В основу книги положены действительные события, происходившие весной 1918 года в городе Казани, куда перебрались из Москвы основные силы эсеровско-белогвардейских заговорщиков - генерала Алексеева и "Союза защиты родины и свободы".
Сведения о готовящемся в Казани контрреволюционном восстании доходят до ВЧК. По заданию Ф. Э. Дзержинского производится проверка поступивших материалов. Сообщения подтверждаются.
Примерно в это же время в Казанский губком партии и в губчека обращаются партийцы и рабочие с заявлениями о концентрации в городе офицеров и их подозрительном поведении.
Чекистов в Казани небольшая горсточка. А время не ждет. Восстание может вспыхнуть в любую минуту. Проявляя удивительное мужество и находчивость, чекисты нащупывают подпольный штаб заговорщиков. Следствие устанавливает, что этот штаб связан с эсеровским подпольем, широко распространившимся в стране в то время.
По указанию Ф. Э. Дзержинского в Казань под видом савинковского эмиссара направляется ответственный сотрудник ВЧК. С помощью казанских чекистов он проникает в самый центр заговорщиков. Разматывается сложный клубок.
Центральной фигурой в книге является Вера Петровна Брауде, урожденная Булич, потомок философа-демократа П. Я. Чаадаева и великого русского химика А. Н. Бутлерова.
Содержание:
-
КАЗАНСКИЙ ОЧАГ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ 1
-
ДОСТОЙНАЯ ЛЕГЕНДЫ 6
-
ЛИКВИДАЦИЯ ОСИНОГО ГНЕЗДА 14
-
Примечания 22
Чекистка
КАЗАНСКИЙ ОЧАГ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ
Был погожий весенний день 1918 года. Ясное небо, без единого облачка. Жаркие солнечные лучи так и заливали землю, словно была не весна, а уже жаркое, чудесное лето.
В такое время жители Казани предпочитают пыльным городским улицам лес, привольные луга, речной простор. Город замер. Улицы опустели. Только множество расклеенных повсюду листовок, объявлений, приказов да шелушащиеся, как кожа ребенка после скарлатины, стены домов говорили, что в жизни этого всегда оживленного дворянско-купеческого города что-то переменилось. Дующий с Волги ветер поднимал облака пыли с давно не подметавшихся улиц, яростно набрасывался на обрывки плакатов и долго, упорно швырял их вверх, вниз, гоняя по пустынным площадям, улицам и переулкам.
На улицах показывались редкие прохожие, шли они торопливо, боязливо озираясь по сторонам.
Это странное безлюдье, эта непривычная тишина невольно вызывали тревогу, настораживали.
И заместителю председателя губернской чрезвычайной комиссии Вере Петровне Брауде это затишье было не по душе.
Многое кажется ей подозрительным, а особенно неизвестно откуда взявшиеся молодые самоуверенные люди в штатской одежде с военной выправкой, которые нет-нет да и появляются на улицах.
Вера Петровна задумывается: "Офицерье! Безусловно, офицерье!"
Их наплыв не случаен. Все это вызывает тревогу.
Вера Петровна идет к Гиршу Олькеницкому - секретарю губкома партии и председателю губчека.
- Неспроста, - говорит она, - эти типы облюбовали город. Неспроста они концентрируются здесь. Тишина обманчива. Она таит в себе всякие неожиданности. Уверена - контрреволюция плетет заговор. Не случайно исчезли вдруг отпущенные нами великодушно дружки Керенского - правые эсеры Калинин и Бартольд. В городе упорно поговаривают, что они ушли в подполье.
- Печальные новости. К сожалению, ты права. Не только у нас с тобой такое мнение: вся эта публика, нахлынувшая сюда в последнее время, очень не нравится нашим губкомовцам. Со мной уже говорили об этом товарищи из партийного актива. Вчера заходили Аким Денисов, Ольга Волжина, Владимир Вегер, Ольга Гребенева. Они тоже считают, что офицеры не случайно облюбовали Казань, далеко не случайно. У золотопогонников хитрые и, скажем прямо, реальные расчеты. Они трезво оценивают обстановку и правильно считают, что расположенный в центре плеса Волги город Казань, как описывали его историки, ставший в XIX веке одним из крупных торгово-административных центров России, ничем с тех пор не изменился и остался именно торгово-административным центром. А это существенно важно. Население в Казани сама знаешь какое: рабочего класса раз, два и обчелся. Это не Нижний. Туда офицеры свои благородные носы не сунут - боязно. Вот и тянутся золотопогонники в Казань. Тут им вольготнее. Наши силы они, можешь быть уверена, подсчитали и не шибко боятся нас. Вот такие дела. Ты пришла весьма кстати. Всего пару часов тому назад заходили ко мне рабочие-железнодорожники. "Что вы, - говорят, - товарищи губкомовцы, дремлете? Или не видите, что в городе творится? Ведь офицеров полным-полно. И откуда только повылазили?"
Вера Петровна молча кивает головой: дескать, она сама так думает.
- А знаешь, - говорит она глядящему на нее Олькеницкому, - и у нас в губчека были рабочие порохового завода и заявили буквально то же самое.
- Ну вот видишь, - замечает Гирш, - рабочий класс чует, что к чему. И не удивительно: у него тысячи сердец, глаз и ушей, а нас, чекистов, горсточка - девять человек вся губчека, так что надо прислушиваться и не зевать. Тут дело явно не чистое. Конечно, в данную минуту утверждать что-либо определенное преждевременно. И все же… нам стоит немедленно начать проверку сигналов.
Способность Олькеницкого видеть существенное там, где другие ничего не замечали, порой восхищала Веру Петровну. В то же время она знала его особенность не сразу выкладывать все известное ему, главное оставлять напоследок. И на этот раз она не ошиблась.
Олькеницкий устало откинулся на спинку стула, потом взял со стола книгу и стал ее перелистывать, а после паузы, понизив голос до шепота, сказал:
- Из Москвы прибыли более определенные сигналы о золотопогонниках… готовится восстание и в Москве, и в некоторых губерниях. Это ориентировка Феликса Эдмундовича, а он уж не ошибается, - подчеркнул Гирш. - Город Казань наверняка входит в планы мятежников. Только вчера прибегал к нам учащийся художественной школы Мазунин и рассказал любопытные вещи. "Офицеры, - говорит, - с каждым днем наглеют, устраивают балы в "Швейцарии" и за Казанкой. Не иначе - используют сборища для сговаривания и объединения".
Олькеницкий помолчал, потом продолжал:
- Давай поразмыслим, с чего и как начинать проверку. Только действовать нужно тонко и осторожно, так, чтобы офицеры не догадались, что мы их проверяем. Однако это не означает, что можно тянуть. Как проверять? Хорошо бы кого-нибудь из партийцев, бывших вольноопределяющихся, послать в союз безработных офицеров, пускай там потолчется, поищет знакомых, понюхает, чем они дышат.
- Идея! - воскликнула вдруг Вера Петровна.
Вера Петровна Брауде. 1918 год. Казань.
Олькеницкий выжидательно посмотрел на нее. Вера Петровна продолжала:
- Дмитрий Копко, новый товарищ, которого вы послали к нам на работу, ухаживает за сочувствующей нам девицей из дворянской семьи. У этой гимназистки двоюродный брат - поручик, активный деятель союза безработных офицеров. Не попробовать ли нам с этой стороны подобраться к офицерам. Митя - парень понимающий, цепкий, с огоньком. Через девушку, если это сделать с тактом, он сумеет познакомиться с ее кузеном и попробует "подружиться" с ним.
- Ну что же. Идея неплохая. Давай поговорим с товарищем Копко и совместно обмозгуем, как лучше это сделать.
В этот день Вера Петровна проснулась раньше обычного, хотя накануне работала допоздна. Она торопливо приводит в порядок свой незамысловатый туалет и спешит к Олькеницкому.
Добравшись до губкома, Брауде ускоряет шаги. По лестнице почти бежит. Ночью были получены тревожные известия. До зарезу нужно видеть Гирша, которого вчера не удалось поймать. Впрочем, почему вчера? Сегодня. Ведь это было в пятом часу утра.
Однако, как назло, Олькеницкого нет ни в губкоме, ни в Совете. Где-то он застрял, чем-то, как видно, занят.
Очередное заседание Совета начинается без секретаря губкома партии. Вера Петровна волнуется. Ей очень нужен совет Гирша. Значит, хочешь не хочешь - надо ждать.
* * *
В течение заседания Олькеницкий так и не появился. Заседание Совета окончилось, и все его участники по установившемуся обычаю отправляются в столовую.
Столовая эта и ее посетители заслуживают того, чтобы их описать подробно. Раньше здесь была студенческая "столовка". Находится она в подвальном помещении на одной из людных улиц города. Найти ее было нетрудно, невзирая на отсутствие вывески. Издали бросается в глаза гостеприимно распахнутая дверь, из которой вечно валит пар, насыщенный запахами съестного.
Впрочем, местные остряки утверждали, что, судя по запахам, основные блюда готовят в столовой из прелых продуктов. Греха таить нечего - они были не так уж далеки от истины. Прелая перловая крупа да изрядно протухшая капуста являлись основными продуктами, из которых изготовлялись почти все блюда. Разве что иногда меню украшалось такой роскошью, как чай с сахарином. Но это бывало не часто.
Когда посетитель столовой преодолевал "благоухающую" завесу испарений и глаза его привыкали к колыхавшемуся туману, он обнаруживал перед собой избитую каменную лестницу, которая вела в "подземелье", в обширный, неуютный зал с обшарпанными стенами и лоснящимся от грязи, нависшим сводчатым потолком.
Столовая была невероятно запущена, ну а о ее запахах сказано уже достаточно.
Во всю стену расползся лихой, оставшийся от студенческих времен лозунг:
"Долбанем кирпичом, не глядя по чем!"
Столовую посещала самая разношерстная публика: тут бывали и меньшевики, и эсеры, и анархисты. Последнее время здесь можно было встретить даже тех самоуверенных молодых людей с военной выправкой и наглыми глазами, которые так насторожили губкомовцев, рабочих и чекистов.
Столовая начинала обычно заполняться после двух часов. Часам к четырем зал был уже набит битком. Чтобы расслышать сказанное соседом слово, надо было напрячь слух до предела, хотя сосед чуть не кричал во весь голос. Гвалт стоял невообразимый. Но сегодня, как сразу заметила Вера Петровна, здесь было необычайно пусто. Заняты были лишь отдельные столики. Стараясь не обращать на себя ничьего внимания, Вера Петровна прошла к угловому столику и села лицом к двери: отсюда удобнее всего было наблюдать за входящими. А она никак не могла, не имела права прозевать Олькеницкого, до того он был ей нужен. Но время шло, а Гирш не появлялся. "И куда он мог запропасть?" - думала Вера Петровна, нетерпеливо поглядывая на часы и краем уха прислушиваясь к разговору за соседним столиком, где сидела изрядно подгулявшая компания каких-то неряшливо одетых людей. Один из них, краснолицый мужчина с тусклым взглядом и отечными с перепоя мешками под глазами, заплетающимся языком разглагольствовал о "насилиях, творимых ныне над русским мужиком и интеллигенцией".
- Доколе всякие комиссары будут измываться над русским мужиком, стричь его, как овцу? Доколе будут попирать честь русского интеллигента? - вопрошал он, потрясая кулаками. - Русская интеллигенция… и-ы-к!.. никогда не запятнает себя соглашательством с диктаторами. Служить в их учреждениях из-за куска хлеба, из-под палки… свинство!.. Да, господа, свинство! Инте… Интеллигенция никогда не сядет за стол с филистимлянами, не продаст свое первородство!..
Эту витиеватую речь покрывает гул одобрения. Восторженно приветствуют собутыльники вконец охмелевшего "оратора". Кое-кто из них даже пытается аплодировать. Слышатся возгласы: "Виват!", "Брависсимо!"
"Дерьмо из бывших, из вечных студентов, - заключает Вера Петровна. - Прикрываются небось студенческими билетами, чтобы агитировать против Советской власти".
Вера знает их лисьи повадки: чтобы не возбуждать подозрений, родовитая шваль, отпрыски княжеских, дворянских и всяких прочих фамилий подделываются под пролетариев, с упоением гнусавят они: "Мы грызем гранит науки, нас грызет нужда!" Такой публики в университете - хоть пруд пруди. Грызть гранит науки они и не собираются, тем более что и зубы у них далеко не молодые.
Между тем на столе, за которым восседает "вечный" студент со своими слушателями, появляется бутыль самогона. Компания расшумелась пуще прежнего. Опорожнив бутыль больше чем наполовину, "свободная интеллигенция" затягивает песню собственного сочинения. Хриплыми пьяными голосами они орут вразнобой:
…Я не гос, я не хоз, я не член союза…
Вставят сзади мне перо - вылечу из вуза!..
Краснолицый снова порывается произнести речь, но более благоразумные приятели удерживают его.
- А я не боюсь! - кричит краснолицый с места. - Никто не имеет права затыкать мне рот. Плевать я хотел на ЧК!
Внезапно кто-то тронул Веру Петровну за руку. Она оглянулась: рядом стоял Сименовский, приват-доцент университета, высокий, худой и невероятно близорукий человек. Она знала его давно. Задолго до Февральской революции, будучи еще студентом, Сименовский причислял себя к марксистам и жертвовал на Красный крест. После февраля он во всеуслышание объявил себя меньшевиком, но и кое с кем из большевиков поддерживал отношения. Всерьез его не принимали ни те, ни другие.
Когда в декабре 1917 года пленум губернского Совета принял решение закрыть "за клевету, ложь и извращенную информацию" некоторые местные газеты, в том числе и меньшевистскую, Сименовский в знак протеста предложил городскому комитету меньшевиков свои услуги в качестве редактора уже несуществующей газеты. Он даже убеждал перепуганных меньшевиков, что чуть ли не перешел на нелегальное положение, что уже приобрел себе фальшивые бороду и усы.
Увидев приват-доцента, Вера Петровна недовольно поморщилась:
- Что вам угодно? - спросила она, почти не глядя на Сименовского и продолжая пристально следить за входной дверью.
- Пардон, милейшая Вера Петровна, но у меня к вам деловой разговор.
- Говорите! - сухо ответила Вера Петровна, готовясь выслушать порцию нудных излияний мятущегося интеллигентика, оскорбленного "диктаторскими", замашками большевиков.
- Слушайте внимательно. Это крайне необходимо и важно, - Сименовский говорил скороговоркой, озираясь по сторонам и явно волнуясь. - Умоляю вас, умоляю, отнеситесь к моему сообщению серьезно!
- Нельзя ли без предисловий? Ближе к делу! - все так же сухо перебила его путаную речь Вера Петровна.
- Терпение! Я все расскажу. Собственно говоря, я пришел к вам по старому знакомству, даже по дружбе. Bis dat cito dat. Я вас искал. Ей-богу, вы, большевики, в конечном счете неплохие ребята. Мне будет искренне жаль, если вас перевешают на фонарях. - Сименовский снял пенсне и, близоруко щурясь, заглянул в глаза Веры Петровны. - Это должно произойти буквально на днях. Не исключено даже, что послезавтра. Dixi et animam meam levavi.
Мгновенно сопоставив в уме сообщение Сименовского с тем, что уже носилось в воздухе, о чем говорили товарищи, Вера Петровна поняла, что Сименовский не выдумывает. Сердце тревожно екнуло, но выражение ее лица оставалось невозмутимым.
- А не кажется ли вам, господин приват-доцент, что вас наяву преследуют кошмары?
- Mon dieu! Вера Петровна! Я не шучу, и тон ваш неуместен! - обиделся Сименовский. - В городе готовится восстание. Parole d’honneur. Крупное восстание. Мне говорил об этом один из руководителей. И люди у них опытные, военные специалисты, офицеры. Вам надо бежать!
Сименовский говорил быстро, захлебываясь, хриплым шепотом. Правая щека у него нервно подергивалась. Все это заставило Веру Петровну поверить в искренность его слов. "Не врет!" - подумала она.
- От кого же вы все это слышали? Кто этот руководитель? - в упор спросила Вера Петровна, поворачиваясь к Сименовскому всем корпусом.
- Меня сюда привела не обязанность отчитываться перед вами, - возмутился Сименовский. - Рассказать об этом меня побудила совесть порядочного человека. Я изложил вам все, что считал нужным, но быть доносчиком?.. Указывать имя человека, который мне доверился?.. Слуга покорный!.. Увольте, милейшая, увольте! Я вас, а через вас, надеюсь, и ваших коллег предупредил. Остальное - дело ваше. И еще раз позволю себе повторить совет: бегите, скрывайтесь, пока есть время, пока есть шансы на спасение. Кровопролитие мне противно, потому я и пришел. Только потому…
Пока Сименовский говорил, Вера Петровна лихорадочно думала. Как быть дальше? Что предпринять? Никого добром он не назовет: знаю я "их благородство", этих интеллигентов. Как же заставить его говорить? Сыграть на самолюбии? Оскорбить, чтобы он, отстаивая свою честь, заговорил? А ждать нельзя, нельзя ни минуты!
Едва Сименовский кончил, как Вера Петровна, гордо вскинув голову, произнесла, щурясь, с подчеркнутым пренебрежением:
- Однако, ловко же у вас получается! Решили, что называется, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Дай, мол, на всякий случай предупрежу большевиков: чем черт не шутит? А вдруг они победят? В то же время и заговорщики не в ущербе - общими фразами о восстании никого и ничего не выдам! Так, что ли?
Сименовский оскорбленно передернул плечами, нахмурился и молча отошел в сторону. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы ответить женщине грубостью.
"Пожалуй, перегнула", - подумала Вера Петровна. - Как бы этот хлюпик не пожалел о своей откровенности. А то еще, чего доброго, побежит к своим офицерам каяться. Хоть бы уж скорее пришел Олькеницкий. Вместе мы быстрее сообразили бы, что делать.