Постепенно Амосов осваивает новые приемы военной медицины, обработку ран, огнестрельных переломов. Главный хирург полевого эвакопункта Аркадий Алексеевич Бочаров (дружба Амосова с которым сохранилась на всю жизнь) обучал хирургов глухому ("юдинскому") гипсу, названному по имени знаменитого российского хирурга и ученого С. С. Юдина. Амосова очень смущала эта методика: "Как так, гипс прямо на обнаженную рану? Оказывается, писали в хирургических журналах после финской о глухом гипсе. История у него давняя и источники русские. От Пирогова, с Кавказской войны. Преимущества для лечения переломов: обломки не могут сместиться, правильно и быстро срастаются, раненый может ходить, наступая на ногу, нет атрофии мышц. Но для раны сомнительно. Не верю, что микробы погибают в гное, который медленно просыхает через гипс, а наблюдать за раной невозможно – вдруг флегмона, гнойные затеки, газовая, сепсис? Техника гипсовой повязки очень важна, применяется строго стандартизованная метода, ее легко освоить". Впоследствии эта методика была улучшена Амосовым, его метод значительно уменьшил смертность от сепсиса при таких ранах.
А под Москвой шли тяжелые бои. Войска Красной армии остановили врага и перешли в контрнаступление, госпиталь ждал: скоро прибудут раненые – уже "наступающие", скорее всего, их будет много, и нужно быть в полной готовности. И ППГ-2266 не подвел, работа была четкой, слаженной, во многом благодаря самоотверженности, дисциплине и потрясающей работоспособности Н. М. Амосова и его коллег.
Перед новым, 1942 годом госпиталь перевели в Подольск, там снова развернулись. Поступления были большие. Опять были потери – привезенные после бомбежки тяжелые раненые погибли, Амосов, как всегда, винил себя – поторопились с операцией, а надо было выжидать, пока повысится кровяное давление: "Так трудно дается опыт".
23 января поступил приказ: немедленно переезжать в Калугу. Там под нужды госпиталя отдали трехэтажное здание бывшей духовной семинарии. Полуразрушенное, холодное, впрочем, весь город был в руинах, дома сожжены или взорваны, неубранная техника, замерзшие трупы немцев.
В семинарии уже размещали раненых, не дожидаясь, пока заделают проломы в стенах и разбитые окна, ставили печки, коптилки, постепенно обустраивались. Каждый день привозили новых раненых. Врачи работали по 24 часа в сутки, сменялись бригады.
Амосов с горечью вспоминал: "Тягостная картина. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещерске. До того лежали по хатам в деревнях. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны – много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идет изнурительное наступление по морозу. Мне нужно среди раненых "выловить" срочных и выбрать первоочередных. ЭП перевязал не больше десятой части – тех, чьи раны кровоточили. Нужно собрать раненых в голову, которые без сознания. Выделить челюстно-лицевые ранения. Я впервые увидел этих несчастных. Они, кроме всего прочего, еще и голодны: их нужно специально кормить и поить – этого никто не умеет. Самые тяжелые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им все как будто безразлично".
Добавляло проблем и то, что начальник госпиталя Хаминов, видимо сломавшись от трудностей, запил, и Амосову пришлось еще кроме собственно хирургии решать организационные вопросы – питание, отопление, ремонтные работы и т. д. После всего начальнику госпиталя пришлось в полной мере ощутить на себе знаменитую амосовскую "резкость"; она, видимо, подействовала, Хаминов дал зарок не пить.
А раненых все привозили и привозили. Амосов писал: "Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными все сметали".
Постепенно работа налаживалась, подключили отопление, канализацию, электричество, водопровод, оборудовали операционные, перевязочные, рентген, привезли новых специалистов: невропатолога, окулиста, ларинголога.
Но проблемы оставались, много раненых умирало после ампутаций. У тяжелейших нетранспортабельных раненых с переломами бедра, ранениями коленного сустава, единственным средством лечения которых было гипсование по Юдину, прогресса не было, эффект от лечения был небольшой. Держалась высокая температура, низкая сопротивляемость организма не давала никакой надежды на борьбу с инфекцией. Амосов пишет: "Уж эти коленные суставы: Бочаров (да и сам Юдин) утверждают, что глухой гипс с ними делает чудеса. Мол, если началось гнойное воспаление – артрит, – достаточно вскрыть полость сустава, наложить гипс, и все будет в порядке. Мы уже сделали десяток таких операций, загипсовали, но желанных результатов пока не достигли".
Тогда же произошло очень тяжелое для Амосова событие. Буквально у него на руках умер раненый, причем раненный не тяжело – осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Амосов предполагал операцию под местным наркозом – операция не опасная, и он собирался сделать проводниковую анестезию – новокаиновая блокада в нервы плечевого сплетения дает полное обезболивание на час или больше, и никаких осложнений. Николай Михайлович делал такую анестезию, когда работал в Череповце, и получалось удачно. Ничто не предвещало трагедии. Все было выполнено правильно, но больной умер – тяжелая непереносимость новокаина, так бывает, раненый скончался от аллергического шока.
Вины хирурга в этом нет, но Амосов простить себе этого не мог, он винил себя: "Убил человека". Но я же хотел спасти. "Мало ли что хотел. Под другим наркозом – был бы жив". да, если бы не умер от газовой. "От такой ограниченной – не умер бы, ты знаешь". Знаю. "И вообще – каков твой актив? Раны заживают сами собой. Природа. А ты только суетишься около. Многих ли ты реально спас?"
Врач хотел тогда свести счеты с жизнью. В перевязочной прямо на столике всегда стояла наготове большая коробка с ампулами обезболивающего и шприцы. Николай Михайлович, как оказалось, взял несколько ампул морфия и ввел их себе по дороге домой. Он был в отчаянии: "На фронте враг стреляет, а тут я убил человека!"
Его спас тогда Аркадий Алексеевич Бочаров – он зашел в перевязочную с вопросом: "Где Николай Михайлович?" Лидия Денисенко вспоминала потом: "Я говорю: "У нас несчастье". А Аркадий Алексеевич отвечает: "Знаю. Где Николай Михайлович?" – "Ушел на квартиру…""
Бочаров разыскал Амосова вовремя – промыл ему желудок и всю ночь не отходил от него ни на минуту, рассказывал о разных тяжелых случаях из практики хирургов… ""Смерти такие вот – ужасные – бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому. И еще будет, не спастись". Он говорил тихо, как убаюкивал. Рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов. Иногда – подряд несколько", – вспоминал его слова в "Записках полевого хирурга" Амосов.
Позже Амосов освоил и нейрохирургию, с которой раньше был совершенно не знаком, и снова ему ассистировала Лидия Денисенко. Но самым большим беспокойством Амосова были инфекции коленного сустава, с которыми никак не удавалось бороться: "Вот что мучает нас неимоверно.
Установка юдинцев – при появлении гноя вскрыть сустав, наложить гипс – и порядок! Черта с два! Раненый продолжает лихорадить, худеет, истощается, развивается тяжелейший сепсис через две-четыре недели. Если ногу не успеть ампутировать – смерть".
Амосов до хрипоты спорил с корифеем метода глухого гипсования Бочаровым. И решил, что если от знаменитого метода нет эффекта, то он будет искать свой.
И Амосов придумал новую операцию – "вариант экономной резекции коленного сустава с сохранением связок. Чтобы оставить надежду на сгибание. Пошел в морг и прорепетировал на трупе. 22 марта сделал эту операцию. Парень Саша Билибин, ранен в колено, развился гнойный артрит. Артротомия, глухой гипс – никакого толку: сепсис угрожает жизни. Можно еще ампутировать и спасти. Не хочет. Предложил попробовать новую операцию. "Надеюсь, но не уверен". – "да, давайте, Николай Михайлович!"
Если этот Сашка умрет, уйду из госпиталя. Куда угодно. Уйду в медсанбат или в полк".
Операция прошла успешно, угроза сепсиса была ликвидирована. Позже новая методика таких резекций практически вытеснила глухое гипсование.
Амосовская методика заинтересовала военную медицину. 18 июня была проведена научная конференция врачей ПЭПа, и Амосову поручили прочитать доклад о лечении ранений коленного сустава: "Программный доклад! Первый научный доклад в моей жизни, если не считать Череповца. Были представлены все данные – статистика, графики, рентгенограммы, рисунки моей операции. Говорил два часа, горячо говорил и… не уложился. Но выдержали все, не разбежались. Потом были прения, и мне изрядно всыпали. Больше всего попало за незнание авторитетов", – вспоминал потом хирург.
После коленных суставов Амосов пересмотрел методику лечения переломов бедра, применив новый метод – вытяжением, как в мирное время, гипсовая фиксация только для транспортировки. Бочаров сердился, ссылался на авторитет Юдина. Спор был долгим, но Амосов получил разрешение попробовать лечить переломы бедра вытяжением.
Поскольку он работал в мирное время в Череповце в травматологии, то методика была налажена быстро. Вскоре привезли несколько человек с высокими переломами бедра, очень тяжелых. По прежним показаниям в таких случаях было не миновать ампутации – слишком высока угроза смертности. Амосов и его бригада наладили пятерым скелетное вытяжение. Через неделю раненые были неузнаваемы – температура нормализовалась, самочувствие стало хорошим, хотя раны еще гноились. Бочаров признал эффективность метода, советовал продолжать.
Амосов был вдохновлен успехами – нет, не тем, что переубедил корифеев, не потому, что придумал новое, метод давно известен, – но раненые выздоравливали: "Наконец пришла зрелость в лечении ранений конечностей".
А между тем, в ППГ-2266 происходили перемены – Тихомирова и комиссара Медведева отправили в резерв фронта, начальника Хаминова отдали под суд, обвинив в растрате, вспомнили ему и пьянство. Операционные сестры уехали домой в Череповец – их комиссовали по болезни, сменились интенданты. А в начале марта пришло пополнение – новые медсестры из Москвы, сразу после курсов: Катя Яковлева, Аня Сучкова, Тася Тарасенко, новая аптекарша – Зина Фурсова. Назначили также нового начальника – военврача 2-го ранга Леонова, прекрасного окулиста из Москвы. Комиссар приехал тоже новый – майор Казаков. ППГ-2266 вступил во второй год войны в новом составе.
Прибывали новые раненые, сотни раненых, но ППГ-2266 не боялся трудностей и был готов к работе, все работали как часы. Уже не было такого кошмара, как в начале войны, организация была на порядок выше, да и методики лечения тяжелых ранений значительно снизили смертность. Раненые выздоравливали быстрее.
Амосов вспоминал, как в это время в Москве проходила фронтовая конференция хирургов, туда он поехал вместе с Бочаровым: "доклады неинтересные, но зато мы побывали в институте Склифосовского и даже дома у самого Сергея Сергеевича Юдина! Попили чаю, он подарил мне книгу и написал: "доктору Н. М. Амосову, с приветом. Юдин"".
Вскоре Аркадия Алексеевича Бочарова назначили главным хирургом 5-й армии и он уехал. Амосову грустно было расставаться со старым боевым другом. Но покоя не давала зароненная Бочаровым мысль – поделиться своими наработками с научной общественностью.
Амосов решил написать диссертацию, была определена тема: "Хирургическое лечение эмпием коленного сустава после ранений", опробована методика операции. И Амосов все свободное время, каждый день, писал в перевязочной, потому что больше свободного места не было; вместилищем новаторских медицинских идей стала переплетенная конторская книга страниц на двести.
Но тут пришел приказ: свернуть ППГ-2266, ввести в штатные нормативы и приготовить к отправке на фронт – в 1943 году грандиозное наступление под Сталинградом переломило ход войны. Снова новый начальник госпиталя – военврач 3-го ранга Сафонов. Новые дороги, новые люди, новые впечатления. Советские войска наступают, настроение у всех отличное!
На этом вдохновенном подъеме Амосов поехал в Москву, чтобы сдать кандидатские экзамены и представить в 1-й московский медицинский институт диссертацию к защите. Секретарь, увидев конторскую книгу, исписанную от руки, была в шоке: "Я еще не видела такой диссертации. Неужели нельзя на машинке?" Но Амосов убедил принять рукопись – ведь "с фронта!"
Госпиталь после Сталинградской битвы был передислоцирован в Покровское, полностью сожженное немцами. Поэтому его разместили рядом, в Угольной, которая тоже была сильно разрушена. И снова военно-медицинские будни: развернуть перевязочную, рассортировать и накормить раненых, многих требовалось оперировать… И работа с раннего утра до поздней ночи. В госпитале – шестьсот раненых, многие очень тяжелые.
Хотя поступления раненых сократились после 16 февраля. Армия продвигалась вперед, а раненых везти далеко, дорога в госпиталь только санная, машины не проходят.
В марте 1943 года начальник госпиталя получил приказ: "Передислоцироваться своим транспортом в деревню Кубань". Там ППГ-2266 провел всю весну. Ранения тяжелые, Амосов снова успешно применяет свои методики. К этому добавилась еще одна проблема – ранения груди. Раны легких очень тяжелы, что закрытые, что открытые: "Закрытый пневмоторакс: выхождение воздуха в полость плевры, накопление крови. Лечение – проколы, отсасывать кровь. Открытые пневмотораксы: зияющие раны груди с обнаженными легкими – дыхательная недостаточность – нагноения – сепсис – смерть. Методики медсанбатов зашить рану и скорее отправить несовершенны: в госпиталях швы прорезаются, пневмоторакс открывается – нагноение – смерть. Разработал свою операцию – зашивать рану легкого и грудной стенки. Попробовал на случайном раненом – хорошо, но сложно и страшно". Кроме операций Амосов читает лекции по курсу военной хирургии для медицинских сестер, обучает их своим методикам, с 20 апреля месяц провел на курсах в Ельце.
5 июля началась битва на Курской дуге, госпиталь Амосова успешно выполнял свою часть работы, его хирургия спасла много жизней.
25 июля – госпиталь развертывается на новом месте – в деревне Каменка. И опять напряженная работа. Приняли 1700 человек, из которых умерло всего несколько.
Затем переехали на Украину, в местечко Семеновка, там госпиталь развернули в здании старой земской больницы – три корпуса, баня, кухня, прачечная. Госпиталь опять стал работать в полную силу, подлечили чуть не две тысячи раненых.
Осенью ППГ-2266 передвигался на запад в Белоруссию. Амосов, видевший военные ужасы собственными глазами, все равно был поражен – выжженная земля: "Чем дальше продвигаемся по Белоруссии, тем больше пепелищ, и свежие, и старые – это за партизан. Непросто давалась партизанская война. Смелый налет, диверсия – ответные репрессии – сожженные села, расстрелянные жители. Трудно сказать, какой баланс жизней. Когда видишь этих женщин и детишек в лохмотьях, копающихся на пепелищах, смотрящих голодными глазами, в груди глухо поднимается ненависть к немцам".
Госпиталь движется к Гомелю, где и предполагалось его развернуть. Но фронт стоит, и ППГ-2266 остановился в деревне Ларищево в двенадцати километрах от Гомеля. Пока раненых не привозят, госпиталь отдыхает. Постепенно Лида Денисенко привлекает все больший интерес Амосова, они разговаривают, вместе гуляют, когда есть свободная минутка.
4 ноября под вечер приехали на новое место – в село Хоробичи – четыреста пятьдесят домов, почти совсем целые. ППГ-2266 начал работать в ГБА (госпитальной базе армии) в составе: ППГ-2266, ГЛР и ЭП. Все было приготовлено для большой работы, впереди была зима и задачи предстояли трудные.
Учитывая прошлый опыт, организация развертывания госпиталя была поставлена на высоту, оборудовано несколько отделений, операционные, перевязочные, все, что нужно для бесперебойной работы, ожидались большие поступления раненых. С 10-го ноября началась работа. В госпиталь привезли всех нетранспортабельных из ППГ первой линии и специализированного ППГ (с черепно-мозговыми травмами), были заняты почти все койки.
Потом раненые прибывали и прибывали. Каждый вечер приходила автоколонна и привозила в ППГ-2266 сотню, а то и больше раненых, начали занимать под госпитальные помещения, кроме уже оборудованных, и ближайшие хаты. Дома, конечно, все были заняты военными, но уже было не до церемоний. Амосов писал об этом: "Машина подъезжала, начальник стучал в дверь рукояткой пистолета. Санитары заносили раненых в хату и складывали на пол, на кровати, на лавки, на печку. Квартиранта не выселяли – живи вместе с ранеными". Общее количество раненых в госпитале было больше полутора тысяч. Но беспорядка не было. Амосов не зря называл себя педантом, именно эта педантичность помогла ему так организовать работу госпиталя, что все работало как хорошо налаженная машина. Персонала, конечно же, не хватало, но легкораненые и выздоравливающие выполняли посильную работу, за ранеными ухаживали хозяйки домов.
Амосов писал о работе госпиталя: "К 23 ноября число раненых достигло 2350! Из них полтораста – в команде выздоравливающих. У нас было семьсот человек на дальних улицах, за два километра от центра. Они не прошли санобработку, но многих перевязали на месте. Остальных вымыли и пропустили через главную перевязочную. Вшей у них не было. Это важно, потому что в некоторых деревнях встречались заболевшие сыпным тифом. Нет, мы не "потонули" в смысле хирургии. Только благодаря отличным сестрам и правильной сортировке. Не зря восемь колхозных подвод целый день перевозили раненых с места на место. Нам удавалось вылавливать всех "отяжелевших" и собирать их в основных помещениях, где был постоянный врачебный надзор. За все время в домах умерло двое, и был один просмотренный случай газовой флегмоны: раненого доставили в перевязочную уже без пульса".
В ноябре 1943 года Н. М. Амосов был награжден орденом Красной Звезды. Хотя награда была вполне заслуженная, Амосов недоумевал: какой орден, если у него в госпитале умирают раненые!
Поскольку до фронта 120 км – слишком далеко, чтобы возить раненых, поступления пошли на убыль, в госпитале осталось только 1500 раненых. Стало чуть меньше работы, можно было уже немножко вздохнуть: встречаться с коллегами за обедом, поговорить, справиться о сводке и выслушать комментарии. Амосов даже отпраздновал тридцатилетие с коллегами, все больше шло сближение с Лидой, налаживалась личная жизнь.
И вот в декабре отправили в тыл последних раненых и снова получили приказ переезжать на новое место. Амосов подводил итог своей работе в Хоробичах: "С 10 ноября по 18 декабря средняя загрузка составила около тысячи человек, 80 процентов – лежачие. Свыше восьми тысяч прошло через госпиталь за это время, больше двух процентов умерло. Несколько братских могил оставили на кладбище. Даже страшно назвать цифру смертности, если сложить все этапы: и медсанбат, и ППГ первой линии, и ГБА, и дальше – фронтовую базу, как в Ельце или Калуге. Кто виноват? Сколько здесь моей вины?"
В 1944 году госпиталь развернулся в Буде в здании двухэтажной школы. И снова – восстанавливать, заделывать окна, ставить двери, налаживать коммуникации.