По всей видимости, слухи об этом происшествии до няни не дошли. Иначе старушка натурально поспешила бы из сельца в близлежащий Псков - выхаживать хворого "ангела".
В первой половине января 1827 года Арина Родионовна тоже сподобилась попутешествовать: в силу какой-то надобности она ездила из Михайловского в Петербург.
Семейство Пушкиных жительствовало тогда в доме Устинова на Фонтанке, у Семёновского моста. Свидевшись там с Надеждой Осиповной и Сергеем Львовичем, старушка узнала, что у супругов появилась какая-то надежда на замирение с Александром и посему они с нетерпением ждали прибытия своего блудного сына.
К сожалению, тот молчал - словно в воду канул.
Жаждала обнять дорогого брата и "голубушка" Ольга Сергеевна, двадцатидевятилетняя и по-прежнему незамужняя дева. Она, соскучившись по любимой няне, толковала с Ариной Родионовной особенно долго и доверительно.
Однажды их усладительный tête-à-tête нечаянно нарушила заглянувшая на огонёк "дама" - миловидная Анна Петровна Керн, с которой наша героиня познакомилась ещё в Михайловском и Тригорском. Едва поздоровавшись, приятельницы завели речь об Александре Пушкине - и сошлись на том, что он, несносный, "загулявшись" в Москве, позабыл решительно всех. Захотелось напомнить поэту о себе - и товарки тут же, не мешкая, стали на пару сочинять чувствительные строки.
Арина же Родионовна, и аза в глаза не знавшая, внимательно следила за эпистолярным таинством.
Повстречалась в столице няня и с другим своим воспитанником - Лёвушкой Пушкиным. Тому успел осточертеть канцелярский стул в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий, он вышел в октябре 1826 года в отставку и вознамерился служить по военной части. Выбрав Нижегородский драгунский полк, Лев Сергеевич в начале 1827 года занимался преимущественно тем, что разъезжал по Петербургу и прощался с бесчисленными приятелями и приятельницами.
Церемония проводов новоиспечённого воина, отбывающего на Кавказ, в действующую армию, прошла и в родительском доме на Фонтанке. О ней есть упоминание в январском письме барона А. А. Дельвига Александру Пушкину: "Нынче буду обедать у ваших, провожать Льва. Увижу твою нянюшку…" (XIII, 318).
Вероятно, Лев Пушкин, "малый проворный" (XIII, 320), покинул Северную столицу в первых числах февраля 1827 года. Арина Родионовна выехала из города раньше и к этому времени уже находилась в Михайловском.
Оттуда 30 января она послала весточку своему "ангелу": сообщила о столичных новостях, коснулась вскользь и прочих материй. Её незамысловатые речи положил на бумагу какой-то на медные деньги ученый селянин, который "наверно, не особенно переиначил слова старушки":
"Милостивой государь Александра, Сергеевичь имею честь поздравить вас с прошедшим, новым годом из новым, сщастием;: ижелаю я тебе любезнному моему благодетелю здравия и благополучия; а я вас уведоммляю, что я была в Петербурге: й об вас нихто - неможит знать где вы находитесь йтвоие родйтели, овас соболезнуют что вы к ним не-приедите; а Ольга Сергевнна к вам писала при мне соднною дамою вам извеснна а мы батюшка от вас ожидали, писма когда вы прикажите, привозить книгй нонемоглй дождатца: то йвозномерилис повашему старому приказу от править: то я йпосылаю, больших й малых книг сщётом - 134 книгй Архипу даю денег - [сщ<ётом> 85 руб.] 90 рублей: присём любезнной друг яцалую ваши ручьки с позволений вашего съто раз и желаю вам то чего йвы желаете йприбуду к вам с искренным почтением
Аринна Родивоновнна" (XIII, 318–319).
"Конечно, обращение на "вы", не выдержанное вполне, "имею честь", "искреннее почтение" принадлежат не няне, а тому, кто писал по её поручению, - какому-нибудь писарю или дьячку", - не сомневался анализировавший нянино письмо Н. О. Лернер.
Воспользовавшись услугами писаря, человека постороннего, няня выказала свои чувства к Александру Сергеевичу в непривычно сдержанной для неё форме. С другой стороны, январское послание подтверждает высокий статус Арины Родионовны в "михайловской "табели о рангах"" второй половины двадцатых годов. Взять хотя бы то, что в отсутствие господ старушка была вольна самостоятельно вести финансовые дела и распоряжалась дворовыми людьми и крепостными по собственному усмотрению, даже отправляла их за тридевять земель. Словом, она являлась тогда как бы неофициальной хозяйкой сельца или, по крайней мере, входила в узкий круг лиц, коллегиально исправляющих таковую должность.
Фраза "цалую ваши ручьки" дала П. Е. Щёголеву повод инкриминировать Арине Родионовне ещё и пресмыкательство перед барином-поэтом. "Боюсь, что в такого рода низкопоклонстве можно обвинить и самого Щёголева, - заявил в ответ на это в 1928 году В. В. Вересаев, - убеждён, что до революции он не раз в письмах называл разных лиц "милостивыми государями" и униженно подписывался "ваш покорный слуга"".
Ссылки В. В. Вересаева на предикаты и фразеологические штампы, возникавшие в процессе межсословного и межличностного общения в императорской России, корректны и убедительны. Но разве ошибётся тот комментатор, который, заглянув глубже, обнаружит архетипическую основу няниной формулы "цалую ваши ручьки" в самом материнстве? Ведь сколько стоит мир - столько и матери покрывают своих кровинок бесчисленными поцелуями, лобзают каждый их пальчик. (Заодно напомним почитателям П. Е. Щёголева: Пушкин с Антоном Дельвигом при встречах также целовали друг у друга руки.)
Снаряжённые няней крепостной садовник Архип Курочкин со товарищи через несколько дней, уже в феврале, достигли Москвы и, разыскав там Пушкина, вручили ему "большие и малые" книги и послание Арины Родионовны. К началу марта экспедиция возвратилась в Михайловское. Няне гонцы привезли деньги и письмо от "ангела". Поэт, среди прочего, сообщил "маме", что летом он непременно приедет к ней в деревню.
Ознакомившись с содержанием этого письма, Арина Родионовна отправилась в Тригорское. Тут она продиктовала А. Н. Вульф своё ответное послание Александру Пушкину. Анна Николаевна - не чета какому-то сельскому писарю - была, как говорится, своей, поэтому няня вполне могла дать волю переполнявшим её чувствам. Записывая взволнованные речи старушки, Annette, очевидно, слегка редактировала их.
И вот какой удивительный текст создали 6 марта 1827 года две женщины, потрудившиеся на благо отечественной словесности:
"Любезный мой друг
Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна - вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только, когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне. Ваша любезная сестрица тоже меня не забывает. Ваше обещание к нам побывать летом меня очень радует. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское, всех лошадей на дорогу выставлю. Наши Петербур<гские> летом не будут, они [все] едут непременно в Ревель. Я вас буду ожидать и молить Бога, чтоб Он дал нам свидиться. Праск<овья> Алек<сандровна> приехала из Петерб<урга> - барышни вам кланяются и благодарят, что вы их не позабываете, но говорят, что вы их рано поминаете, потому что они слава Богу живы и здоровы. Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровье я просвиру вынула и молебен отслужила, поживи, дружочик, хорошенько, самому слюбится. Я слава Богу здорова, цалую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родивоновна" (XIII, 323; выделено в подлиннике).
Письмо нашей героини - очень светлое, излучающее саму любовь письмо. Оно по праву считается одной из жемчужин пушкинской переписки и занимает видное место в огромном и замечательном отечественном эпистолярном корпусе XVIII–XIX веков.
Как будет показано далее, послание Арины Родионовны от 6 марта 1827 года очень пригодилось Пушкину и для его литературной работы.
Вскоре после получения этого письма, в ночь на 20 мая, поэт оставил Москву и двинулся в Петербург, где наконец-то увидел родителей и сестру. "Надо было видеть радость матери Пушкина: она плакала как ребёнок и всех нас растрогала", - писала присутствовавшая при встрече жена барона А. А. Дельвига своей подруге. В последующие дни Александр Пушкин наведывался в дом Устинова на Фонтанке неоднократно, там он отпраздновал и свои именины, но жить предпочёл всё-таки отдельно и снял двухкомнатный "бедный нумер" в Демутовой гостинице на Мойке.
Через неделю, в четверг 2 июня, Надежда Осиповна, Сергей Львович и Ольга Пушкины в компании с супругами Дельвигами отбыли на морские ванны в Ревель. Поэт же засобирался "во свояси, т. е. во Псков" (XIII, 329). "Я уже накануне отъезда и непременно рассчитываю провести несколько дней в Михайловском", - сообщал он (по-французски) П. А. Осиповой в начале этого месяца (XIII, 330, 563). По обыкновению, Пушкин замешкался и смог выбраться из "пошлой и глупой" столицы лишь 25 (или даже 27-го) июля.
До Михайловского он добрался 29 (или 30-го) июля - и с ближайшей почтой известил о том сестру Ольгу. Та поделилась новостью с матерью, а Надежда Осиповна, в свою очередь, с Анной Керн. "Александр пишет две строчки своей сестре, - читаем в ревельском письме Н. О. Пушкиной, датированном 16 августа. - Он в Михайловском, подле нянюшки своей, как вы очень хорошо сказали".
Слово, данное Арине Родионовне в феврале, "дружочик" всё-таки сдержал.
В деревне, в "прадедовских вотчинах, находящихся в руках Сергея Львовича" (XIII, 349), поэт прожил два с половиной месяца. Это были месяцы напряжённых трудов и кратких отдохновений в обществе немногих других близких ему людей и няни. Кстати, "дряхлая голубка" упоминалась в первом же пушкинском письме из Михайловского барону А. А. Дельвигу; это письмо от 31 июля адресовалось в Ревель (XIII, 335).
Пушкин пожаловался другу на отсутствие "вдохновения" (XIII, 334)', но уже в августе поэт признался М. П. Погодину, что "почуял рифмы" (XIII, 339). Пришедшие "рифмы" сложились в такие стихи, как "Послание Дельвигу" ("Прими сей череп, Дельвиг, он…"), "Поэт" ("Пока не требует поэта…"), "Всем красны боярские конюшни…", "Блажен в златом кругу вельмож…", в строфы шестой и седьмой глав "Евгения Онегина" и т. д.
"Рифмами" он не ограничился, сочинял попутно и прозу - в частности <"Арапа Петра Великого">. В Михайловском Пушкин, по всей видимости, написал начерно в двух тетрадях (ПД № 833 и ПД № 836), а затем свёл воедино главы давно задуманного романа о царском арапе Ибрагиме. Среди исследователей бытует мнение, что прототипом карлицы Ласточки, ходившей за Ибрагимовой невестой Наталией Ржевской, в какой-то степени была Арина Родионовна.
"Голубка" явилась Ласточкой.
У старой "круглой" карлицы, со "сморщенным лицом" и в "чепчике", действительно есть определённое внешнее и глубинное сходство с нашей героиней. "Милая" Ласточка - отнюдь не рядовая "служанка", а персона более высокого ранга, приобретшая "любовь своих господ" и "самовластно" управляющая домом. "Никогда столь маленькое тело не заключало в себе столь много душевной деятельности. Она вмешивалась во всё, знала всё, хлопотала обо всём", - характеризует Ласточку автор.
А красавица Наташа, оказывается, "имела к ней неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения 16-тилетнего своего сердца" (этим Ржевская напоминает Татьяну Ларину, которая также не имела никаких тайн от няни Филипьевны). Примечательно и то, что карлица в беседах с девицей ссылалась на "старину" и "цаловала" руки своей воспитанницы (VIII, 31–32, 530).
Пусть "дни утех и снов первоначальных" давно прошли - "мама" отчасти осталась пушкинской Музой. И рукописи поэта, создававшиеся во время визитов в Михайловское, доказывали это.
Большая часть <"Арапа Петра Великого"> занесена Пушкиным в чёрную сафьяновую книгу с "полустёртым масонским треугольником" - в так называемую "третью масонскую" тетрадь (ПД № 836). На неё-то и обратил внимание действительный студент Дерптского университета А. Н. Вульф, пришедший навестить соседа 15 сентября: "…Показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын Абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень любил".
С Алексеем Вульфом и его тригорскими родственницами поэт виделся довольно часто, но других знакомств он как будто не водил и у себя никого не принимал. Как выразился в ту пору H. М. Языков, Пушкин "священнодействовал пред фимиамом вдохновенья". Размеренный ход тогдашней пушкинской жизни если и был нарушен, то лишь однажды.
Есть некоторые основания предполагать, что осенью 1827 года в сельцо Михайловское нагрянул Сергей Александрович Соболевский (1803–1870), библиофил и библиограф, короткий приятель поэта.