Страхом объят командующий Одесским военным округом Каханов: траурное шествие близится к его дому. Катя приводит сюда ничего не подозревающего Качуру с донесением мичмана. Узнав, что матросы колеблются принять участие в революции, Каханов, следуя приписке мичмана, арестовывает Качуру. Арестована и Груня. Матюшенко врывается в дом Каханова с требованием освободить их. Тот отказывается. Тогда по сигналу Матюшенко "Потёмкин" открывает огонь по Одессе.
Конфликтна музыка первой картины четвёртого акта. Фоном к ней служит грозно звучащая мелодия революционной песни "Смело, товарищи, в ногу". Всё более нарастает шквал народного гнева, который с большой силой запечатлён в развёрнутой хоровой сцене "Так это зовётся совестью у царей".
Сорвался план мичмана. Но он вторично задумал предательство: броненосец должен выйти в море навстречу эскадре - там он разделается с непокорными. Мичману с помощью Веденмейера (вот подлец так подлец всё время гадит и гадит, а его никто так и не раскусит!) удалось также посеять рознь среди тех матросов, кто пребывал в нерешительности. Но внезапно вернувшийся Матюшенко сплачивает команду, укрепляет веру в победу. Приближается эскадра. На "Потёмкине" объявляется боевая тревога. Но молчат пушки на кораблях. Оттуда несутся приветственные возгласы в честь восставших. Матюшенко обращается к матросам Черноморского флота с воззванием".
"В последней картине перелом в действии наступает с приходом Матюшенко. Мужественным пафосом отмечен его монолог "Так что же, потёмкинцы, - назад? Сдаться адмиралам?" Музыка всё более насыщается героическими интонациями и увенчивается финальной боевой песней "Не сдадим свободы знамя!" В конце оперы звучит мелодия революционной песни "Варшавянка" ("Вихри враждебные веют над нами")".
Заметим, что авторам всё же хватило ума закончить оперу именно в этом месте, а не продолжать свою эпопею до конца. Думаю, что в этом случае для финала более всего подошла бы ария поляков из оперы "Иван Сусанин": "Куда ты завёл нас, проклятый старик!". Именно так в реальной жизни вопрошали к Матюшенко и К° в Румынии обманутые и брошенные на произвол судьбы матросы.
В 1926 году поэмой "Морской мятеж" разразился Борис Пастернак, вдохновенно описав "гнилое мясо" и выведя богатырский образ "гиганта Матюшенко":
…Солнце село.
И вдруг
Электричеством вспыхнул "Потёмкин".
Со спардека на камбуз
Нахлынуло полчище мух.
Мясо было с душком…
И на море упали потёмки.
Свет брюзжал до зариИ забрезжившим утром потух…
По машинной решётке
Гигантом
Прошёл
Матюшенко
И, нагнувшись над адом,
Вскричал:
- Стёпа!
Наша взяла!
Отдал должное "Потёмкину" и Леонид Утёсов, видевший его в детстве в Одессе и совместно с поэтом И. Фрадкиным написавший песню "Спустилась ночь" о восстании на "Потёмкине". Песня жалостливая, но правды в ней ни на грош. Судите сами:
…А было так.
Тогда на нашем судне
Служил помощник, старый изувер.
Он избивал нас в праздники и будни,
Не человек, а просто лютый зверь.
Команда вся построилась, сказали,
Что командира требует народ.
В безмолвии сурово мы стояли,
Один матрос лишь выступил вперёд.
Но в тишине суровой, напряжённой
Вдруг выстрел одинокий прозвучал,
И, пулей в сердце насмерть поражённый,
Он, заливаясь кровию, упал.
Убийцу вмиг матросы раскачали,
И смерть нашёл в пучине подлый враг,
И на могучем корабле подняли
К восстанию зовущий Красный флаг…
В юбилейные даты деяния потёмкинцев вдохновляли и других деятелей культуры, к примеру, поэта М. Рудермана и композитора Б. Терентьева, написавших в 1955 году, к очередной годовщине восстания, песню "Броненосец "Потёмкин"", где главным героем является подло убитый офицером матрос Вакуленчук.
Разумеется, что популярной эта достаточно корявая песня не стала, что, видимо в общем-то не слишком огорчило её создателей. Они выполнили соцзаказ и получили соответствующий гонорар.
Ничего общего с действительностью не имеют широко известные "эпические полотна" художников П. Фомина, К. Дорохова, И. Пшеничного и других, посвящённые восстанию на "Потёмкине". На картине П. Фомина Вакуленчука почему-то убивают не за башней, а перед ней. Плохие офицеры судорожно выхватывают револьверы, но храбрый Матюшенко уже целит в них из винтовки. На картине К. Дорохова лжи ещё больше. Художник даёт понять, что под валяющимся брезентом тела погибших от рук офицеров матросов. У борта стоит испуганный капитан 1-го ранга Голиков, с ним ещё один офицер и священник. Матюшенко уже направил на них свою винтовку, готовый творить революционный суд за смерть товарищей. Примечателен и кок с трёхлинейкой как напоминание о плохом борще. При этом Голикова почему-то никто не избивает и не раздевает, как это было в действительности…
Вообще о "Потёмкине" и связанных с ним событиях даже в советские время вспоминали обычно раз в десять лет на очередную годовщину. В июне 1925, 1935 (в 1945 году было не до "Потёмкина"), 1955, 1965, 1975 и 1985 годов в журналах и газетах обязательно появлялись статьи с популярным изложением событий июня 1905 года. Разнообразия там было немного, из десятилетия в десятилетие переписывались одни и те же легенды.
В первую широко отмечаемую годовщину восстания в 1925 году на могиле Вакуленчука в Одессе был установлен памятник. В следующую годовщину, в 1935 году, в ознаменование 30-летия восстания на "Потёмкине" Президиум ЦИК СССР наградил группу ветеранов потёмкинцев грамотами. А в 1955 году в юбилейные дни восстания все оставшиеся в живых к тому времени потёмкинцы были награждены сразу двумя (!) орденами - Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Тогда же новому танкеру Черноморского пароходства было присвоено имя "Григорий Вакуленчук". Назвать какое-нибудь судно именем Матюшенко всё же как-то не решились. На следующий юбилей, 27 июня 1965 года, на площади Карла Маркса в Одессе был открыт и памятник героям "Потёмкина". Второй памятник соорудили там, где началось восстание, - у Тендровской косы. Тогда же приказом командующего Черноморским флотом было определено, чтобы каждый корабль Черноморского флота, проходя мимо этого места, салютовал героям 1905 года. Ныне об этом приказе в российском флоте, все, разумеется, благополучно забыли.
Из исторических трудов темой "Потёмкина" занимались в разное время историки Найда, Мельников и Гаврилов, но и они в силу законов советской историографии также не слишком далеко отклонялись от общепринятой и утверждённой на верхах классической версии восстания.
Идёт время, меняются политические системы и политические карты, но каждая новая власть старается приспособить далёкие события на "Потёмкине" под свои интересы. В советское время шла историческая большевизация участников мятежа, сейчас дуют иные ветры и большевики нынче не в моде. Ныне предприимчивее всех оказались украинские власти, которые внезапно для всего цивилизованного человечества объявили, что мятеж на "Потёмкине" был вовсе не революционным восстанием, а первым демаршем украинских самостийщиков против российских оккупантов и образцом создания первой в истории мира плавучей казацкой республики! Думаете, бред? Ан нет!
"Борт восставшего в июне 1905 года "Потёмкина", - пишет в официальном печатном издании Министерства обороны Украины "Військо України" некто Данило Кулиняк, - который под малиновым казачьим флагом одиннадцать суток был островом свободы, плавучей казачьей республикой, свободной от русского царизма, можно полностью назвать кораблём украинской революции на Чёрном море и предтечей общеукраинской революции 1917–1918 годов. Ведь восстание было наиболее ярким проявлением народного гнева на Черноморском флоте, который в то время был преимущественно украинским".
По словам автора, бунт начался с призыва Григория Вакуленчука на украинском языке: "Та доки ж ми будемо рабами!" ("До каких пор мы будем рабами!"). Увы, автору невдомёк, что бедный Вакуленчук ни к какому восстанию никого не призывал, а наоборот, старался его не допустить, так что скорее он мог кричать: "Пидемо, хлопци, йисты боршь, вин сёгодни наварыстый!"
Главными аргументами своей версии автор "казачьей республики" считает, что на "Потёмкине" служили уроженцы Малороссии Панас Матюшенко да Олександр Коваленко, что "Кобзарь" Тараса Шевченко "был любимой книжкой потёмкинцев", и его поэзия "распространялась по всему Черноморскому флоту", а тот же Афанасий-Панас Матюшенко в свободное от вахты время нежно играл на бандуре. Однако помимо малороссов на "Потёмкине", как известно, служили и великороссы и белорусы. Экипаж броненосца вообще был интернационален. Любопытно, почему же жаждавшие казачьей вольности матросы начали мятеж именно с убийства прямого потомка запорожских атаманов капитана 2-го ранга Гиляровского, его бы им и крикнуть на круге в свои атаманы! Неизвестно, откуда украинским историкам знакомы литературные вкусы черноморцев в 1905 году, читательские книжки их, может быть, изучали? А что если на самом деле черноморцы и гоголевского "Бульбу" почитывали, и Пушкина полистывали, и о Толстом спорили? Возможно, что и над "Энеидой" Котляревского смеялись с удовольствием. Нельзя же всё время одного "Кобзаря" талдычить! Честно говоря, мне трудно представить маньяка Матюшенко с бандурой в руках и томом "Кобзаря" под мышкой, и уж совсем невозможно лидеров этой казацкой республики Березовского и Фельдмана в казачьих шароварах с оселедцами и пейсами! Тот-то бы перевернулся в своём гробу старик Хмельницкий.
ПОТЁМКИНЦЫ В РАССЕЯНИИ
По приходе броненосца в Румынию, как мы уже говорили, команда была сразу же свезена на берег. Власти Констанцы прислали вооружённый конвой для сопровождения потёмкинцев. Увидев его, матросы решили, что их заманили в ловушку, арестуют и передадут российским властям. Началась паника, дело едва не дошло до драки. Кое-как матросов успокоили. Местные жители с любопытством глядели на колонны русских мятежников, бредущих под конвоем по городу. Участник восстания минный машинист Шестидесятый впоследствии вспоминал: "На берегу в это время собралось много народа. Многие приехали из далёких мест, чтобы посмотреть на революционный броненосец, на смелых моряков. Я с благодарностью вспоминаю встречу румынских граждан с потёмкинцами - так тепло, так дружески приветливо встретили нас на берегу. Я и сейчас не могу вспомнить без волнения те минуты встречи, особенно с рабочими. Этот день был каким-то праздником в Констанце. Некоторые граждане обменяли свои котелки и шляпы на матросские бескозырки с георгиевской лентой. Многих потёмкинцев румыны разобрали к себе по квартирам, остальные были размещены в казённых зданиях. На следующий день потёмкинцы отправились искать работу. Специалисты попали в мастерские, а остальные поехали на сельские работы".
Отныне каждый был предоставлен самому себе. Без денег, без знания иностранных языков, без помощи "братьев-революционеров" никому не нужные "потёмкинцы" разбрелись во все стороны. Несколько десятков из них почти сразу же вернулись на свой корабль, едва в Констанцу пришла Черноморская эскадра, чтобы увести "Потёмкин" в Севастополь. Вернувшиеся активно помогали в подготовке корабля к переходу и участвовали в его проведении. Но об этом факте у нас вспоминать не любят.
Впрочем, нескольким членам экипажа помощь и поддержка всё же были оказаны. К примеру, Матюшенко сразу же был отделён от всей остальной команды (судьба которой отныне никого уже не интересовала) и переправлен румынским революционером Гереа-Доброджану (Константин Кац) в Швейцарию. Перед отъездом Матюшенко Денисенко присутствовал при разговоре того с неким революционером - провокатором князем Хилковым, который планировал новые революционные акции, но уже в Петербурге. Душой этих революционных выступлений должны были быть поп Гапон и Матюшенко.
Хорошо известна картина: В.И. Ленин беседует с матросом Матюшенко. На картине Матюшенко что-то увлечённо рассказывает Ленину, который внимательно его слушает. Рядом на диване с беседующими сидит и Н.К. Крупская, которая тоже с интересом слушает главного "потёмкинца".
Что здесь правда, а что ложь? О факте такой встречи говорят многие источники, однако почему-то никто не говорит, что эта встреча не имела никакого продолжения. Ни Ленин, ни Матюшенко не пожелали больше ни встречаться, ни тем более сотрудничать. Почему? Можно только предположить, что идеи большевиков показались слишком умеренными и слишком далёкими для нетерпеливого и вошедшего во вкус восстаний и мятежей матроса. Со своей стороны, Ленина могла отпугнуть неприкрытая кровожадность собеседника, которая при его весьма низкой эрудиции и образованности производила скорее всего самое гнетущее впечатление. Если к этому прибавить эпатажно хамское поведение в обществе, которое неизменно демонстрировал эмигрантам Матюшенко, и его избалованность всеобщим вниманием и славой, то понять руководителя большевистской партии вполне можно. От таких личностей, как Матюшенко, лучше было держаться подальше. Пользы от них уже не могло быть никакой, зато скандалов и крови могло быть много.
О встрече Матюшенко с Лениным оставила свои воспоминания Крупская. Встреча, оказывается, была ещё та!
Супруги Ульяновы, как интеллигентные люди, пригласили героического потёмкинца на чашку чая. Помимо него, был приглашён ещё некий молодой социалист, имя которого Крупская не указывает. За чаем начался спор о крестьянах, и Матюшенко, обложив всех присутствующих трёхэтажным матом, схватил социалиста за грудки. "Не знаю, до чего бы дошло, - писала Крупская, - если бы не… Ильич". Ленин быстро утащил разъярённого потёмкинца в другую комнату, а Крупская "постаралась поскорее сплавить парня". Больше, как мы уже знаем, Ленин желания общаться со знаменитым потёмкинцем не высказывал.
Из воспоминаний анархиста Г. Сандомирского:
"Флотское звание его (Матюшенко. - В.Ш.) было, кажется, боцманмат. Если я и ошибаюсь формально, то звание это как нельзя более соответствовало его угрюмому облику низкорослого моряка, грузно ступающего слегка искривлёнными тяжёлыми ногами… В анархических сферах Матюшенко занимал позицию самую крайнюю. Босяки, безработные и вообще все те элементы, которые обычно подводятся под понятие "люмпен-пролетариата", занимали его внимание гораздо больше, чем "сытые, разжиревшие мещане" из квалифицированных рабочих.
Не были тайной для других революционеров и садистские наклонности унтера с "Потёмкина". По воспоминаниям Фельдмана, Матюшенко хвастался ему, что из семерых офицеров он собственноручно убил пятерых. По воспоминаниям Фельдмана, "Матюшенко никогда не был сознательным социал-демократом, хотя и любил называть себя таковым"".
В воспоминаниях Г. Сандомирского, в целом благоволившего к Матюшенко, то и дело встречаются такие высказывания: "Верный своему босяцкому происхождению Матюшенко", "В редкие минуты добродушия, находившие на Матюшенко, он снисходительно посмеивался…", "Матюшенко, с аппетитом уплетая поданное нам блюдо, начал самым немилосердным образом "крыть" гостеприимных хозяев (эсеры Гольдсмиты. - В.Ш.) за их "толстовские" взгляды… Я с ужасом слушал эту отповедь Матюшенко…" Что и говорить даже в этих высказываниях личность вырисовывается весьма малоприятная.
Тем временем Матюшенко, как "герой революции", общается с "пролетарским" писателем Горьким, социалистом Раковским, эсером-предателем Азефом, эсером-террористом Савинковым, попом-провокатором Гапоном. На Горького, к примеру, Матюшенко обозлился, увидев того ехавшего по улице на автомобиле, а социалиста Жореса он едва не отлупил прямо на митинге. Как пишет эсерка-террористка Ивановская, в 1907 году видевшая Матюшенко в Женеве, тот был разочарован тем, что лидеры революционеров, находящиеся в эмиграции, вершат судьбы тех, кто непосредственно участвует в революции в России. Под революцией он понимал грабежи банков и убийство интеллигентов и офицеров. Чтение трудов Маркса он объявил глупым и ненужным делом, уделом всё тех же "очкастых интеллигентов". Уделом же настоящих революционеров, по его мнению, должен был быть револьвер и бомба. От Гапона Матюшенко хотел получить деньги на организацию матросского отряда "смерти", который должен был пробраться в Петербург и устроить там всем беспощадный террор. Гапон деньги обещал, но так их и не дал, потому как сам был повешен за измену соратниками-эсерами.
В воспоминаниях революционеров-эмигрантов, встречавшихся с Матюшенко, они единодушно описывают его как крайне неумного, хамовитого авантюриста, патологически любившего рассказывать о своих убийствах. Немудрено, что от него практически все отшатнулись. В эмигрантской среде Матюшенко быстро становится одиозной личностью, всякий интерес к нему пропадает. В 1907 году Матюшенко опубликовал в журнале "Буревестник" статью "Своим бывшим учителям". Этот документ интересен как исповедь человека, пришедшего к крайним антиинтеллигентским выводам. Короче говоря, в статье Матюшенко открыто призвал вешать всех умников-интеллигентов от монархистов до социалистов.
Встречаясь с руководителями революционных партий, Матюшенко явно ищет покровителей и быстро их находит. Во время своего пребывания в Швейцарии, а затем и в Нью-Йорке Матюшенко существует исключительно за счёт еврейской "демократической" эмиграции. Особенно же тёплые отношения сложились у него в это время с Азефом. Из воспоминаний "потёмкинца" Денисенко: "С Матюшенко я снова встретился в Нью-Йорке. Когда я приехал в Монреаль, я застал там письмо от него, в котором он писал мне: "Ну, чего застрял там? Приезжай в Нью-Йорк - будем делать революцию и бить "социалистов"!" Я отправился туда и нашёл, что, действительно, бить их нужно было, за исключением доктора Каплана, Зиновьева и Каца…" Но в США "делать революцию" Матюшенко не дали и быстро его оттуда попросили.
После долгих метаний по всем партиям Матюшенко в конце концов примкнул к "Южнорусской группе анархистов-синдикалистов" Новомирского, сторонника антиинтеллигентской линии в анархизме. Группа Новомирского была, по существу, самой настоящей бандой, давно вышедшей из подчинения ЦК партии анархистов и промышлявшей на свой страх и риск убийствами и эксами. Это были как раз люди, наиболее близкие Матюшенко по духу. С "новомирцами" он нелегально переправляется в Россию "делать новую революцию".
Последующая судьба Матюшенко была, впрочем, печальной. Такие одиозные личности не могли долго жить. Матюшенко должен был повторить судьбу лейтенанта Шмидта и попа Гапона. Первого убили враги, а второго соратники. Матюшенко повторил судьбу сразу обоих. С главным "потёмкинцем" был разыгран средний вариант: его сдали врагам свои же соратники. Вскоре по заданию эсеров он вернулся в Россию, чтобы организовать ряд террористических актов в южных губерниях. В июне 1907 года он возвратился в Россию под чужой фамилией, но был опознан, судим. Арестованного Матюшенко опознал бывший мичман с "Потёмкина" Бахтин, ставший к этому времени лейтенантом. Это был тот самый Бахтин, которого в день мятежа Матюшенко лично избивал прикладом. В феврале 1918 года за это опознание Бахтин будет расстрелян матросами в Севастополе.