Она запечатлена на кости в профиль, на голове согбенной старушки по-простонародному повязан какой-то плат. B. Ф. Ходасевич утверждал, что у изображённой на портрете пожилой женщины "маловыразительное лицо", однако тут с пушкинистом можно и поспорить. Автор, используя специфические выразительные средства, похоже, смог приблизиться к пониманию натуры няни. У зрителя, скажем, создаётся впечатление, что по круглому лицу Арины Родионовны блуждает тень лёгкой улыбки, да и в глазах её затаилось нечто весёлое, озорное. Мало кому удаётся сохранить столь светозарный, сходный с детским, лик и в середине жизненного пути, а вот она сохранила до глубокой старости.
Даже не до старости - почитай до самого гроба.
"Худ приплод в високосный год".
Это было крайне тяжёлое для Александра Пушкина время. После январской escapade Ольги Сергеевны, озадачившей брата, поэту довелось столкнуться с куда более серьёзными "хлопотами и неприятностями всякого рода" (XIV, 26).
Сперва он вывихнул (или растянул) ногу и пару недель провалялся в постели, в номере Демутова трактира, в "скуке заточения" (XIV, I, 384).
Поправившись, Пушкин подал прошение на высочайшее имя об определении в действующую против турок армию - и вскоре получил императорский отказ (дескать, все места заняты), который поверг его "в болезненное отчаяние". Не разрешили поэту отправиться и в европейское путешествие, в Париж.
Потом началось многомесячное дело о поэме "Гавриилиада", "исполненной ужасного нечестия и богохульства", по определению петербургского митрополита Серафима (Глаголевского). Она была написана Пушкиным ещё в 1821 году и только через семь лет попала в поле зрения правительства. Предметом скрупулёзного разбирательства являлась в ту пору и пушкинская элегия "Андрей Шенье", распространившаяся в списках под названием "На 14-е декабря". Поэту пришлось изрядно поволноваться, прежде чем власти удостоверились в том, что помянутые стихи никак не связаны с заговором 1825 года: они были представлены в цензуру за два с лишним месяца до бунта.
Кончилось же всё тем, что за стихотворцем Александром Пушкиным был учреждён "секретный со стороны полиции надзор".
Внешние передряги, "гербовые заботы" (XIV, 20) усугубили тогдашнее состояние Пушкина, которое правомерно охарактеризовать как духовный кризис. Поэтической фиксацией этого внутреннего разлада стало, в частности, мрачное стихотворение, которое датируется (по копии E. М. Хитрово) 26 мая 1828 года - днём рождения поэта:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?.. (III, 104).
"…У Пушкина ничего подобного этому стихотворению до сих пор не было, - пишет В. С. Непомнящий, - был трагизм, были сетования, была тоска по смерти - но такой, самоубийственного спокойствия (в котором вопль), декларации отвержения у него больше не встретить. <…> Всё происшедшее в "Пророке" переосмыслено в духе отрицания и отвергнуто. Говорится о случайности и бессмысленности жизни, отсутствии в ней "цели" - после того, как в "Пророке" поэту дана новая природа и возвещена цель жизни".
Критик и журналист Ксенофонт Полевой вспоминал, что двадцатидевятилетний поэт тогда "казался по наружности истощённым и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице". А перед чиновником Третьего отделения А. А. Ивановским Пушкин предстал "худым, с лицом и глазами совершенно пожелтевшими".
Однако и в период жестокой хандры Пушкин не забыл свою нянюшку и регулярно наведывался к ней и Павлищевым на Грязную улицу. "Шурин Александр <…> заглядывает к нам", - сообщал Н. И. Павлищев матери 1 июня.
Показательны следующие пушкинские "сближения" 1828 года.
В его начале поэт вновь обратился к "третьей масонской" тетради (ПД № 836) - той самой, куда он записывал в Михайловском вечерние сказки Арины Родионовны. Для Пролога ко второму изданию поэмы "Руслан и Людмила" (вышедшему в свет в марте) Пушкин переделал нянину сказку "Царь Кащей безсмертный…". А позднее он приступил (в тетради ПД № 838) к поэтическому переложению другой фольклорной повести старушки - "Некоторый Царь задумал жениться…". Первые четырнадцать стихов и программа продолжения "Сказки о царе Салтане" были им созданы, по мнению современного текстолога, в июне - июле 1828 года.
О жизни Арины Родионовны в петербургской квартире супругов Павлищевых мы можем иногда судить по скупым косвенным данным, а чаще - лишь предположительно.
Не приходится сомневаться, что Ольга Сергеевна окружила нянюшку заботой, по возможности пеклась о ней и старалась не загружать непосильными уроками.
А вот её муж наверняка отнёсся к старухе холодно, то есть как к обычной прислуге, притом не слишком работящей.
Иного и ждать не приходилось: Николай Иванович с первых же шагов на супружеском поприще выказал себя господином мелочным и жадным, сосредоточенным прежде всего на имущественных вопросах. Оказалось, что ничего романтического, тем паче рыцарского в нём не было ни на грош - и это открытие сильно удручило мечтательную Ольгу Сергеевну. В семье начались недоразумения, размолвки, и вскоре грусть молодой жены была замечена в обществе.
Так, князь П. А. Вяземский, отобедав у Пушкиных, сообщил 9 апреля жене: "Моя приятельница Павлищева, кажется, очень жалка". Тогда вряд ли кто мог предположить, что уже в 1830 году Ольга Сергеевна надолго разъедется с мужем.
Конечно, Арина Родионовна, знавшая ситуацию в доме едва ли не лучше всех, болела душою за свою Оленьку. Огорчало старушку и то, что Надежда Осиповна с Сергеем Львовичем так и не смогли сойтись с зятем. А как тревожилась она за Льва Сергеевича, который, по слухам, подставлял грудь то под персидские, то под турецкие пули где-то на Кавказе. Да и "ангел" Александр Сергеевич, заходивший в гости, был отчего-то хмур, "или сидел букою, или на жизнь жаловался". Поговаривали, что он опять предался пагубной картёжной игре.
Иными словами, беды не обошли стороною никого из близких ей людей, и переживать Арине Родионовне пришлось тогда за всех разом.
Эти бесконечные переживания и отняли у неё последние силы.
Миновала холодная и "грязная весна". В мае, когда потеплело, Н. О. и С. Л. Пушкины уехали в сельцо Михайловское.
А вскоре после их отъезда Арина Родионовна тяжко заболела.
И болезнь нянюшки, недавно разменявшей восьмой десяток, была, как поведала нам О. С. Павлищева, "кратковременной".
26 июля 1828 года князь П. А. Вяземский написал (находясь "в провинциях": или в Пензе, или неподалёку от города, в имении Мещерском) обширное послание Пушкину и завершил его такой фразой: "Ольге Сергеевне моё дружеское рукожатие, а Родионовне мой поклон в пояс" (XIV, 25).
Но пока это письмо с галантным княжеским приветом добиралось до невских берегов, наступил час разлуки с нянюшкой.
29 июля, в день памяти святого мученика Каллиника Гангрского, солнце взошло над Петербургом в 4 часа 5 минут. Быстро убывающий день обещал быть ясным и почти жарким: с утра термометр показывал +13,8° по Реомюру (примерно +17,3° по Цельсию), дул слабый юго-западный ветерок. К полудню он нагнал откуда-то "рассеянные облака", а воздух прогрелся до +17,8° R (+22,3 °C). Вечером градское небо и вовсе затянулось облаками, юго-западный зефир сменился юго-восточным, но и после захода солнца (в 7 часов 55 минут пополудни) было весьма тепло: +14,2° R (+17,8 °C).
Словом, воскресный июльский денёк выдался тихим и по-настоящему летним.
В этот тихий летний день, 29 июля 1828 года, на Грязной улице и отдала Богу душу Арина Родионовна.
Подходила тут скорая смертушка,
Она крадчи шла эдодейка-душегубица
По крылечку ли она да молодой женой,
По новым ли шла сеням да красной девушкой,
Аль калекой она шла да перехожею;
Со синя ли моря шла да всё голодная,
Со чиста ли поля шла да ведь холодная,
У дубовыих дверей да не стучалася.
У окошечка ведь смерть да не давалася,
Потихошеньку она да подходила
И чёрным вороном в окошко залетела…
"Почтенная старушка умерла в 1828 году, семидесяти лет, в доме питомицы своей, Ольги Сергеевны Павлищевой" - так оповестил публику в 1855 году "первый пушкинист" П. В. Анненков.
"Арина Родионовна умерла, как и родилась, крепостной", - подчеркнул спустя почти столетие и при другом режиме А. И. Ульянский.
"Она прожила тихую, незаметную жизнь обыкновенной женщины", - читаем в проникновенном, устремлённом "во области заочны" (III, 421) эссе нашего современника.
На обороте листа 17 пушкинской тетради ПД № 838, среди черновиков стихотворения "Волненьем жизни утомлённый…", в последних числах июля появилось несколько коротких записей дневникового характера. В окончательном виде они выглядели так:
"25 июля
Фанни
Няня †
Elisa е Claudio
Ня…" (XVII, 258).
То, что следует за слогом "Ня", не поддаётся даже предположительному прочтению. Скорее же всего, это характерный для Пушкина росчерк: слово просто не было дописано поэтом.
Приведённые пять строк А. И. Ульянский расшифровал в 1940 году следующим - довольно остроумным - образом.
25 июля 1828 года Пушкин где-то встретился со старой петербургской знакомой, "звездой полусвета" Фанни, некогда попавшей в его послание к М. А. Щербинину ("Житьё тому, любезный друг…", 1819).
А через день, 27-го числа, поэт побывал в Большом театре на опере итальянского композитора С. Меркаданте (Mercadante) "Элиза и Клаудио" ("Elisa е Claudio").
Третья строка ("Няня") может означать внезапную болезнь Арины Родионовны или, допустим, визит поэта в дом Павлищевых.
Когда же старушка скончалась, то Пушкин сперва решил зафиксировать этот печальный факт и начал пятую строчку: "Ня…", но тут же, перечитав написанное им прежде, бросил строчку на полуслове и ограничился тем, что подставил крестик к записи "Няня".
Более убедительных разъяснений туманной пушкинской маргиналии, на наш взгляд, пока нет.
Отпевали нянюшку в находившейся неподалёку от дома четы Павлищевых Владимирской церкви. Из метрической книги этого храма следует, что "5-го класса чиновника Сергея Пушкина крепостная женщина Ирина Родионова" умерла "старостию", в 76-летнем возрасте. Чин отпевания совершил иерей Алексей Нарбеков.
Из Владимирской церкви процессия отправилась на кладбище.
Погребли старушку на Смоленском православном кладбище, где в то время хоронили преимущественно жителей Васильевского острова (а четвертью века ранее там упокоилась блаженная Ксения Петербургская). Это случилось во вторник, 31 июля, в день памяти святого Евдокима. Запись о погребении "В Смоленской" также есть в метрической книге храма Владимирской Божией Матери.
В другом источнике - "Ведомостях города Санктпетербурга церкви Смоленския Божия Матери, что на Васильевском острове при кладбище; о умерших и погребённых на оном кладбище с 1828-го года по июль 1829-го года" - указаны дата погребения няни ("31-го Июля"), возраст покойницы (вновь "76"), её болезнь "и от чего приключилась смерть" ("старость"). В графе "Священники" прописано: "владимирской иерей Алексей Норбеков". Ясно, что он совершил литию и бросил на опускаемый в могилу гроб положенную горсть земли.
А об умершей в "Ведомостях…" даны такие формальные сведения: "Ирина Родионова дому 5-го клас<са> чиновника Пушкина служащая женщина".
Вряд ли можно сомневаться в том, что Александр Пушкин и Ольга Павлищева присутствовали и на отпевании в храме Владимирской Божией Матери в Придворных слободах, и на Смоленском кладбище. Проводили Арину Родионовну в последний путь, вероятно, и дворовые люди Пушкиных и Павлищевых.
Зато Надежда Осиповна и Сергей Львович так и не смогли проститься с верной рабой: они по-прежнему находились в Псковской губернии, в Михайловском.
Полагаем, что и Н. И. Павлищев не принимал участия в скорбной церемонии. На него смерть какой-то крепостной старухи не произвела ни малейшего впечатления. Так, через несколько дней после похорон Арины Родионовны, 6 августа 1828 года, Николай Иванович как ни в чём не бывало писал своей матери: "Мы с Олинькой откланялись шумному свету и ведём жизнь спокойную и тихую, стараясь кое-как свести расходы с доходами, столь скудными по милости её беззаботных родителей".
В тетради ПД № 838, на соседнем с записью о кончине няни листе (на обороте листа 18), в черновиках стихотворения "Воспоминания в Царском Селе" Пушкин дважды запечатлел Арину Родионовну. На одном из рисунков (поясном) она изображена молодой и задорной, в сарафане и кокошнике; на другом - в очень преклонном возрасте.
Атрибутировавшая данные женские портреты Н. И. Грановская пишет об изображении старухи в повойнике: "Она нарисована, вероятно, такой, какой поэт видел её в последний раз на смертном одре - перед нами лицо старушки с уже застывшими чертами, с опушенными веками". Исследовательница подчеркивает, что рисунок напоминает "известный рельефный портрет Арины Родионовны работы Я. П. Серякова (резьба по кости)". Далее она указывает: "Пушкин представил няню одновременно и старой, и молодой, подобно тому, как делал это не раз в своих автопортретах, изображая себя рядом молодым, каким уже не был, и пожилым, в возрасте, до которого не дожил".
Кроме того, Н. И. Грановская обнаружила определённое сходство пушкинских изображений с портретами потомков нашей героини, её "правнучек и праправнучек, помещёнными А. И. Ульянским в его книге "Няня Пушкина"".