Костюкова сыпала цитатами из Лысенко, все время посмеиваясь над незадачливым героем, вызвавшим на бой противника, силы, знания и опыт которого превосходил все, чем мог оперировать странствующий рыцарь и бедный студент. В конце концов она с блеском доказала, что генетика – это лженаука, "уложив Сергея на обе лопатки" и посулив, что, если тот не попросит пощады, вобьет ему в зачетку кол по биологии. Не осиновый, понятное дело, но с отметкой ниже тройки в институте ему не быть.
Двойка за экзамен – автоматическое отчисление из института! Сергей был подавлен. Самое обидное, что в то время он еще только начал изучение генетики и не умел четко отстаивать свои позиции, полностью уходя в эмоции. Это было ужасно.
Узнав о провале сына, отец пришел в ужас и умолял Сергея пересдать экзамен. Сын не возражал против пересдачи, но при этом был вынужден поставить родителя перед фактом: если еще раз попадется генетика, он не отступится от принципов. Сергей Степанович мог бы пригрозить или приказать, но, зная характер своего отпрыска, вынужден был страдать молча.
Сергей-младший действительно явился на экзамен, но на этот раз, похоже, злополучный билет по генетике не достался вообще никому, в колоде недоставало одной, роковой для Дяченко, карты!
А через год все изменилось, генетика была реабилитирована и снова разрешена, более того, вышел учебник для учащихся московского университета. Ксении Косрюковой вскоре пришлось уйти из мединститута, ибо она тоже не отказалась от своей веры.
Закончилось преподавание анатомии, гистологии и прочих наук, требующих от Сергея прежде всего тупой зубрежки. Началась физиология, патофизиология, основы терапии, хирургии, где можно было дышать свободнее. Сергей и здесь удивлял окружающих, на пару со своим закадычным дружком Константином Баевым – Кешей, как звали его однокурсники. В мединституте практиковалось обязательное посещение лекций и практических занятий – а как же иначе? Просто прийти и сдать зачет или экзамен было нельзя. Парочка была чемпионом по пропускам лекций, особенно по историческому материализму, диалектическому материализму, политэкономии – увы, едва ли не пятая часть дисциплин в советские времена были общественно-политическими. Как их чихвостили на разных собраниях! Многие преподаватели пытались наказать юных наглецов – но тех выручала память и сообразительность, они были отличниками. Сергей так вообще частенько шел отвечать на экзаменах первым и без обдумывания. И что характерно – если Сергей заочно изучал университетский курс биологии, то Кеша вообще, в нарушении всех тогдашних законов, параллельно учился на мехмате университета и закончил его. Блестящее знание математики помогло Константину Баеву стать выдающимся ученым-нейрофизиологом. Сейчас он живет и работает в Америке и написал книгу о работе мозга, которая, возможно, перевернет устоявшиеся представления. Между прочим, дружба еще со школьной скамьи объединяла Сергея и с другим выдающимся ученым – академиком Олегом Крышталем, ныне директором Института физиологии Ан УССР.
С пятого курса, Сергей пребывал в состоянии неописуемого восторга, потому что начали преподавать психиатрию и перестали досаждать анатомией. "Психиатрия – это наука общения с человеком, умение разбираться в потаённых мыслях и желаниях, помогать обрести радость и здоровье". "Может быть, профессия психиатра была мостиком в писательство – ибо и там, и там нужно было изучать "душу" человека". Дяченко был счастлив подобной перемене, немедленно влюбившись в психиатрию и теперь поднимая ее знамя наравне с генетикой.
Психиатрию в институте преподавал профессор, Заслуженный деятель науки УРСР, Фрумкин Яков Павлович. Его отличали высокая общая культура в области литературы, живописи, музыки и разносторонняя собственная художественная одаренность: он рисовал и писал стихи. В течение нескольких лет Фрумкин, обучаясь на медицинском факультете Московского университета, был студентом Московского училища ваяния, живописи и зодчества. Знал массу языков, а в юные годы работал, говорят, санитаром в Германии у самого Эмиля Крепелина, знал Эйгена Блейлера – основоположников современного учения о шизофрении, видел Зигмунда Фрейда и других светил психиатрии.
Очарованный новыми знаниями и возможностями, совершенно покоренный обаянием и умом Якова Павловича, Дяченко употребил все свое красноречие, дабы убедить учителя написать министру здравоохранения, чтобы тот в порядке исключения разрешил студенту С. Дяченко специализироваться по психиатрии. В то время в мединституте не было такой специализации. Нет – так будет! – Фрумкин не мог не одобрить выбор и упорство нового ученика, в котором он уже видел большой потенциал. Целый год, весь шестой курс Сергей трудился на кафедре психиатрии, считая это за высшее счастье для себя. Вообще, оказаться рядом с настоящим гением, иметь возможность видеть, как на твоих глазах он решает сложнейшие задачи… удача редчайшая в этом мире. И это школа мысли, урок настоящей демократии, урок творческого мозгового штурма, урок того, как можно гармонично построить взаимодействие молодежи и более опытных коллег.
"Заходит больной в острое отделение, и по очереди его все расспрашивают. Никто тебя не подгоняет, не перебивает… Последним задавал вопросы профессор – если видел в этом необходимость. Потом больной выходит, и начинается обсуждение, каждый по очереди ставит диагноз, назначает лечение… Тут уже возможны дискуссии, иногда до хрипоты. А потом наступает третий акт – профессор делает заключение, оценивая все увиденное и высказанное. И вот это уже не только наука, но искусство. Все видят ситуацию в двух измерениях, а он в трех! Самой простой, казалось бы, случай в интерпретации Якова Павловича превращался в поразительное путешествие вглубь личности человека. Не бывает неинтересных больных – бывают неинтересные психиатры, – говорил Яков Павлович. И он прав, потому что личность человека, его анамнез и статус всегда уникальны, и порой именно в деталях детства, скажем, сокрыта тайна болезни", – так об этом рассказывает Сергей Сергеевич.
Казалось бы, многие рвутся в предсказатели, а Яков Павлович реально объяснял, что произойдет с больным через две-три недели. Он почти не ошибался в диагнозе, в прогнозе развития болезни… Сергей наблюдал за старым учителем и вскоре интуитивно тоже попробовал себя в роли диагноста. Самое смешное – получилось! Раз, другой… говорят, после двух – система. Безусловно, юноша имел чутье, редкий природный дар!
Поняв это, Яков Павлович держал Дяченко рядом с собой, доставая для него редкие книги, позволяя заглядывать в собственные записи, делясь с учеником сокровенными знаниями, недоступными широкой аудитории. Позволял публично спорить с собой студенту! Из-за такого явного благоволения профессора к молодому человеку Сергея либо ненавидели, либо, принимая решение учителя за аксиому, превозносили Дяченко как своеобразный феномен. Сергей же – добрая душа, казалось, не замечал косых взглядов, все его восприятие было сосредоточено на Фрумкине, он много читал, изучал, постоянно, иногда зло и напористо, спорил с наставником, кстати и некстати задавал провокационные вопросы и надоедая добрейшему профессору с генетикой. Когда накопились знания – появились и первые сомнения. Пропала способность "видеть" больного. "Он потерял дар!" – неслось вслед понуро плетущемуся по коридорам института Дяченко. Впечатлительный Сергей временами полностью утрачивал веру в себя, но учитель не сдавался, он-то знал, подобное падение закономерно, и скоро все снова вернется на круги своя, только будет еще лучше, и главное, прочнее. И правда, прошло какое-то время – и Дяченко снова начал "видеть", но теперь это уже было не на основе одной только интуиции, а подкреплено реальными знаниями. Вскоре в студенческом сборнике появилась его первое научное исследование по психиатрии.
Яков Павлович – человек в летах, желая устроить талантливого молодого человека в жизни, настаивал на том, что Дяченко непременно должен защититься немедленно, прямо сейчас. И даже отдавал ему свои незаконченные наработки по проблемам эпилепсии, которые можно было завершить в сжатые сроки. Защитившегося, он мог взять его к себе на кафедру своим преемником уже на законных основаниях. Дяченко же, словно не понимая своего счастья, вместо того, чтобы благоговейно заглядывать в очи наставнику, снова и снова досаждал тому разговорами о генетике, которую не признавал Яков Павлович. Он был далек от этой науки. Сергей же утверждал, что генетика и молекулярная биология – будущее психиатрии. Ведь генетики уже открыли, что из-за дефекта гена человек может получить серьезные психиатрические болезни. Когда-нибудь, лет через сто, люди научатся исправлять ген, а пока можно подобрать специальную диету, в которой будут все необходимые аминокислоты, и человек сумеет выздороветь!
Споры закончились тем, что в 1969 году Сергей поступил в аспирантуру при только что открывшемся в Киеве Институте молекулярной биологии и генетики АН УССР. Все-таки на генетику! Понимая, что не такой благодарности ожидал от него старый учитель, Сергей явился к нему, желая объяснить свои действия. Узнав о том, что молодой человек уже принят и ничего нельзя изменить, Яков Павлович был глубоко огорчен.
"Я вам клянусь. Я закончу аспирантуру, вернусь сюда, мы откроем медико-генетическую консультацию на основе нашей больницы. Первую на Украине! Вы увидите, как это работает, какие перспективы даст генетика психиатрии", – пытался Дяченко объяснить свою позицию. Он был тогда уверен в своей правоте.
Да, многим еще придется столкнуться с упрямством Сергея Дяченко, который выбирал не те пути, что для него наметили, отказывался идти по удобным, ровным дорогам, и страстно экспериментировал со своей жизнью. Причем не фигурально, а буквально. В одной из подводных экспедиций, на обожаемом Сергеем Японском море, у него на большой глубине случилась баротравма. Начиналось воспаление, менингит. Друзья чудом смогли срочно отправить его самолетом в Киев, и там ему сделали радикальную операцию уха, удалив барабанную перепонку и слуховые косточки.
"Это было в 1971 году. Операцию делал профессор Иван Арсентьевич Курилин, замечательный хирург и человек. Особенностью этой операции было то, что трепанацию черепа делали без наркоза – важно было сохранять с пациентом контакт с надеждой сохранить ему слух. На практике это означало нечто средневековое – тебя сверлят, колют, режут часа полтора, при этом ласково разговаривая. Как уменьшить боль? Мудрая мама, поседевшая от переживаний, посоветовала профессору расспросить меня о романе – я тогда заканчивал редактуру "Симфонии". Так что вы думаете? Я так увлекся, что никакой боли не чувствовал, более того – просил Курилина не заканчивать операцию, так как не успел рассказать роман. Иван Арсентьевич не раз говорил потом, что такого пациента у него еще не было"
Разумеется, после этого случая Сергею Сергеевичу строго-настрого запретили нырять, а тем более с аквалангом. Не дай Бог в ухо попадет вода, да еще на глубине – головокружение, потеря ориентации, потеря сознания… Но запретить ему плавать под водой – все равно, что приказать птице не летать… Конечно же, Дяченко продолжал свои подводные одиссеи, закрывая ухо то ватой с вазелином, то поролоновыми пробочками. Впоследствии он побывал во многих странах и континентах, включая не только Европу, но и Африку, Америку, Новую Зеландию – и везде самой большой радостью для него было открытие подводного мира, особенно мира кораллов.
А что же происходило на личном фронте у нашего героя? В 1968 году, на пятом курсе, Сергей в первый раз женился и, разумеется, на первой красавице института. "Это был скоропалительный брак. Дань ветра в голове – если не урагана, – вспоминает Сергей. – Моя избранница, была действительно красива, с изумительной фигурой. Умна, иронична, зла на язык. Она имела польские корни и отсюда ее гонор, аристократизм, непредсказуемость, шарм. И холодность. Этим всем и покорила. Увы, очень скоро оказалось, что более всего ее привлекало во мне то, что я сын профессора. Машина, дача… Родители, потеснившись, выделили комнату в нашей квартире. Она ожидала увидеть хоромы у меня дома, а столкнулась с простотой и скромностью нашего быта. Вскоре ее многое стало не устраивать. Но более всего ее раздражали мои первые литературные опыты".
Да, параллельно с психиатрией, генетикой, подводными путешествиями и женитьбой Сергей писал свои первые рассказы. Они очень нравились маме, друзьям, но отчего-то сделались объектом язвительности молодой жены. Это была первая настоящая трещина в их отношениях, которая очень быстро начала углубляться. Дело в том, что Сергея стало заносить в литературные виражи. Почувствовав вкус к написанию первых своих историй, он уже не мог противиться зову сердца. К тому времени возникли проблемы с аспирантурой. Первый год в аспирантуре Сергей провел весело и азартно, все было внове, все нравилось, потом резко начал скучать. День за днем изнурительные опыты. Пробирки, микроскоп… Сергея тошнило от лаборатории, от опостылевших мушек дрозофил, то и дело забиравшихся в его кудри и таким образом путешествующих в автобусе и метро… Все чаще в мечтах он возвращался под крыло добрейшего Якова Павловича, к интересным беседам, к живым людям, которым он мог и хотел помогать.
На втором году аспирантуры он плюнул на все и заперся у себя писать роман "Симфония". В это было посвящена только мама – Вера Ивановна, и даже жена не знала, что происходит, да это ее и не очень волновало. Думая, что сын занят своими дрозофилами, отец ходил со счастливой улыбкой, воображая, как в один из дней Сергей вдруг сообщит домашним, что у него прорыв с кандидатской диссертацией! Увлеченный новым делом, Дяченко-младший месяцами не появлялся в институте. Дрозофилы его погибли, а самого Дяченко решили отчислить из аспирантуры.
Отец был в ужасе – как же так? Не находя слов, он мог только, держась за, казалось, готовое выскочить из груди сердце, таращиться на своего отпрыска, в которого так верил…
"Ты убьешь отца, возьмись за ум, закончи аспирантуру и делай что хочешь, отец на грани инфаркта", – не выдержала сестра.
Поняв, что был неправ, Сергей вернулся в аспирантуру, где публично признал свою неправоту и покаялся, после чего ученый совет взял его на поруки. Молодой горе-ученый забрал из дома раскладушку и поселился прямо в лаборатории, работая день и ночь. Нельзя сказать, что его жена была шокирована. Во-первых, она получала относительную свободу, и знала, как ею распорядиться. Во-вторых, она была возмущена историей с "Симфонией". Одно дело – рассказики, другое – роман. Этого еще не хватало! Не было печали – черти накачали, ему бы к ученой карьере готовиться, а он, стало быть, в гоголи, салтыковы-щедрины, булгаковы метит?! Да ладно бы шедевр создал, а то… только время тратит курам на смех. К чему гневить судьбу, Везунчику Сереженьке все точно само в руки лезет, а он вдруг, не знамо с какого перепугу, новым делом решил заняться! Вот она его и пыталась с тропинки скользкой, вымоченной кровью молодых авторов да горючими слезами заслуженных графоманов, согнать. Чтобы продолжал своей академической дорогой идти, а не строчил на машинке какие-то художества… Обиды копились, непонимание росло, точно стебли бамбука, готовые впиваться в связанную жертву.
Здесь хотелось бы немного отступить от стремительно несущейся по дорогам и бездорожью карьеры молодого Сергея Дяченко, звякающих пробирок и его громко трещащего по всем швам брака и рассказать о подпольно написанном им романе. О чем он? Это был детективный роман о враче-психиатре, ведущем расследование убийства. Представьте – дача на берегу моря, куда каждый год приезжают люди, друзья и родственники хозяина дачи, профессора Кораблева. Это обычные интеллигентные люди, они дружны и хорошо знают друг друга. Новенький среди них – главный герой романа, Алексей, молодой врач-психиатр, он как бы жених дочери хозяина дачи, Тани. И вот погибает известная актриса, жена Кораблева, горячо им любимая – убита кухонным ножом. Ее утром, всю в крови, обнаружил муж, пытался вернуть к жизни – но тщетно… Следствие скоро установит, что посторонних на даче не было, и, стало быть, преступление совершил кто-то из своих. Но кто? Все убиты горем, все искренне переживают, поддерживают Кораблева, который находится в предынфарктном состоянии…
Милиция не может найти ни единой зацепки, хотя во взаимоотношениях этих людей обнаруживаются скрытые конфликты, зависть, ревность. Но все это не то. Следователь Антон – вдумчивый, немногословный – никак не может обнаружить мотив этого убийства. И только Алексей – главный подозреваемый – сопоставляя мельчайшие детали поведения окружающих, может распутать это дело, да вот только стоит ли это делать, ведь тогда он будет вынужден провозгласить убийцей своего будущего тестя, человека, страдающего скрытой формой эпилепсии, который, находясь в "сумеречном помрачении сознания" убил жену и мгновенно забыл о произошедшем. Причем произошло это под воздействием Шестой симфонии Чайковского – так называемая "музыкогенная эпилепсия". Для подтверждения или опровержения этой догадки Алексею следует поставить еще раз эту симфонию, проследить ее воздействие на психику Кораблева – прервав в самом начале эквивалент припадка. Но имеет ли он право на такой эксперимент? С ужасом для себя врач замечает, что в этой ситуации, ситуации крайнего стресса, у его невесты проявляются признаки той же болезни, нередко имеющей наследственную предрасположенность. Как тут быть с планами семейной жизни, с ребенком, о котором они оба мечтают? Ведь в перспективе у молодой девушки лечение в психбольнице – а уж Алексей прекрасно знает, какие варварские условия там пребывания и как это калечит психику…
Легче всего Алексею оставить все как есть, и дело останется нераскрытым. Он может исчезнуть из жизни своей невесты, этих людей – кто его упрекнет? Но разве можно бросить Таню, отца которой признают убийцей, хотя и невменяемым? Эта травма ускорит развитие ее болезни. И только он может ей помочь, хотя и перечеркнув, наверное, мечты о будущем.
Алексей решается, и все рассказывает следователю Антону, умному и тактичному человеку, ставшему ему другом. Именно Антон поможет герою романа справиться со своими сомнениями, своим эгоизмом, протянуть руку помощи Тане и ее отцу.
Они проводят эксперимент с Шестой симфонией. В самом финале, когда звучит тема неумолимого Фатума, Алексей замечает едва уловимые признаки начинающего припадка, и купирует его. Это подтверждение его догадки, и доказательство невиновности Кораблева. Болезнь, а не умысел. Хотя, может быть, именно в финале этой симфонии, когда звучит тема приближающей старости, смерти (финал можно трактовать и так), сокрыт спусковой механизм, запускающий патологию. Кораблев был гораздо старше красавицы-жены, и он так боялся подступающей немощи. Может быть, это была ревность к самому себе.
Утром Кораблева увозит "Скорая помощь" – ему предстоит официальная экспертиза, лечение. Страшным ударом для него станет – узнать, кто же убил его любимую жену. Как он это переживет? Но Алексей будет рядом с ним, будет рядом с Таней. Впереди много испытаний, но молодой врач уверен в том, что психиатрия – прекрасная наука – сможет помочь его пациентам, его любимой жене.