- Да ведь мы, товарищи, - говорит Нюмин, - по-простому, по-рабочему. Мое понимание такое: ежели, к примеру, тебя, Вера Петровна, жандармы, полицейские, охранники и прочие гады били, в карцер сажали, мучили, чего же мы с ними, то есть с буржуазией, церемониться будем? Это форменное предательство интересов пролетариата получается.
Олькеницкий ненавидит высокопарные слова, не переносит трескучих фраз и ненужного пафоса. Он сразу чует фальшь: его не проведешь.
- Ты демагогию не разводи! - строго обрывает он Нюмина. - Давай разберемся по существу. Как, по-твоему, лучше доказать правильность того или иного положения или идеи - фактами, доказательствами или грубой силой?
Нюмин усмехается.
- Значит, понимаешь, - продолжает Олькеницкий. - Вы с Корнеевым запомните раз и навсегда: кулаками, фигурально выражаясь, убеждают только идейно слабые. Потому-то жандармы и били нас, большевиков, что чувствовали свое бессилие перед нами. А наша идея сильна, перед ней никто и ничто не устоит.
* * *
Дни и ночи, проведенные Нефедовым в здании окружного суда, необыкновенно ярко врезались в его память и, нужно думать, засели там прочно.
Разве могут когда-нибудь выветриться из его головы баланды, каши и непривычно ранние подъемы, когда вместо привычного денщика в широкий проем двери, как смерч, врывался молодой невысокий паренек в кожанке, с огромным маузером в деревянной колодке на боку и юношеским, срывающимся голосом командовал: "Встать!"
Словно ток пронизывал всех бывших благородий в партикулярном платье. Вскакивание сопровождалось оглушительным треском традиционно щелкающих каблуков.
Одернув кожанку, поправив сбившийся в сторону маузер, парень хозяйским оком оглядывал свою "паству" и начинал перекличку.
Обыденным, само собой разумеющимся стало обращение просто по фамилии, без приставки. Теперь это никого уже не удивляло. Господин Нефедов стал просто Нефедовым, и это считалось в порядке вещей. Здесь было не до титулов. Нефедов дрожал перед каждой кожаной курткой. От былого высокомерия и заносчивости у бывшего превосходительства не осталось и следа.
"Человек ко всему привыкает", - убаюкивал себя Нефедов немудреной философией труса. Он никак не мог еще толком осмыслить всего происшедшего.
Больше всего мучил Нефедова вопрос: все ли его коллеги арестованы или только некоторые, а главное - что с Сергеем Сердобольским? "Если Сергей на свободе, то это самая величайшая несправедливость".
От мысли, что Сердобольский избежал его участи, Нефедов испытывал какое-то смешанное чувство обиды и зависти. Он даже не мог спать. Кто бы знал, как хотелось ему видеть Сердобольского рядом с собой, такого же униженного, как он сам. Минутами ему чудилось, что он слышит голос Сергея где-то тут, совсем поблизости.
Гнетущая тяжесть ожидания тоже не давала покоя Нефедову.
* * *
По-прежнему томительно жарко. Но, несмотря на мучительный зной, в здании бывшего окружного суда идет работа.
В большом зале с высоким лепным потолком трое. За столом Олькеницкий и Вера Петровна. Напротив них, в двух шагах, - поручик Нефедов. Его маленькие веснушчатые руки на коленях: он делает вид, будто совершенно спокоен. Чтобы не выдать дрожи, он плотно сцепил свои миниатюрные пальчики.
Нефедов напряженно выслушивает вопросы, стараясь разгадать скрытое за ними. "Так легче определить линию своего поведения", - думает он.
Нефедову есть над чем задуматься. Разные мысли и догадки вертятся в голове. А следователь настойчиво продолжает допытываться. Вера Петровна поражает его своей напористостью.
Нефедову ужасно не хочется смотреть в ненавидящие, как ему кажется, глаза следователя. Вряд ли их взгляд принесет ему успокоение. Но совсем отводить глаза тоже не годится: следователь, не дай бог, решит, что он пытается многое скрыть. "Нужно умудриться не смотреть на следователя и делать вид, что смотришь на эту распроклятую бабу".
"Какая она жестокая, - размышляет Нефедов. - Эта из тех, кто способен своими собственными руками расстреливать "белогвардейскую шваль", как она любит обзывать его друзей". Нефедову представляется, что у сидящей перед ним женщины не осталось никаких человеческих чувств. Она фанатичка…
Всякий раз его невольно заставляют съеживаться вопросы следователя:
- Губчека не торопится судить, а следовало бы. Зачем приходили к Сергею Сердобольскому? Как вы оказались у него в доме?
Уже который раз слышит эти вопросы Нефедов, и всякий раз они, словно удар, заставляют его вздрагивать, конечно только внутренне.
Для следователя Нефедов по-прежнему, как граммофонная пластинка, односложно отвечает:
- Не к поручику, а к прапорщику Дмитрию Сердобольскому.
- Разве Сергей не ваш друг?
- Представьте себе - нет. Я знаком только с прапорщиком.
Следователь, кажется Нефедову, сверлит его своими страшными глазами.
"Вот пристала, анафема. Будь она трижды проклята! Чего ей надо?" - Нефедову начинает казаться, что этот допрос никогда не кончится. "Эх, хватил бы ее кондрашка! Как бы это кстати пришлось". Ему страшно хочется видеть: ясное небо заволокли черные грозовые тучи, слышны приближающиеся раскаты грома, удар молнии - и следователь поражен насмерть…
Но настойчивый голос Веры Петровны возвращает Нефедова к горькой действительности.
- Так, наконец, вы образумитесь?
Во время допроса Вера Петровна пристально наблюдает за Нефедовым. Она ищет в его лице, в глазах признаки перелома, когда силы сопротивления врага иссякают, когда он в тупике и должен уже заговорить.
А подследственному начинает казаться, что страшный взгляд следователя, словно змея, вползает в его черепную коробку и начинает проникать своим жалом в самые сокровенные мысли. От этого Нефедову становится жарко.
- А вот прапорщик Сердобольский Дмитрий, младший брат вашего друга, говорит другое.
Нефедов заметно бледнеет и начинает дергаться.
- Как вы смеете называть меня лжецом? Я офицер! Офицер никогда не лжет. - Все это Нефедов произносит с пафосом, почти декламирует. Он старается разыграть возмущение, вскакивает, размахивает руками.
Но стоит Вере Петровне презрительно усмехнуться, как весь нефедовский запал мигом исчезает и он понуро опускает голову.
* * *
И снова зал с лепным потолком. Снова на допросе смертельно бледный, истерически дергающийся поручик Нефедов. Он то театрально рыдает, то произносит высокие фразы о долге и чести, то вдруг о чем-то униженно молит. А главное, виляет, виляет, виляет: скажет слово и тут же отречется от него.
Но Вера Петровна не унывает. Она чувствует, что представляет из себя этот тыловой вояка. Долго он не продержится. Олькеницкий был прав - у Нефедова "кишка тонка".
У подследственного задергалась щека. Как бы в оправдание он сказал:
- Нервный тик, знаете ли, контузия.
- Приобретенная в тыловых сражениях?
- Что, не верите? - Когда Нефедов спросил это и ждал ответа, глаза его настороженно перебегали с Веры Петровны на Олькеницкого. Щека задергалась сильнее.
- Не верю! - отрезала Вера Петровна.
Нефедов вдруг тонко, голосисто, по-бабьи завыл. "Притворяется", - пишет на клочке бумаги Вера Петровна и незаметно подсовывает Олькеницкому. Тот одобрительно кивает головой.
- Выпейте воды, - предлагает Олькеницкий.
- Покорно благодарю.
Нефедов пьет из кружки большими, жадными глотками, а руки, его руки с веснушками и рыжими волосами, дрожат.
В спокойной обстановке, в дамском обществе - другое дело: там он герой, любые опасности ему нипочем, а тут… Чека - не родная тетка. Нефедов знает: по головке здесь не погладят. Мысленно он давно проклинает себя: зачем только втесался в этот дьявольский заговор? Кто просил его лезть в эту авантюру. Карьеру собрался сделать, а что вышло?
Теперь, задумываясь над возмездием, он холодеет от страха и снова выпрашивает, вымаливает себе жизнь.
- Меня не расстреляют? - шепчет он. От трусости у Нефедова вибрирует голос. Ему трудно говорить: во рту пересохло, он лихорадочно облизывает губы и умоляюще смотрит то на Веру Петровну, то на этого "чахоточного".
В ответ Вера Петровна пожимает плечами.
- Сохраните мою молодую жизнь, - кричит он с мелодраматической хрипотцой в голосе. - Если только пощадите меня, расскажу обо всем, обо всех, ничего не скрою. Честное слово офицера!.. Клянусь вам.
- Ну и типус, - делится Вера Петровна своими впечатлениями о Нефедове с Фроловым. - Гадлив, шкодлив, наследил, напакостил, а отвечать не хочет. Другие пусть за него на смерть идут.
- Ради спасения своей шкуры он выдаст кого угодно, и с потрохами даже. Родную мать и ту не пожалеет, - резюмирует Фролов.
- Хватит с нас мелодрамы, Нефедов. Мы сыты по горло вашими заверениями, клятвами, игрой в принципиальность и порядочность. Нам ясно, кто вы и чем занимаетесь. Своей бездарной игрой вы ровным счетом ничего не измените.
- Если вы гарантируете мне жизнь, то…
- Мы не покупаем совесть, гарантии не даем.
- Пощадите, смилуйтесь, - почти задыхаясь, перебивает Нефедов. - Я согласен… Я буду говорить.
Истерика подходит к концу. Нефедов начинает рассказывать. Да. Как будто существует что-то вроде заговора. Они (заговорщики) ориентируются на генерала Алексеева. Цель - свергнуть большевиков. Руководство как будто из Москвы. По слухам, организация контактируется с Савинковым. Вот у Савинкова, говорят, целое подполье. Принцип построения организации - "пятерки". Каждая "пятерка" для конспирации связана еще только с двумя. Сам Савинков будто в Москве. Он побрился, носит красные гетры и костюм защитного цвета…
Что касается участников заговора, то тут Нефедов вопреки обещаниям несловоохотлив.
- Я вам все начистоту выложил, - заявляет он.
Вера Петровна усмехается:
- Все это нам известно и без вас, - нарочито подчеркивает она. - Самое главное - кто в заговоре? Говорите, и поскорее. От этого зависит оценка вашего поведения на следствии и вашей искренности.
Но Нефедов позирует: выдавать коллег он, видите ли, не станет, а только будет добросовестно подтверждать, если у него спросят о том или другом участнике, заговора. Он убежден, что это не встретит возражения у следователя. Ведь следователь понимает, что иначе офицер не может поступать. Это "неэтично", "неблагородно".
Но игра в благородство очень скоро кончается. Нефедов называет состав не только своей "пятерки", но и еще двух участников смежных "пятерок". Постепенно Нефедов раскрывает имена всех известных ему участников заговора.
Нефедов рисуется. На вопрос Олькеницкого он заявляет, что никаких претензий и неудовольствий по поводу своего пребывания под стражей не испытывает; что только теперь он убедился воочию, что разговоры о том, что в чека будто бы "как в ступе толкут" и "шкуры сдирают", - выдумки и враки. На самом деле обращение самое вежливое, внимательное, корректное. Нефедов даже на пищу не в претензии: хотя не очень вкусно, но зато всегда имеется.
Как дворянин и, стало быть, человек интеллигентный, он вовсе не противник Советской власти. Только поначалу как следует не разобрался, и то потому, что всякие поповичи да купчишки, вроде Сергея Сердобольского, с толку сбивали.
Сергей Сердобольский! О нем Нефедов спокойно говорить не может. Сердобольский, в его изображении, и любитель пьяных оргий, и стяжатель, и денег у него куча (золотых, разумеется). Вот кем бы заинтересовалась губчека.
А сам Нефедов, если к нему с душой, с доверием отнестись и дать возможность быть на свободе, он уж постарается: все разузнает, все сообщит. Ведь он тоже из-за куска хлеба служил, в преследовании рабочих и крестьян участия не принимал.
- Я готов вам помочь, только сжальтесь надо мной, и я исполню все, что прикажете.
Жалкий, беспомощный Нефедов готов ползать на коленях. Подобострастие Нефедова не вызывает доверия. Такие могут и подвести и себе в угоду погубить невинных.
Вера Петровна считает, что офицерская бравада, вера в безнаказанность, водка, разврат, карты - все это разрушило изнутри строго задуманную конспирацию. Заговорщики были излишне откровенны между собой. Они теперь вынуждены выкладывать все, что знают…
Вслед за Нефедовым признается младший Сердобольский, Дмитрий. Он тоже участник заговора, но менее активный, чем брат и Нефедов, поэтому менее информирован.
За Нефедовым и Сердобольским признаются еще некоторые офицеры. Одна "пятерка" тянет за собой другую.
Количество арестованных растет. Рассаживают их в комнатах окружного суда под охраной рабочих-большевиков порохового завода. Держать офицеров в городской тюрьме небезопасно: там некоторые надзиратели сочувствуют заговорщикам.
Следствие продолжается. Другие офицеры тоже заговорили…
- Как скорпионы в банке друг друга поедают, - говорит Вера Петровна.
Но при этом каждый старается выгородить себя. Кое-кто рисуется. Послушать их: они - сами "революционеры", и с каких пор!
Нефедов совсем разошелся. Ему, вероятно, захотелось вызвать сенсацию. На очередном допросе он заявил:
- Хочу полностью разоружиться. - Нефедов с опаской оглядывается по сторонам и конфиденциально шепчет: - Да, могу сообщить, но только под строгим секретом, имя самого главного руководителя губернской организации. Это генерал Попов, начальник штаба.
С кем блокируется организация? И об этом можно рассказать. Она связана с "Союзом защиты родины и свободы".
Нефедов объясняет, почему он решил все открыть: очень просто. Потому, что к нему подошли с душой, с сочувствием, нашли дорогу к его сердцу.
"Подхалимничает", - думает о нем Вера Петровна.
Все показания Нефедова подлежат проверке. Она приступает к перекрестным очным ставкам. И они не только подтверждают показания Нефедова, но проливают свет и на новые, неизвестные до сих пор обстоятельства.
Оставалось узнать место расположения склада с оружием, предназначенным для восстания.
…За день, полный напряженного труда и забот, Вера Петровна смертельно устала, изнемогла так, что голова клонилась вниз. Ей кажется, что все тело одеревенело и что только маленькая часть головы продолжает еще жить какой-то нереальной, туманной жизнью.
Все разошлись. Часы бьют полночь. Вера Петровна ложится на диван, подкладывая под голову кипы старых газет: это ее постель. Глаза закрыты, но мысли еще шевелятся.
"Что сейчас делает Самуил? Наверняка тоже на работе. А Маринка? Конечно, спит после бабушкиных сказок. Девочка моя, совсем не видит мать. Завтра же пойду домой и займусь дочерью".
И Вера Петровна забывается тревожным сном.
…Свидание с домашними откладывается на неопределенное время. С утра Вера Петровна опять как белка в колесе. Она с Олькеницким уже успела составить сообщение в губернскую газету "Знамя революции" об обнаруженном контрреволюционном заговоре:
- Губернской комиссией по борьбе с контрреволюцией произведены обыски и аресты, в результате которых добыт ценный фактический материал, указывающий на тесную связь заговорщиков с московскими контрреволюционерами. По окончании следствия будет оглашен имеющийся материал.
Но пока суд да дело, необходимо еще узнать самое главное: местонахождение склада с оружием. Это наверняка содержится в глубокой тайне. Об этом могут знать только доверенные люди. Как их выбрать из этой пестрой публики.
"Генералу Попову бесспорно известно", - думает Вера Петровна. Утром она вызывает его на допрос. Попов оказывается человеком прямым, более покладистым, чем другие заговорщики, рангом пониже. Правда, в первые минуты генерал держится надменно, требует называть его "ваше превосходительство", но все это быстро проходит. Глаза у генерала блекнут, он жалуется на печень, на жену, которая флиртует с молодым офицером, на солдат, которые не отдают чести.
Вера Петровна участливо покачивает головой. Вскоре она приступает к допросу: спрашивает о складах с оружием. Только на мгновение генерал замялся и побагровел, затем, махнув рукой, попросил бумагу.
Он сам изложит грустную историю о неудавшейся попытке организовать безработных офицеров единственно только в целях материальной помощи им.
"Деньги, - говорит генерал, - я собирал у казанских буржуев и спекулянтов и, как ни унизительно было, должен был отчитываться перед ними за каждый истраченный рубль. Только лишь поэтому, - твердит генерал, - я был вынужден покупать оружие, чтобы оправдать получение этих денег".
Так старается генерал представить организацию им склада оружия для восстания, пытаясь скрыть истинное положение вещей.
Сам генерал, по его словам, на складе с оружием никогда не был.
Несмотря на отрицание политической деятельности организации и стремление придать ей самый невинный характер, генерал в то же время правдиво излагает фактическую сторону всех событий, он не пятится назад, не юлит, не заискивает, как другие. Как человек, далекий от предрассудков, Попов без всяких колебаний называет лицо, ответственное за склад.
- Да, его фамилия Богданов, она известна в городе. Отец Богданова - действительный статский советник, начальник губернской почты и телеграфа. Вы, вероятно, слышали о нем?