Роль Глории была выписана хорошо, в ней были и лирические, и каскадные сцены. А одна из них, знаменитая песенка "Двенадцать музыкантов", веселая, даже озорная, в ритме быстрого фокстрота, стала суперпопулярной: во время спектакля, а потом и в концертах она пользовалась невероятным успехом. И сценически она была сделана режиссером и художником прекрасно - стремительный выход, подчеркнуто эстрадный костюм. По сути дела, это и был готовый эстрадный номер. С ним у меня связаны разные забавные случаи. Например, давали мы концерт в каком-то большом зале, кажется, во Дворце съездов. Начинаю свои "Двенадцать музыкантов", делаю батман - и туфелька с ноги летит в зрительный зал. Мне бросают ее на сцену, я надеваю ее… Снова батман, и туфелька опять летит в зал…
Вместе со мной роль Глории играла и Мирдза Озолиня. Помню, как она появилась у нас в театре: женщина европейского стиля, говорившая с небольшим акцентом - Мирдза была из Прибалтики, - красивая, с хорошим голосом. Она быстро вошла в репертуар, работала много, в основном пела героинь в классических опереттах. К сожалению, Мирдза из-за болезни рано ушла из жизни…
Играли мы "Цирк зажигает огни" с удовольствием. И до сих пор не могу без улыбки вспоминать о смешном случае, который произошел у нас во время одного из спектаклей. Мы играли третий акт… Началась последняя сцена, в которой шайка злоумышленников во главе с Лососиноостровским, украв по заданию старого Розетти нашего Андрея, чтобы тем самым сорвать представление советских артистов, привозит его на какую-то дачу И вот мы, положительные герои, нагрянули туда, чтобы спасать Юру Богданова, исполнявшего роль Андрея. Лососиноостровского играл в тот раз Юра Савельев, замечательный, очень талантливый комедийный и характерный актер. В свое время Канделаки пригласил его в Москву из Ростовского театра музыкальной комедии.
Сыграли мы свою сцену, потом должен был выйти Савельев. Но он почему-то опаздывал. Мы его ждем, ждем, а его все нет и нет… Пауза на сцене становилась слишком заметной. И вдруг Юра появляется, но не из-за кулис, из какой-то двери, как положено по мизансцене, а выходит… из бутафорского камина: видимо, он не успел добежать до того места за кулисами, откуда надо было выходить. А может, он что-то перепутал и, увидев просвет в декорациях, махнул через него на сцену. Описывать, что было с нами в этот момент, не имеет смысла - и так все понятно: у всех началась самая настоящая смеховая истерика. Пришлось дать занавес, потому что продолжать сцену мы просто не могли…
Начиная с "Поцелуя Чаниты" моим партнером чаще других был Юрий Богданов. Он появился в театре немного позже меня - они с Нонной Куралесиной приехали к нам из Волгограда. И вскоре театральная Москва заговорила об этой паре. В то время у нас в труппе был как бы пересменок - старое поколение постепенно уже сходило со сцены, оставалось только среднее, поэтому требовались новые, молодые, но уже заявившие о себе актеры. Их, как и при Туманове, приглашали из других театров. Приходили к нам и недавние выпускники ГИТИСа.
Юра был настоящий русский человек - добрый, размашистый. Хотя он и прошел фронт, был танкистом, много повидал, но при этом оставался веселым, непредсказуемым, даже бесшабашным. С ним могло произойти все что угодно. Мы часто выезжали на гастроли в разные города - давать концерты или играть спектакли в местном театре. И вот однажды приехали в какой-то город. В первый день начинаем репетировать, все идет хорошо - голос у Юры звучит превосходно. На следующий день у нас с утра свободное время, и Юра ни свет ни заря отправляется на рыбалку - рыболовом он был просто сумасшедшим. Возвращается совершенно обгоревший от долгого сидения на солнце - живого места нет, дотронуться до кожи невозможно. Голос при этом, естественно, садится, а вечером нам играть. И первый наш спектакль Юра от боли не мог играть по-настоящему. Конечно, он пел, но не так красиво, как это было на репетиции.
Кроме рыбалки Юра был совершенно помешан на кино - он смотрел все фильмы подряд. Умудрялся даже до утренней репетиции сходить на первый, восьмичасовой сеанс. А еще он очень любил театр и актером был замечательным. Но главное - он был потрясающим партнером. Это качество у артистов очень важное. Среди моих коллег по сцене здесь у него не было равных, и это при том, что мне с партнерами везло - все они были хорошие актеры и певцы. С Юрой Богдановым у нас оказалось удивительное творческое единомыслие, взаимопонимание, какие-то даже не сценические, а человеческие "сцепки". Мы одинаково увлекались ролями, иногда, если поначалу у нас что-то не ладилось, не получалось так, как нам хотелось, мы сами, без режиссера оставались в театре по ночам, репетировали, искали, что-то предложит он, что-то придумаю я. Это был настоящий сценический союз.
Свою работу Юра очень любил, был предан ей до последних дней. Уже будучи больным, он все равно не переставал играть, хотя и ноги у него болели, и двигаться ему из-за полноты было трудно. Но без театра жизнь для него не имела смысла…
После ухода И. О. Дунаевского, а потом и Ю. С. Милютина (он умер в 1968 году), по сути дела, закончился классический период советской оперетты в лучших ее образцах. Начался совсем другой этап в развитии нашего вида искусства. Хотя и впоследствии появлялись замечательные произведения, но это в определенной мере было уже нечто иное: то, что потом писалось, нельзя было назвать опереттой в прежнем ее понимании. Другим становилось время, и музыка становилась другой. Другими были вкусы, интересы, предпочтения. Менялись требования, появлялись новые формы, и наш вид искусства стал развиваться в другом направлении - начался переход к мюзиклу. Это было закономерно, ведь театр - организм живой, и уж тем более театр оперетты…
Мне не раз приходилось слышать сожаления о том, что прекрасная музыка оперетт Дунаевского, Милютина, других наших композиторов того поколения почти не звучит - ни в эфире и уж тем более на театральной сцене. Почему сейчас невозможно ставить даже лучшие советские оперетты? Одна из причин та, что неактуальными стали темы либретто, тексты их устарели. Например, как теперь играть "Поцелуй Чаниты" или "Цирк зажигает огни"? Они были хороши для своего времени и слишком привязаны к нему - тогда людям были интересны и фестивальная тема в "Чаните", и рассказ о зарубежных гастролях наших артистов в "Цирке", о "происках врагов" Советского Союза, об их провокациях, которыми в те годы постоянно пугали наших людей, выезжавших за рубеж в командировку или по туристической путевке. Это сейчас такого рода поездки стали обычным делом - езжай себе когда и куда хочешь. А в те годы они были не часты и становились для советских людей событием, а для кого-то и вожделенным свидетельством какого-то особого жизненного успеха, даже символом социальной значимости… Как все относительно в жизни…
Да, тексты, литературная основа даже лучших советских оперетт устарели, и все же немало людей считают, что из-за этого не должна быть обречена на забвение их музыка. Жаль, если ей суждено остаться только в фондах радио и звучать лишь в ретроспективных концертах или в передачах о творчестве композиторов. Конечно, выход есть, и ничего особо оригинального придумывать тут не нужно - надо писать новые либретто с учетом современной жизни. Так уже давно поступают со старыми, классическими опереттами: играть их в прежнем виде нельзя - со времен Штрауса, Легара, Кальмана очень многое изменилось. Но музыка их как была прекрасной, так и осталась. И "Сильва" ("Королева чардаша"), и "Летучая мышь", и "Принцесса цирка", и другие всеми любимые оперетты по-прежнему с успехом идут на многих сценах, потому что либретто переделаны, переписаны.
Но хорошо, когда это сделано мастером, с пониманием природы жанра, со знанием, с чувством стиля автора музыки. К сожалению, нередко бывает и по-другому, особенно в наше время, когда и на замечательную музыку иногда пишется нечто такое, что не просто является безвкусицей, а граничит с самым откровенным дурновкусием.
Вот один из примеров. В середине 80-х у нас решили поставить "Герцогиню Герольштейнскую" Ж. Оффенбаха. Казалось бы, чего лучше, тем более что эта оперетта когда-то шла в нашем театре… И музыка Оффенбаха замечательная, и оформление в новой постановке было красивое, и костюмы сшили прекрасные, и роль у меня была главная… Чего еще желать актеру? Но… Но нам было стыдно выходить на поклоны, хотя публика принимала нас хорошо…
Спектакль не получился, да и не мог он получиться. Отказавшись от прежнего, действительно уже во многом устаревшего и наивного либретто, написали такое, что никак не состыковывалось с музыкой: тексты даже отдаленно не имели отношения к Оффенбаху. Литературная основа годилась не для оперетты, а для сатириков, выступающих на эстраде на злободневную тему. Под музыку Оффенбаха артистов заставили петь и говорить о том, что в то время бурно обсуждалось в прессе, в обществе. Например, тогда, в самом начале "перестройки", среди прочих преобразований задумали провести школьную реформу - и авторы либретто вставили это в свой опус. Никакое это было не "осовременивание", а самая обыкновенная конъюнктурщина. Мало того, и постановочно спектакль был сомнителен: какие-то вопросы персонажи обсуждали - где бы вы думали? - в бане!.. Видимо, приглашенный из свердловского театра режиссер решил, что это очень современно… Вот на такого рода прямолинейных "находках" был построен весь спектакль…
Классическим опереттам в последнее время вообще не везет. Поставили у нас недавно "Графа Люксембурга" Ф. Легара, одну из любимых моих оперетт, в которой я когда-то с удовольствием пела с Алексеем Феоной, с Юрием Богдановым. А люблю я "Графа Люксембурга" потому, что по сравнению с другой прекрасной опереттой Легара, "Веселой вдовой", сюжет в "Графе" драматичнее, а мне всегда нравились роли, где есть такого рода материал. Вообще Легара я люблю больше, чем Кальмана, и он мне ближе по душе. Если музыка Кальмана темпераментная, живописная, искристая, бравурная (кроме "Фиалки Монмартра" - она стоит как бы особняком), и у него что ни номер - то шлягер, Легар утонченнее, изящнее, я бы даже сказала, аристократичнее. Поэтому и оперетты его надо ставить, хорошо чувствуя его музыку, соответствуя ей.
Пошла я на новую постановку "Графа", чтобы послушать Герарда Васильева, исполнявшего роль Рене. Он, как всегда, был на высоте. Но сам спектакль произвел на меня совсем иное впечатление - такого в нашем театре я в жизни своей не видела. Холодный, бледный… Какая-то бесцветность во всем - и в костюмах, и в декорациях, словно это и не оперетта вовсе, яркая, веселая, а нечто прямо ей противоположное… Стоило для этого приглашать режиссеров из Германии…
Помню, подумалось тогда: "Как же надо не чувствовать специфику нашего жизнерадостного вида искусства, чтобы так поставить и так оформить спектакль!" И сразу в памяти возник тот, другой, наш "Граф Люксембург", режиссером которого был Г. М. Ярон. Что это был за праздник и для актеров, и для зрителей! И телевизионная версия его была замечательная. В том, прежнем спектакле была гармония во всем - и в музыке, и в декорациях. Григорий Маркович Ярон был истинно музыкальным режиссером - у него не только большие номера, но и каждая мизансцена, даже каждое движение были буквально пропитаны музыкой. О костюмах я не говорю - их делала моя незабвенная Риза Осиповна с ее тонким чувством стиля…
Теперь, в новой постановке "Графа", решили открыть некоторые купюры, сделанные в свое время Г. М. Яроном и Г. А. Столяровым. Открыть-то открыли, но ничего из этого так и не получилось. Ведь Ярон и Столяров, наверное, неспроста отказались от некоторых номеров - у них несомненно были для этого какие-то основания, соображения. И уж если теперь вы восстанавливаете эти номера (кстати, не самые лучшие), то обыграйте их режиссерски, сделайте интересными сценически, запоминающимися.
У меня сложилось впечатление, что постановщики даже добавили какие-то дополнительные музыкальные фрагменты - откуда-то вдруг появился любимый танец Анжели. Зато с ее арией ничего путного не вышло - не смогли поставить этот номер выигрышно. Я помню эту свою арию, где моя Анжель прощалась с театром. Сердце болело, когда я ее пела, - так я сочувствовала своей героине. А сейчас… Я сидела в зале, готовилась услышать и увидеть, каким будет теперь этот столь знакомый мне фрагмент в оперетте… Сидела, сидела, а потом спросила: "А где же моя любимая ария?" - "Как где? Ее уже давно спели…" Вот так незаметно прошел один из лучших номеров в "Графе Люксембурге"… Думаю, объяснять ничего не надо… Такие спектакли долго не живут…
Конечно, жизнь идет вперед, сейчас и ритмы, и мелодии (если они появляются), и стиль поведения - все другое. И не может не сказываться на том, что делается на театральных подмостках. Жалко, когда при этом забывают, что во всем должно быть чувство меры, хороший вкус. Недавно попытались у нас в театре "осовременить" "Веселую вдову". И что же? Сделали новую аранжировку музыки Легара, но какую! Конечно, музыка должна соответствовать теперешнему восприятию, однако после этой "модернизации" Легар оказался вроде бы и ни при чем в своей оперетте: он сам по себе, а актеры сами по себе. И знаменитый номер, один из лучших у Ганны Главари - мелодичная, распевная песня о Вилье, идет в острых, джазовых ритмах. И поет ее не одна Ганна, а к ней присоединяется Росильон. А какой теперь заставили быть Ганну?! Она выходит, и вдруг слышишь: "Всем привет!" Этакая светская дама на современный молодежно-попсовый лад - словно она пришла на дискотеку или в студенческую компанию. Или вдруг персонаж на сцене произносит: "Ты свинья!" Раньше подобное в настоящей "Веселой вдове" и представить было невозможно! Когда в театре молодым актерам кто-то показал запись нашей "Веселой вдовы", они в один голос воскликнули: "Боже, какой был спектакль! А у нас теперь что же такое?" Так что превратно понятое "осовременивание", этот якобы демократизм в поведении не означают дурных манер, развязности… Впрочем, надо сказать, что и теперешняя постановка "Веселой вдовы" пользуется у публики успехом. Прежде всего потому, что заняты в спектакле хорошие актеры - и прекрасная певица Жанна Жердер, и прелестная Леночка Зайцева, и Вячеслав Иванов, и Алексей Степутенко, и Александр Маркелов, и Владимир Родин…
И все-таки можно ли музыку лучших советских оперетт вернуть в эфир, а сами оперетты - на театральные подмостки с помощью создания новых либретто? Теоретически все возможно, но я отношусь к этому скептически: мой опыт подсказывает, что ничего путного не получается даже с классикой. По крайней мере пока не получается. Возможно, что этим просто никто серьезно не занимался. Вот если вдруг найдется кто-то из молодых драматургов, режиссеров, понимающий и с хорошим вкусом, кому такое будет под силу…
Коллеги, партнеры, друзья
В предыдущих главах я уже начала рассказывать о некоторых из тех, с кем мне привелось встречаться в жизни, работать в театре. Эту главу я хочу целиком посвятить воспоминаниям о моих коллегах, друзьях и первым в их ряду назвать И. И. Кацафу.
Иосиф Исаакович Кацафа в театральной жизни тогдашней Москвы - личность, без всякого преувеличения, знаменитая. Он был не просто администратором Театра оперетты - он был его душой, даже его олицетворением. Он родился для того, чтобы работать именно в театре. Это был его дом, его мир, смысл его жизни. Кацафа и Театр оперетты были неразделимы. И пока у нас был Кацафа - был и наш дом-театр.
Его у нас обожали, называли Кацафулей, "папой". И было за что. Иосиф Исаакович очень любил актеров, понимал, что это люди особые, порой почти дети. Да мы и были его театральными детьми. С любой просьбой наши работники приходили к нему. Скольким людям он помог! Устроить ли кого-нибудь срочно в больницу, установить ли кому побыстрее телефон (в те годы это было невероятной проблемой), еще что-нибудь сделать - шли к Кацафе. И он все устраивал, все улаживал, все организовывал, причем в основном по телефону. Снимал трубку, и происходил примерно такой разговор: "Саша, здравствуй! Знаешь, нужно помочь одному человеку…" - "Иосинька, милый, ну о чем ты говоришь? Конечно, все сделаем…" Кацафа настолько был популярен в Москве, его знали так много людей, в том числе и театральное начальство, что отказать ему в просьбе не могли, тем более что он и тем, к кому обращался, сделал немало добра.
К нему ходила вся театральная Москва. Не было ни одного настоящего театрала, кто бы, придя к нам на спектакль, сначала не зашел к Кацафе - просто поприветствовать его. Об актерах я и не говорю - ни один из нас не проходил мимо кабинета Иосифа Исааковича, чтобы не заглянуть к нему и не поздороваться. Правда, назвать кабинетом тот маленький закуточек, что был у него в старом театре на площади Маяковского, было бы большим преувеличением. Это уже потом, когда мы переехали в новое (теперешнее) здание, у Кацафы появился кабинет при входе в театр, на 6-м, служебном подъезде (тогда мы входили в театр со стороны Копьевского переулка).
Я называла его в шутку сторожем - создавалось впечатление, что Иосиф Исаакович вообще не уходил из театра: придешь утром на репетицию - он уже здесь, уходишь поздно вечером - он еще здесь. Он бывал на всех наших спектаклях: вставал на свое любимое место в зале и смотрел их в десятый, в двадцатый раз - так он любил актеров. Любил настолько же, насколько сейчас нас не любят руководители театра.
Ко мне И. И. Кацафа относился как-то по-особому тепло, опекал меня с самого первого моего появления в театре. Своих детей у них с Шурочкой, Александрой Филипповной Степановой, нашей актрисой, в прошлом замечательной субреткой с приятным голосом, игравшей и характерные роли, не было. Правда, он воспитывал племянников, детей умершего брата, но то были мальчишки, а я для Кацафы стала почти дочкой. Он и вел себя со мной по-отечески. Сказать, что я благодарна ему за все, - не сказать ничего: я считаю его родным мне человеком.
И такое могли бы повторить за мною многие из тех, кто имел счастье работать с ним, чувствовать на себе его доброту. Стоило произнести среди старых актеров "Кацафа", как все сразу начинали расплываться в улыбке, у всех светлели, теплели глаза… Такой это был человек… Таких теперь, увы, уже не встретишь. Это была особая порода…
Шурочка Степанова была на нашей с Анатолием Львовичем Кремером свадьбе посаженой матерью и очень тепло относилась ко мне до самых последних дней… Умерла она недавно, несколько лет назад, намного пережив своего мужа, моего театрального "папу"… Легендарные люди… Вечная им благодарность и светлая память…
Был в моей жизни еще один замечательный человек, ставший мне родным, - наш концертмейстер Анна Ароновна Левина. Как-то так складывалось в жизни, что у некоторых моих наставников не было своих детей и они "принимали в дочки" меня. Так было с Верой Семеновной Олдуковой в училище, так вышло и с Анной Ароновной. Мы не просто много работали вместе, не просто дружили семьями - у меня с ней и ее милым, тихим, деликатным мужем Сашей были почти родственные отношения.