшего.
Но у всех этих людей была одна общая черта – до того момента, как они вернулись на родину, они были практически не известны в Англии. Их знали меньше, чем какого-нибудь неизвестного актеришку, чье имя стоит в самом низу афиши; меньше, чем самого неудачливого участника скачек в Эпсоме или второго запасного игрока из футбольной команды Галашиэля. И тем не менее, они сыграли по-настоящему серьезную роль, и если бы самые высокообразованные люди в Британии, которые пребывают в состоянии изумления при виде того, что делается в Европе, знали о них хоть что-то, то нам не нужно было бы выходить на поле битвы.
И вот теперь снова наступает время возвращения изгнанников. На этот раз для нас важнее всего изгнанники-немцы. Собственно, это и есть та причина, по которой я пишу эту книгу об Отто Штрассере и о том Четвертом рейхе, который он хотел бы построить.
Что это будет означать для нас? Сможем ли мы взаимодействовать с ним? Оставит ли он нас в покое? Будет ли он выступать за дело мира? Как он будет соотноситься с рейхом Геринга, который угрожает нам? Явит ли он нам надежду на то, что разум, справедливость, человечность и свобода, но не вседозволенность, как было в Германии 1918 – 1933 годов, возвратятся в Европу?
Ответ на вопрос: "Какой будет следующая Германия?", одновременно является и ответом на вопрос: "Каким будет наше будущее?".
До того как обсудить эти вопросы, Отто Штрассер полагает, что внешний мир должен принципиально понять, что означает тот основополагающий момент, на который он обращает внимание – то, что называют "немецкая тоска, немецкое желание". Это то, что мы назовем, желая как-то кратко это обозначить, социализм, хотя это и не тот социализм, который сегодня якобы воплощают социалистические или лейбористские партии в разных странах, в том числе социализм по-московски.
Это стремление, эта тоска, этот порыв, говорит он, неизменно присутствуют в душах большей части немцев, и несколько примеров, о которых я рассказал в предыдущих главах, показывают, какие переживания терзают души людей, вступивших на этот путь. Все это – результат надежды, зародившейся в сознании простых, но нормальных людей в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях. Они хотели более совершенного общественного устройства, они желали, что бы их обычная, повседневная жизнь как можно больше соответствовала простым человеческим взаимоотношениям.
Тем не менее, говорит он, те, кто стоит у власти, всегда направляли этот мощный общественный порыв в какой-то тупик в тот момент, когда они думали, что он угрожает их личному положению, влиянию или благосостоянию. Оптимальным вариантом для них в такой ситуации была Война. Люди настоятельно требовали чего-то от них; значит, нужно дать им что-то такое, что отвлечет их и уведет куда-то в сторону.
Поскольку именно такой подход составляет основу политической мысли и философии Отто Штрассера, основу всех его построений насчет политического будущего Германии, то его обязательно нужно понять. Сделать это не трудно. Проще говоря, Штрассер говорит о развитии.
В первые десять лет нынешнего столетия это deutsche Sehnsucht, немецкое стремление, впервые открыто проявило себя в быстром росте социалистической партии, явлении, которое смогло заслонить лишь необычайно бурное развитие национал-социалистической партии в 1930 – 1933 годах. "Кайзер, – говорит Отто Штрассер, – был буквально уничтожен, когда услышал, что на выборах 1913 года фактически треть мест в рейхстаге заняли представители социалистов. Именно поэтому и началась война 1914 года. Нужно было, чтобы люди обратили все свои взоры на что-то иное, и единственной вещью, которая могла сработать в этот момент, был уже проверенный способ – империалистическая война.
Вот так первый раз deutsche Sehnsucht и столкнулось с тотальным разочарованием. Социалисты взяли под козырек, проголосовали за военные кредиты и приветствовали все действия кайзера. И вот это Sehnsucht, этот глубоко укоренившийся порыв, остался без направляющей силы, в полной растерянности, словно стадо без пастуха. Желая хоть как-то предотвратить революцию, монархия Гогенцоллернов и развязала войну 1914 – 1918 годов".
Поражение в этой войне вновь пробудило революционное сознание, Sehnsucht. "Вокруг царил хаос, – говорит Штрассер, – и подобные желания также носили абсолютно хаотичный и бурный характер, подобно тому, как юноша или девушка чего-то очень сильно хотят, но сами не знают чего. Вокруг царили отчаяние, неверие и полная безнадежность; восстания и путчи; вера рухнула; привычные людские ценности были сокрушены; молодежь беззастенчиво эксплуатировали; финансовые скандалы не прекращались; повсюду словно грибы после дождя множились гигантские промышленные концерны, тресты и синдикаты; инфляция разрушала средний класс и небольших производителей; в искусстве царила анархия; министров убивали".
Однако на фоне всего это хаоса снова появлялось страстное стремление, Sehnsucht. Человеческие массы по-прежнему еще четко не осознавали той цели, которую они пытались нащупать вслепую, но основная масса людей была настроена революционно. Они хотели избавиться от тлетворной реальности, окружавшей их, и получить взамен что-то новое.
И вот пришел Гитлер, который придал этому революционному желанию-стремлению одно-единственное направление. И сразу же дали о себе знать все застарелые проблемы. Могло ли быть это настойчивое желание, это социальное Sehnsucht удовлетворено на этот раз? Или оно опять даст себя ослепить и благополучно ввергнуть в пучину войны? И все эти сдерживаемые надежды и энергия будут снова развернуты не в нужную сторону, но использованы на благо войны, дабы сохранить все то, что это самое Sehnsucht хотело уничтожить?
Гитлер дал ответ на эти вызовы. Именно здесь, как я уже показал, и крылся вечный и непреодолимый разрыв между ними Отто Штрассером. Гитлер никогда не сознавался в том, что он повторяет поступки кайзера, но, взяв в свои руки власть и пообещав удовлетворить это социальное Sehnsucht, он вложил в руки немцев камень войны.