* * *
Поручик Богданов сидит перед Верой Петровной. Он до того спокоен, у него такая приятная улыбка на губах, что и впрямь подумаешь - сама невинность, не иначе как жертва оговора. Когда Богданов улыбается, то со стороны, непосвященному может показаться, что он не на допросе, а в гостях и мило беседует с дамой и что рядом, в столовой, хорошо сервированный ужин с шампанским. Но только не камера, нет!
- Я ждал не ареста, гражданка начальница, - говорит Богданов с милой улыбкой. Он положил ногу на ногу. - Я ожидал другого…
"Удивительный этот тип, - думает Вера Петровна, - классический актер".
Утром, когда Вера Петровна явилась к нему с ордером и объявила об аресте, Богданов завтракал. Узнав о цели ее прихода, он спокойно наложил на густо намазанный маслом кусок булки икру и отправил его в рот, будто ничего особенного не произошло. Слова "Именем Российской Советской Социалистической Республики вы арестованы" он воспринял с улыбкой и опять-таки не спеша вытер салфеткой губы, прожевал и, встав сказал:
- Я в полном вашем распоряжении. - На его лице не было ни тени волнения.
У Веры Петровны на минуту мелькнула грешная мысль об ошибке. Но тут же она вспомнила слова генерала Попова… Генерал не мальчишка: врать, выдумывать не станет.
…Вера Петровна продолжает допрос.
Слушая ответы Богданова, она все время в упор смотрит ему в глаза.
- Вы офицер?
- Бывший.
- Монархист?
- Совсем даже наоборот.
- Участник заговора?
- Нет.
Богданов бросает на Веру Петровну огненный взгляд и тут же тушит его. Но напрасно, она уже успела заметить в его глазах промелькнувший огонек беспокойства и то, как его длинные ресницы чуть-чуть дрогнули.
Несомненно, что-то неуловимое мелькнуло в эту долю секунды на этом всегда улыбающемся лице. Что-то такое, чего она не могла сразу раскусить Но чувствуется, что этот офицер с довольно красивым лицом не так уж прост.
О, он далеко не прост! Но Вера твердо знает: как бы глубоко ни прятал свой взгляд Богданов, как бы он ни был хитер, они все равно разоблачат его.
"Но он бесспорно смелый", - рассуждает сама с собой Вера Петровна. Однако и смелость ему не поможет, как не поможет ему и сверхчеловеческое напряжение, умение держать себя и разыгрывать невинность. Он попался, и говорить ему все равно придется. Дело только во времени. Но время-то не ждет…
Богданов по-прежнему стоит на своем. И снова слышатся стереотипные вопросы и ответы.
Но как только Вера Петровна намекнула на склад с оружием, с Богдановым произошла внезапная перемена. При упоминании о нем он слегка бледнеет, закусывает губу, улыбка исчезает и голос становится мягче.
На удивление, Богданов начинает разглагольствовать, но продолжает держаться с достоинством.
- А вы, оказывается, еще и философ?
- Может быть, по этой причине вы и посадили меня в тюрьму? Боитесь, что Богданов со своей доктриной окажется конкурентом Марксу?
Богданов продолжает говорить о чем угодно, но, как только снова заходит речь о складе с оружием, взгляд Богданова становится злым.
И вдруг… Неожиданная вспышка гнева, нечеловеческий вопль. Словно раненый зверь, вскакивает со стула Богданов, сваливает стол, сшибает стулья и стремглав бросается к двери. Прыжок, еще прыжок, и он… На пороге Корнеев лицом к лицу с Богдановым. Корнеев вежливо берет Богданова под руку и усаживает на место, затем подает ему стакан воды.
- Запомните, меня величают Евгением Михайловичем. Я таких шуток смерть как не люблю, - говорит Корнеев.
Отныне все допросы Богданова проходят при непременном участии Корнеева, один вид которого действует на Богданова магически. Но иногда Богданов снова ревет. От вопросов он по-прежнему ускользает, хитрит, лавирует, а когда его припирают к стенке, упорно молчит. Он то цинично, нагло заглядывает в лицо своему следователю, то вдруг начинает заискивать.
Существование склада с оружием Богданов теперь уже не отрицает.
- Да, есть какой-то склад. Убей меня бог, если я знаю где…
Уличенный во лжи, Богданов ссылается на плохую память, а если и это не помогает, то зовет на выручку воинскую честь.
- Я русский офицер, я присягал своему царю и отечеству верно служить и хранить военную тайну.
Помогает генерал Попов. Глядя в глаза Веры Петровны, он говорит своим старческим дребезжащим голосом:
- Давайте мне сюда поручика. Увидите, он не посмеет ослушаться.
"В качестве опыта можно попытаться", - решает Вера Петровна.
Богданов доставлен на очную ставку. Он стоит, руки по швам, сесть упорно отказывается.
- Не положено при его превосходительстве сидеть.
Генерал хмурит брови, затем отчеканивает:
- Поручик, немедленно сдайте склад с оружием…
Богданову, как видно, только это и требовалось. Он называет адрес склада…
* * *
Больше Богданов ничего не сказал. Он не добавил ни одного слова, не произнес ни звука, словно этот разыскиваемый склад оружия лежит себе спокойно у всех на виду, только и дожидается, как бы за ним пришли из губчека.
"Что за черт! - думает Вера Петровна. - Знакомый адрес. Конечно, знакомый. Это же тот самый двор с привидениями, с подозрительно прячущимся Алексеем Мотковым, купеческий особняк, брошенный хозяевами на произвол судьбы.
Дом уже раз обыскивали, - вспоминает Вера Петровна. - Но тогда решительно ничего не обнаружили. Без помощи самого Богданова тут не обойтись. Придется "их благородие" побеспокоить и использовать в качестве проводника. Пускай сам показывает "плоды своих трудов".
…Ранним утром на улицах города редкие прохожие с удивлением наблюдали оригинальный эскорт: пролетку, окруженную пешими красноармейцами с ружьями наперевес. В пролетке - довольно интеллигентная дама в солдатской гимнастерке и двое мужчин, из которых один, по-видимому, арестованный. В этом арестованном нетрудно было признать бывшего офицера.
- Во избежание всякой волокиты мы везем вас, Богданов, на место. Сами покажете, где и что прятали.
В ответ Богданов улыбается, а после паузы произносит:
- В слуги к вам наниматься не собираюсь.
- И долго вы еще думаете куражиться?
- Пока не надоест, - нагло отрезает Богданов и добавляет: - И вообще учтите, я долго оставаться у вас не намерен.
- Надеетесь бежать, - вмешивается Корнеев.
- Дату побега и точное время я непременно согласую с вами, - при этом Богданов поворачивается к Корнееву и с издевкой останавливает на нем свой взгляд.
- Оставьте, господин Богданов, демагогию. Лучше ведите нас, - тоном, не терпящим возражений, приказывает Вера Петровна.
Скрипнув зубами, Богданов сходит с пролетки и двигается к дому. Миновав прихожую и захламленный коридор, вошли в комнатку, видимо служившую для прислуги. Снова коридор. Наконец оказались на кухне. Отсюда начинается ход в погреб.
Стали спускаться. Только прошли несколько ступенек, как вдруг Богданов пришел в неистовство, стал дерзить, ругаться и дальше идти отказался наотрез.
- Делайте со мной что хотите, - истерически кричал он.
Тогда вперед вышел Корнеев. Молча, оттеснив в сторону Богданова, он решительно начал спускаться вниз. Корнеев всегда, когда требует обстановка, становится твердым, до "чертиков" решительным.
Вера Петровна следует за ним: площадка, ступеньки, снова площадка и опять лестница. Корнеев торопится.
- Осторожнее, - предупреждает его Вера Петровна.
Но Корнеев продолжает спешить. Несмотря на кромешную тьму, он несется вперед. Наконец остановился… Вера Петровна зажигает спичку: дальше хода нет. Что-то звякнуло в полу. В каменной плите - железное кольцо. Корнеев напрягается изо всех сил. Плита поднята. Снова ход.
И вдруг - крик. Корнеев нелепо размахивает рукой. Это Богданов, пробравшись, ухитрился укусить его за руку. На Богданова наваливаются, его оттаскивают в сторону. Но он сопротивляется, не дается, визжит и вдруг… вырывается. Скачок, еще скачок - и Богданов прыгает в открытый люк.
- Ну и собака! - вырывается у Веры Петровны.
Мгновение - и она тоже прыгает вслед. Удар от падения почти не ощутим: на полу солома. А вокруг сплошная тьма - слышно только тяжелое дыхание Богданова.
Внезапно вспыхнул огонь. Это Богданов зажег спичку. Чудовищные уродливые тени колеблются на стенах и потолке. У одной стены стеллажи. На них и на полу винтовки, гранаты, ящики с патронами. Снова темнота. Слышно, как Богданов приближается.
"Как обезвредить его? Стрелять? Рискованно: все взлетит к черту".
Богданов бормочет, голос как у обезумевшего. Снова загорается спичка, и сразу, как порох, вспыхивает солома.
Прежде чем Вера Петровна успевает опомниться, кто-то сверху прыгает прямо на огонь и тушит его своим телом. Снова мрак и выкрики, стоны, ругательства. Сверху спускают фонарь. Вера Петровна подбирается к плотно сцепившимся телам и оттаскивает Богданова.
- Веревку сюда… Скорее! - кричит она.
Богданов связан. Даже при скудном освещении в глаза бросается мертвенная бледность его лица и кривящийся в ужимках рот.
- Водички дать?
Богданов пожал плечами и весь затрясся.
Вскоре Богданов снова на допросе. Он тупо смотрит в одну точку. В голове ни единой мысли.
- Надеюсь, после вчерашнего променада вы образумились? - обращается к Богданову Вера Петровна.
Богданов только вскидывает глаза и молчит.
- Молчание, господин Богданов, не поможет вам. Такой способ самозащиты никому еще не помогал, - продолжает Вера Петровна.
Допрашиваемый пожимает плечами и продолжает безмолвствовать.
"Ну и негодяй! Как заставить его быть откровенным, хоть немного? Для этого требуется время. А пока надо искать другие, более слабые звенья в этой цепи".
* * *
Вера Петровна выглядит утомленной. Под глазами чернота. Гимнастерка висит на ней как на вешалке. Только лихорадочно блестящие глаза говорят о твердой воле, непоколебимой, безграничной вере в победу революции.
"Нужно воспитывать в себе терпение и выдержку, тогда можно добиться результатов", - думает она про себя.
Терпению она научена. Тюремная наука пришлась кстати. И выдержки ей не занимать. Так считают все окружающие, в том числе и Олькеницкий.
Кроме защиты революции, Вера Петровна ничем не интересуется. Театр? Нет. Сейчас он ее не привлекает. Развлечения теперь ей ни к чему…
"Революционер должен думать и заниматься только революцией. Все остальное, что мешает сейчас, - вредно!" - это ее лозунг.
Сон и еда - неприятная необходимость, о которой вспоминаешь тогда, когда силы почти иссякают и голова клонится вниз.
Она знает: враги считают ее суровой, беспощадной. Пускай. Разве за ее суровостью скрывается злоба? Нет. Она любит людей.
Верно, к буржуазии, к помещикам, к золотопогонникам у нее ненависть.
Пусть боятся враги революции ее взгляда, пусть дрожат, когда она надолго останавливает свой взгляд на них, забывая отвести его.
- Не прикидывайтесь раскаявшимся, нас не проведете. Не на тех напали, - сказал Олькеницкий вызванному на допрос Нефедову.
Тот стал божиться и доказывать, что всему виной Брауде. Взгляд и глаза следовательницы буквально парализуют его каждый раз, когда он собирается рассказать что-либо важное. Только поэтому он забыл сообщить, что казанское подполье не изолировано. Оно связано с Москвой и с другими городами.
Цель организации, по словам Нефедова, - установить порядок в России и продолжать войну с Германией. Организация генерала Алексеева - большая, крепкая. Она готовит восстание.
- Вот так-с… Савинков в Москве… Он засылает людей, готовит одновременный удар.
* * *
Из Москвы прибыла шифрованная телеграмма. В ней говорилось, что ВЧК в Москве раскрыла белогвардейскую организацию, состоящую из офицеров и эсеров, - так называемый "Союз защиты родины и свободы".
При обыске были изъяты компрометирующие документы, в том числе платформа, отпечатанная на машинке, схема построения организации и явки в городе Казани.
На следствии выяснилось, что сначала заговорщики намеревались захватить Москву, а потом уже распространить восстание дальше, но, чувствуя, что Москву им не одолеть, решили начать с Казани. Сюда они перебросили уже около пятисот кадровых офицеров.
Белогвардейцы намеревались приурочить восстание к ожидающемуся выступлению англо-французских союзников.
В телеграмме еще указывалось, что Казань привлекает белых тем, что в сейфах Казанского отделения Госбанка хранится золотой запас Советского государства.
Из текста шифровки следовало также, что организация связана с иностранными посольствами и получает от них субсидии.
Когда Олькеницкий зашел в накуренную комнату, где сидела Вера Петровна, часы пробили полночь.
Олькеницкий молча положил перед Верой телеграмму. Также молча подставила Вера Петровна Гиршу стул и стала читать.
- Нужно сейчас же позвонить Ф. Э. Дзержинскому и проинформировать ВЧК о наших данных! - сказал Олькеницкий.
- Обязательно нужно спросить Феликса Эдмундовича, что нам делать дальше.
Олькеницкий покрутил ручку полевого аппарата, назвал пароль и заказал Москву. Через несколько минут раздался звонок. Олькеницкий взял трубку.
- Товарищ Дзержинский у аппарата, - доложил телефонист.
- Тише, - замахал рукой на входившего в комнату Корнеева Олькеницкий.
Наконец он услышал далекий голос. Он принадлежал председателю Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликсу Эдмундовичу.
Волнуясь, немного повторяясь, Олькеницкий докладывал…
Дзержинский уточняет, ставит вопросы, поддакивает…
В трубке досадное щелканье и гудение. Это мешает разговору. Дзержинский начинает раздельно повторять каждое слово, переспрашивает, понятно ли…
- Ваши сведения важны, - подчеркивает Феликс Эдмундович. - Они лишний раз подтверждают данные, имеющиеся в распоряжении ВЧК. Хорошо, что вы приступили к разгрому подполья, но смотрите, чтобы в тюрьму попали только те, кто действительно заслуживает этого, кто опасен для Советской власти, для революции. Мобилизуйте партийцев и сочувствующих, способных носить оружие. Будьте начеку. Работа предстоит адская. Мы - солдаты, и жизнь у нас должна быть солдатская, без отдыха, ибо нужно спасать наш дом. При этом нужно помнить, что сердце в этой борьбе должно оставаться живым, человеческим.
Кстати, что представляет собой контингент арестованных?
- Сплошь офицеры, дворяне, поповичи, купеческие сынки…
- Первый вопрос, который вы должны предлагать подозреваемым, к какому классу они принадлежат. Но это еще не все. Тщательно проверяйте виновность каждого, не допускайте ареста невинных. Защита революции должна сочетаться с интересами отдельных лиц. Наряду с тем, что мы разим врага, мы строго должны наблюдать, чтобы наш меч случайно не пришелся по головам невинных. Учтите, это недопустимо.
Да, вот еще что. "Человек в красных гетрах" (так условно называл Савинкова Ф. Э. Дзержинский) имеет в Казани связь с некиим Винокуровым. Мы располагаем явкой и паролем к нему. К вам выезжает ответственный товарищ, помогите ему.
Феликс Эдмундович желает успеха в работе, просит держать ВЧК в курсе событий.
* * *
- Ты знаешь Винокурова? - интересуется Олькеницкий.
Боже мой! Ей ли не знать своего бывшего учителя географии, того самого, что с удовольствием выгнал ее с урока в Котовской гимназии.
После Февральской революции Винокуров, ко всеобщему изумлению, записался в эсеры и оказался вдруг казначеем правоэсеровского комитета.
Перед глазами Веры Петровны встает образ сладкого интеллигентика: бородка клинышком, широко открытые бесцветно-наивные глазки, вьющиеся кудряшки, обрамляющие его лобик.
Винокуров и… подполье. Винокуров и… борьба, Винокуров и… риск. Нет, в Верином сознании не укладывается представление о связи этого упитанного человека с нелегальной боевой организацией.
- Это не подпольщик, - говорит она приехавшему из Москвы уполномоченному ВЧК товарищу Семенову в присутствии Олькеницкого. - Уж если и знаменит господин учитель, то как сердцеед, как дамский угодник. Но херувим в роли демона - это непостижимо! В это просто трудно поверить.
Но Семенов непоколебим. Он стоит на своем. Ведь в его распоряжении неопровержимые улики: явка, пароль - вырезанная визитная карточка, совпадение вырезов - пропуск, почти как у масонов.
Винокуров живет в самом центре города. У него собственный домик, старый, небольшой, с традиционным палисадничком, деревьями, декоративными растениями, голубенькими ставенками, под стать самому хозяину. Домик стоит на пригорке, к нему ведут каменные ступеньки с перилами, увитыми плющом.
Прищурив глаза, Олькеницкий острит: "Люблю я эти крымские виды. Чем не ливадийский дворец? Дикий виноград… Только каменных львов не хватает".
Со стороны дом как будто необитаем, по крайней мере днем. Зато, когда солнце садится, он оживает: светятся щели в ставнях, многие люди приходят и уходят.
- Как туда проникнуть, никого не вспугнув, не вызвав подозрения? - спрашивает Семенов.
- Хорошо бы разведку сделать сначала, - отвечает Вера Петровна, делая длинную затяжку самосадом, отчего Олькеницкий морщится и кашляет. - Но как, под каким предлогом?
- Давайте изобретайте, - предлагает Олькеницкий.
- Электропровода перерезать, под видом монтера человека подослать, - предлагает обычно молчаливый Корнеев и продолжает: - Кого-либо из своих парней, чтобы он инструмент с собой прихватил, по столбам полазил у окружающих на глазах, потом домики по порядку обошел бы и, конечно, к Винокуровым заглянул бы. Нельзя же хороших людей забывать, - с усмешкой заканчивает он.