Рисунки были сделаны поэтом в конце июля - начале августа 1828 года, то есть сразу после ухода "голубки дряхлой". Не исключено, что графические портреты появились на полях тетради ПД № 838 в девятый день по кончине Арины Родионовны, то есть 6 августа.
Стоит упомянуть и о некоторых эпизодах осени 1828 года, так или иначе связанных со смертью Арины Родионовны.
В начале сентября семейство Павлищевых покинуло дом на Грязной улице и сняло квартиру в доме Храповицкой "на Басманной-Хлебной улице Московской части первого квартала под № 71". Как думают пушкинисты, сороковины - поминовение няни в сороковой день по её кончине - прошли уже здесь. По заведённому обычаю для покойницы должны были поставить прибор и положить ложку: ведь в тот день, 6 сентября 1828 года, она "обедала в последний раз за хозяйским столом" (В. И. Даль). Предполагается, что поэт побывал тогда в гостях у сестры Ольги Сергеевны.
Для биографов Арины Родионовны определённый интерес представляет и письмо Ореста Михайловича Сомова (1793–1833), писателя и журналиста, принимавшего ближайшее участие в издании альманахов "Северные цветы", которые выходили под редакцией барона А. А. Дельвига. Это послание было написано 2 октября 1828 года и адресовано H. М. Языкову в Дерпт. Наше внимание привлекают прежде всего такие строки: "Не знаю, доставил ли Вам барон (А. А. Дельвиг. - М. Ф.) экземпляр "Цветов" нынешнего года, в которых есть и Ваша одна пьеса, к покойной няне Пушкина, сообщённая нам самим Пушкиным и напечатанная по его желанию. Как бы то ни было, прошу Вас принять прилагаемый экземпляр от меня".
Из приведённого эпистолярного фрагмента следует, что весть о кончине Арины Родионовны распространилась в литературных кругах, причём не только петербургских. Иными словами, тихая смерть крепостной старушки всё же стала событием общественным. Но ещё важнее беглое сообщение О. М. Сомова об истории публикации языковского стихотворения "К няне" ("Свет Родионовна, забуду ли тебя?..") в "Северных цветах на 1828 год". Оказывается, оно было напечатано в альманахе по личной инициативе Пушкина.
Напомним читателям и о сказанном в самом начале этой книги. Поздней осенью злосчастного года поэту не слишком понравилась "мамушка седая" из поэмы Е. А. Боратынского "Бал". Пушкин, ознакомившийся с произведением в рукописи, не мог не сравнить придуманную коллегой няню с реальной, бедной Ариной Родионовной, - и вполне понятное сопоставление Wahrheit и Dichtung оказалось явно не в пользу поэтического персонажа.
И были зимы, и были вёсны… Более восьми лет прожил Александр Пушкин без Арины Родионовны. Поэт не забывал её - и благодарная тень старушки ещё не раз являлась ему.
О том, что происходило post mortem, после кончины няни, мы поведаем в следующей, завершающей главе.
В некотором царстве-государстве, на севере лежащем и по-всякому называвшемся, память у людей добрых иногда короче воробьиного носа бывала.
Плакали они, положим, над гробами отеческими, локти себе кусали, клятвы страшные и искренние у пропасти могильной изрекали - а вскорости завивали горе верёвочкой. С глаз долой - так и из сердца вон: после похорон, от силы после сорокоуста дорожку на погост которые и вовсе забывали, заодно на свечках копеечных в храмах выгадывали.
И начинали тогда беспризорные могилки пращуров сорной травой покрываться, кресты же долу клонились да потихоньку истлевали. А ежели округ свежие холмики с крестами громоздились - то и с ними зачастую схожая беда приключалась.
По счастью, не у всех жителей сердца мохом навек обросли. Из рода в род объявлялись в царстве-государстве, по-всякому называвшемся, и люди, покойников круглый год чтившие.
Исполать памятливым: без оных рассыпалась бы прахом земля северная.
Глава 8
POST MORTEM - ANTE DIEM
Сердце сердцу весть давало
И из тайной глубины
Всё былое выкликало
И все слёзы старины.Князь П. А. Вяземский
В сердечные синодики большинства пушкинских знакомцев наша героиня, как и следовало ожидать, не была внесена. Однако находящиеся в распоряжении биографа тексты свидетельствуют, что кое-кто из знававших старушку не предал её забвению.
Так, Николай Языков сочинил на смерть пушкинской няни в 1830 году стихи, которые были напечатаны в альманахе "Северные цветы на 1831 год" под названием "Элегия":
Я отыщу тот крест смиренный,
Под коим, меж чужих гробов,
Твой прах улёгся, изнуренный
Трудом и бременем годов.
Ты не умрёшь в воспоминаньях
О светлой юности моей
И в поучительных преданьях
Про жизнь поэтов наших дней.
В последующих строфах выспреннего стихотворения Вессель припомнил свои встречи с Ариной Родионовной в сельце Михайловском летом 1826 года и шумные деревенские пирушки Александра Пушкина, Алексея Вульфа и его, Николая Языкова, в которых няня принимала самое активное участие.
А заключали языковскую элегию такие строки:
…И вот тебе поминовенье.
На гроб твой свежие цветы!
Я отыщу тот крест смиренный.
Под коим, меж чужих гробов,
Твой прах улёгся, изнуренный
Трудом и бременем годов.
Пред ним печальной головою
Склонюся; много вспомню я
И умилённою мечтою
Душа разнежится моя!
В недавно опубликованных письмах Ольги Сергеевны Павлищевой Анне Петровне Керн за 1827–1835 годы нет ни единой фразы об Арине Родионовне. Но мы знаем, что в мемуарах обе подруги помянули нянюшку тёплыми словами.
Попала Арина Родионовна также в воспоминания И. И. Пущина, А. П. Распопова, М. И. Осиповой, И. П. Липранди и прочих друзей и приятелей Пушкина.
При случае рассказала про умершую "няньку" и мать поэта, Надежда Осиповна Пушкина. Соответствующий фрагмент её письма дочери Ольге Сергеевне от 4 января 1835 года был рассмотрен нами в начале данной книги.
Не приходится сомневаться в том, что и в разговорах лиц, так или иначе сталкивавшихся с "голубкой", имя Арины Родионовны иногда упоминалось: ведь она оставила по себе добрую память.
Главным же хранителем этой памяти сделался Александр Пушкин.
Он был поэт, он был эгоистичен и требовал, чтобы его любили.
И Пушкина всегда любили - да ещё как любили! - самые удивительные женщины, русские и чужестранки. Вот только их любовь мало походила на ту, что почти тридцать лет дарила ему "мамушка".
После ухода Арины Родионовны поэт сильнее потянулся к матери, а потом женился. Что бы ни говорили всезнайки XIX–XX веков, и Надежда Осиповна, и красавица Natalie, прозванная в обществе и Психеей, и "âme de dentelles", каждая по-своему, тоже благоволили к Пушкину - однако и их чувства отличались от любви нянюшки к своему "ангелу".
"Расспросы об Александре Сергеевиче сопровождались слезами"… "Она прибежала вся запыхавшись; седые волосы её беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд"… "…Вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне"…
Когда старушки не стало, такой любви к Александру Пушкину не сумел выказать уже никто.
И в этом смысле последние годы его жизни - сиротские годы.
Если за короткий срок исчезли в позапрошлом столетии на Смоленском кладбище захоронения таких знаменитостей, как поэт В. К. Тредиаковский или живописец Д. Г. Левицкий, то немудрено, что и могилка Арины Родионовны была утрачена очень быстро.
"Проживи Пушкин дольше, могила Родионовны наверняка сохранилась бы, - утверждает наш современник. - А без него затерялась: некому было за нею ухаживать".
Это мнение едва ли основательно: думается, "любовь к отеческим гробам" (III, 242) вовсе не ассоциировалась у Пушкина, выражаясь по-нынешнему, с охраной мемориалов. Потому-то и нет в распоряжении пушкинистов никаких данных о том, что он хоть единожды приходил на могилы некоторых дорогих ему людей. Александр Пушкин мог, допустим, принять участие в подписке на монумент Н. И. Гнедичу, но обычно действовал иначе: он правил поэтические тризны - и собственно "стишистые", и нетривиальные. Так, годовщину смерти дядюшки Василия Львовича в 1831 году Пушкин и В. А. Жуковский, записные арзамасцы, отметили "вотрушками, в кои воткнуто было по лавровому листу" (XIV, 217).
Тем не менее мы полагаем, что поэт посещал обитель няни на Смоленском православном кладбище.
Начнём с того, что на северо-западной оконечности Васильевского острова (а точнее, на острове Голодай) были тайно преданы земле тела казнённых руководителей военного заговора 14 декабря 1825 года. Учёные, изучившие имеющиеся источники (в частности, пушкинскую "чертовщину" - устную новеллу 1828 года о "влюблённом бесе", которую В. П. Титов опубликовал как повесть "Уединённый домик на Васильевском"), сделали вывод, что поэт, оплакивавший гибель бунтовщиков, в ходе предпринятого им расследования установил-таки точное место погребения декабристов на взморье и бывал там.
К засекреченной правительством точке побережья Финского залива вело два пути: один - водный, другой - по суше, причём пешая дорога была значительно удобнее, да и выглядела она менее подозрительно. Особенно подходили для похода неприсутственные дни: ведь в тёплое время года, по праздникам и воскресеньям, петербуржцы по традиции совершали массовые паломничества за город.
Идя же на "скалистые берега" Голодая пешком и так же возвращаясь обратно, Пушкин - это хорошо видно на "Подробном плане столичного города С.-Петербурга", снятом под начальством генерал-майора Ф. Ф. Шуберта и изданном в 1828 году, - неизбежно должен был дважды проходить через Смоленское кладбище. Таким образом, за одну прогулку поэт имел возможность не только поклониться праху "друзей, братьев, товарищей" (XIII, 291), но и навестить последний приют Арины Родионовны.
(Кстати, и заговорщики, и она покинули сей мир в один и тот же месяц - это произошло в июле, а Пушкин в июле 1830-го и 1832–1836 годов находился как раз в Петербурге. Заодно укажем, что 28 июля было днём празднования Смоленской иконы Божией Матери, то есть особенным для Смоленского кладбища днём. "В пору жаркого лета, 28-го июля, около сотни тысяч народа валит к Смоленской со всех концов города, - писалось в журнале середины XIX века. - Эти потоки можно заметить ещё в дальних концах Ямской, Коломны и Выборгской. На Васильевском они сгущаются в сплошные массы, в неразрывные вереницы, которые тянутся с Николаевского моста по 8-й линии, по Малому проспекту до самых ворот ограды. В этот день, храмовый праздник кладбища, тут возникают шалаши, палатки, дымятся самовары, шипят на углях кофейники, подобные батарейным орудиям…")
С другой стороны, в тридцатые годы неспешные гулянья по петербургским улицам и окрестностям стали для поэта, который "много и подолгу любил ходить" (П. И. Бартенев), делом частым, обыденным: они вполне отвечали его крепнущим настроениям. (Во время одного из таких променадов он оказался на могиле барона А. А. Дельвига на Волковом кладбище.) Тенистые аллеи Смоленского некрополя, урны и мавзолеи, тихая речка Смоленка в соседстве с ними, кладбищенские романтические легенды - всё это располагало к столь желанной задумчивости. И подобный контекст визитов Пушкина к месту "вечного ночлега" Арины Родионовны был, пожалуй, не менее (если не более) возможен, нежели конспиративный, "декабристский".
Скорее всего, Александр Пушкин был на Смоленском кладбище и 30 мая 1833 года. Тогда там хоронили О. М. Сомова, давнего знакомца поэта и его партнёра по издательским делам, а накануне Пушкин получил от барона Е. Ф. Розена письменное приглашение "принять участие в похоронной процессии" (XV, 63, 317). По завершении погребального обряда он, пользуясь внезапной оказией, мог заглянуть и к нянюшке.
Внимание к Смоленскому Пушкин выказал тогда же и в "Медном всаднике" (1833).
Как известно, кладбище безмерно пострадало при ужасном столичном потопе 7 ноября 1824 года: "Множество крестов с могил <…>, сломанных и унесённых наводнением, прибило на Выборгскую сторону, где всю зиму ими топили печи. Михайловская церковь оказалась повреждённой настолько, что в ней невозможно было проводить службу. Ущерб, причинённый некрополю, оценивался в семьдесят шесть тысяч двести пятьдесят рублей".
В "петербургской повести" Александр Пушкин представил такую картину:
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит Божий гнев и казни ждёт (V, 141).
В черновике первый из приведённых стихов имел ещё более конкретный вид:
Гроба с Смоленского кладбища… (V, 463).
Знаменательны и некоторые строки последней, восьмой (первоначально девятой) главы "Евгения Онегина". Эти стихи строфы 42 (sic!) были записаны Пушкиным на отдельном листке (ПД № 942), а в окончательном варианте главы они стали строфой XLVI. Ныне их датируют осенью 1830 года.
В ту неповторимую Болдинскую осень Александр Пушкин, готовившийся к женитьбе на Наталье Гончаровой, расставался с прошлой жизнью. Он подводил её итоги, доверял бумаге прощальные стихи к былым возлюбленным, завершал "Онегина". В финале романа он помянул уже ушедших, странствующих и страждущих:
Иных уж нет, а те далече… (VI, 190).
Не забыл Пушкин и про скончавшуюся двумя годами ранее "подругу юности".
Вышедшая замуж и превратившаяся в "неприступную богиню" (VI, 177) княгиня Татьяна N в разговоре с Евгением признаётся:
"…………Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикой сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…" (VI, 188).
Со слов поэта мы знаем, что "оригиналом" няни Татьяны Лариной была реальная Арина Родионовна. Но и уход Филипьевны, равно как и её появление в "Евгении Онегине", был опять-таки отголоском настоящей жизни - кончины всё той же "голубки дряхлой". "Няня Татьяны и Ольги умирает одновременно со своим оригиналом", - не сомневался, к примеру, В. Ф. Ходасевич.
Отметим и обычно не замечаемое пушкинистами: романное "смиренное кладбище" состоит в паронимическом родстве со Смоленским. Перед нами паронимия (или парономазия, paronomasia) так называемого вокалического типа.