- Еще нет, - ответил я. - Не мешает еще раз проверить, как мы готовы к бою, - и мы пошли осматривать лагерь. Проходя мимо палатки Карла Антоновича, я услышал спокойный басок.
- А ты не волнуйся, тогда и выйдет… - кого-то поучал он.
Я вошел в палатку; там Долик Сорин учился собирать маузер. Он горячился, а Добрицгофер ему терпеливо объяснял. Они уже давно стали неразлучными друзьями. Впрочем, Долик был любимцем всего отряда.
Когда начальнику разведки нужно было послать кого-либо к разведчикам, находившимся на заданиях, Долик выполнял это быстро и толково. Нужно найти наших людей и связаться с ними - Долик и здесь незаменим. Возвратившимся с боевых операций партизанам он помогал чистить оружие. Это было его любимым занятием. Даже такие требовательные партизаны, как Анатолий Чернов и Иван Леоненко, не могли упрекнуть Долика в небрежности.
Карл Антонович, освободив мне место, спросил:
- Выходит, опять придется подраться?
- А как настроение у партизан, особенно у новичков? - спросил я в свою очередь.
- Без боя не отступать, сначала попробовать свои силы, а если что, так прорываться, - ответил он.
- Неплохое настроение, - кивнул я и вышел.
Внутренняя подтянутость бойцов, хорошо подогнанное, хотя и разнообразное, партизанское обмундирование, до блеска начищенное оружие, бодрые лица - все говорило о том, что партизаны готовы встретить врага.
Я зашел в палатку, где лежали раненые. Врача не было, возле больных сидела Валя Васильева. Белый халат и чепчик придавали ее лицу необычную серьезность и сосредоточенность. Она молча отодвинулась в сторону.
Розум уже почти поправился. Сухов же, закрытый парашютным шелком, лежал с глубоко впавшими глазами. Лаврик строго приказал ничего не говорить больным о предполагающейся против нас карательной экспедиции, но, хотя его приказ строго выполнялся, Розум и Сухов, опытные, бывалые партизаны, почувствовали сердцем необычную атмосферу лагеря.
- Скажите, к чему вы готовитесь? - спросил, приподнявшись, Розум.
- Ни к чему особенному, - ответил я. - Ведь вы сами знаете, что партизаны должны быть всегда и ко всему готовы.
- Мы с Суховым тоже готовы, не так ли, Костя? - обернулся к Сухову Розум.
Тот утвердительно кивнул.
- Мы обузой для отряда не будем, - продолжал Розум. - Чувствуем, что снова предстоят тяжелые бои. Мы оба коммунисты и с честью готовы умереть за Родину. Только больно, что товарищи скрывают от нас правду, как будто мы чужие…
Во взгляде Розума был глубокий упрек. На глазах у Валентины навернулись слезы, я тоже почувствовал, как у меня запершило в горле.
- Не волнуйтесь, мы вас не оставим… Вы правы… вы должны знать правду, как бы тяжела она ни была. Немцы готовят против нас карательную экспедицию. - И, тепло пожав руки раненым, я вышел из палатки.
"Дали мне урок, - думал я. - От таких людей нельзя скрывать ничего".
Мы сидели в штабной палатке. Я прочитал вслух полученный из Москвы приказ:
"Без надобности в бой не вступать, избегать потерь, действовать смотря по обстановке".
Наступило короткое молчание. Первым заговорил Сацункевич.
- Из окружения нужно выходить отдельными отрядами: так будет легче…
- А я думаю наоборот: прорываться надо всем вместе через дорогу, - перебил его Дерюга.
- Чтобы потом немцы наступали нам на пятки, - возразил я.
- Прорываясь в нескольких местах, мы тем самым спутаем карты фашистов, - поддержали меня комиссар Морозкин и Кусков.
Действительно, пришлось призадуматься. Разведка и связные сообщали, что из Борисова выступила дивизия эсэсовцев, которая, продвигаясь к партизанской зоне, восстанавливала подорванные нами мосты; из Березино подходил "украинский" батальон. К партизанской территории продвигались немцы из гарнизона Червеня и вновь пополненного гарнизона Смолевич.
Вечером 3 ноября 1942 года мы приняли решение прорываться отдельными отрядами. Сацункевич, Веер и Дерюга выехали к своим партизанам.
Наш отряд был хорошо подготовлен к бою и длительному походу. Радисты Лысенко и Глушков тщательно запаковали радиостанции; Лаврик на немецких носилках удобно разместил раненых. Двадцати партизанам во главе с Мацкевичем поручили охранять раненых и рации.
Я подозвал Мацкевича.
- Гавриил, как ни тяжело будет, раненых и радиостанции в руки противника не отдавать.
- Товарищ командир, - голос его дрогнул, - задание будет выполнено!
В темноте я встретился с Морозкиным. Он насвистывал какой-то марш. Я подозрительно покосился на него.
- Ты знаешь, какое настроение у наших, - оживленно сказал он. - Говорят: "Против нас пятнадцать тысяч немцев, значит, по тридцать гитлеровцев на каждого. Пусть же каждый обяжется выполнить свою норму".
Расчет был верен: в четырех партизанских отрядах было около пятисот партизан. Значит, надо воевать не числом, а уменьем.
- Понимаю, дружище, понимаю, - ответил я. - Каждый наш партизан во много раз сильнее любого фашиста. Партизан знает, за что борется…
Мне хотелось обнять всех партизан за их смелость, за переносимые ими лишения, за их веру в победу.
Сидя на пне, Меньшиков принимал донесения от разведчиков. Сейчас у них было особенно много работы. Надо было следить за каждым шагом врага.
Чернов и Леоненко сообщили, что в деревню Юрздовка прибыл батальон "Днепр"; Назаров и Малев донесли, что в Забашевичи из Борисова прибыли эсэсовцы. Другие разведчики также сообщали о прибытии новых и новых сил противника.
Приняли решение: ночью просочиться сквозь заслоны батальона "Днепр" между Беличанами и Юрздовкой, а пока разведать деревню Березовка, находившуюся недалеко от лагеря.
Разведчики очень устали. Я понял, что мы допустили ошибку, не создав конной разведки. Меньшиков не совсем уверенно спросил:
- Товарищи! Найдутся ли добровольцы выполнить серьезное задание?
- Я пойду! - раздался в темноте девичий голос.
К нему присоединились голоса мужчин.
- Кто там первый? - спросил Меньшиков.
- Это я, Васильева.
- И я тоже пойду, - раздался голос Любимова.
Желающих было много. Казалось, никто не устал. Было решено отправить Любимова и Валю.
Скоро они вернулись.
- В деревне немцы, - уныло, как будто она виновата в этом, сказала Валя.
- Пришлось столкнуться, - добавил Любимов.
Мы выслушали их рассказ.
…Валя и Любимов подошли к речке, остановились, прислушались. Вокруг было тихо. Тем не менее они не решились идти через мостик, а пошли вброд.
Перебравшись через речку, снова прислушались и поползли. Вдруг, уже недалеко от деревни, рука Любимова уперлась в лед, затянувший какую-то лужицу. Лед треснул, разведчики словно приросли к земле. Долго не шевелились, но кругом по-прежнему было тихо. Поползли дальше.
Добравшись до сарая, стали наблюдать. Тишина. Вот послышались шаги, двое людей пересекли улицу.
- Немцы! - прошептал Иван.
Но разведчик должен не только предполагать, он должен знать наверняка. Чтобы убедиться, Иван и Валя подползли к ближайшему дому. Иван остался у входа во двор, а Валя подошла к окну.
В этот момент Любимов заметил людей, приближавшихся к нему. "Позвать Валю!" - мелькнуло у него в голове, но было поздно. Иван увидел железные каски и длинные шинели. Тогда, чтобы привлечь внимание Вали, он негромко крикнул:
- Кто идет?
Немцы остановились. Валя подбежала к Ивану. Один из гитлеровцев громко крикнул: "Хальт!".
Одновременно заговорили автоматы разведчиков. В ответ недалеко от сарая заработал пулемет. Огненная струя прорезала темноту, и пули, словно пчелы, зажужжали вокруг разведчиков. Они бросились на землю.
Вскоре две гранаты, брошенные партизанами, заставили замолчать вражеский пулемет, разведчики пустились бежать.
Им вдогонку летели пули. Любимов упал. Валя бросилась рядом, горячо зашептала:
- Ванюша, дорогой, ты ранен?
- Не чуешь, какого огонька дают, разве можно дальше бежать?
Они быстро поползли по замерзшей земле. Вот уже и берег.
- Сообщить командиру, что в деревне немцы, - это мало. Обождем, может, еще что-нибудь узнаем, - дернула Валя за рукав Любимова, и они остались на берегу.
Спустя несколько минут зашумел мотор, и на окраине деревни засветились огни фар.
- Танк? - спросила Валя.
- Танк или броневик - один черт. Ясно только, что немцы взялись за нас серьезно, - ответил Иван. Разведчики поспешили в лагерь.
Итак, противник бросает против нас не только большое число солдат, но и фронтовую технику. Недаром он так долго и тщательно готовился. Не первый раз гитлеровцы собираются покончить с советскими патриотами, а партизанское движение все разрастается. Теперь противник окружил нас тесным кольцом. Двигаться ночью опасно, можно нарваться на засаду и понести большие потери. Мы стали ожидать рассвета.
Время тянулось медленно. Партизаны, развязав вещевые мешки, закусывали, курили. Под утро в воздухе закружились крупные белые хлопья.
- Проклятый снег! - выругался Усольцев.
Действительно, погода не благоприятствовала нам. Отряду в сто пятьдесят человек и без того трудно пройти, не оставляя следов, а тут еще снег.
Начало светать. На юге загрохотали артиллерийские залпы. В тот же миг в полукилометре от нашего лагеря ударила батарея, одновременно послышались залпы в северо-западном направлении. Партизаны вскочили на ноги. Снаряды разрывались в районе лагеря Сацункевича.
Батареи противника били из деревень Градно и Беличаны. Чувствовалось, что немцы лишь приблизительно знали расположение наших лагерей.
Мы решили этим воспользоваться. Я взглянул на карту: на востоке синей полоской извивалась еще не замерзшая Березина. В районе деревни Жеремец был паром; там мы и решили пройти. Однако предварительно нужно обмануть немцев, ввести их в заблуждение.
Ко мне подбежал Чернов:
- Товарищ командир, из Беличан вышли в нашем направлении двести солдат противника. Идут медленно.
Я подал команду:
- Отряд, шагом марш! - и махнул рукой на запад, по направлению к Березовке.
И вот сорок партизан группы Усольцева быстрым шагом двинулись вперед. У каждого десятого - ручной пулемет.
Хотя снег и неглубокий, наши следы сразу бросились в глаза.
Вслед за группой Усольцева пошли остальные партизаны с Кусковым во главе. Недалеко от березовского леса мы круто повернули на юг. Снег продолжал падать крупными хлопьями. Теперь, на открытой местности, это нас уже радовало.
Сзади послышалась сильная пулеметная стрельба - это фашисты наступали на наш пустой лагерь.
- Быстрей, быстрей! - подгонял комиссар партизан.
Сделав большой круг, мы повернули на восток и (пока без единого выстрела!) оторвались от противника.
А снег все шел. Он плотным слоем покрывал следы. Мы с Кусковым встали в стороне и пропустили отряд. Когда прошел последний партизан, Кусков радостно сказал:
- Порядок!
Под вечер отряд подошел к Березине и остановился в небольшом лесочке около деревни Жуковка. Подул ветер, партизаны ежились от холода и, чтобы согреться, разожгли небольшие костры, вокруг которых натянули плащ-палатки. Луньков отошел в сторону; вернувшись, сказал, что костров не видно, можно вскипятить воду. Вскоре партизаны, грея о горячие кружки руки, пили чай.
Утром вместе с Меньшиковым я вышел на опушку леса. Вокруг все побелело, снег покрыл поле, и наших следов не было видно.
- Надеюсь, противник потерял нас, - заключил я и, развернув двухкилометровку, очертил круг. - Разведчиков дальше этого не пускать.
Меньшиков понимающе кивнул головой.
Партизаны заняли полукруговую оборону. Сзади была Березина; если враг нас обнаружит, останется только один выход - переправляться через реку.
С утра опять началась артиллерийская канонада. Партизаны, расчистив снег, лежали на мерзлой земле и нетерпеливо оглядывались на костры, откуда Валя Васильева, Дуся и Валя Сермяжко носили им горячею воду.
К концу дня артиллерия умолкла. Над Березиной опустился туман. Партизаны не спали уже трое суток. Я сидел на пне и вдруг позади себя услышал приглушенный голос:
- Эх, чем так страдать, лучше уж прямо в ад, там тепло, согреешься… Лучше погибнуть в бою.
- Умереть нетрудно: привязал ремень на сук и - готов. А вот ты сумей жить и побеждать, - тихо, но строго сказал Карл Антонович. Я узнал его по голосу.
- Чем так жить… - возразил тот же голос, его прервали:
- Не стони! Зудишь, как осенняя муха.
И опять послышался голос Добрицгофера:
- Нам здесь действительно плохо… Правда, мы могли бы пойти в бой, уложить много фашистов, но и нас осталось бы мало… К примеру, ты останешься один. Что будешь делать?
Пристыженный партизан умолк, а Карл Антонович продолжал:
- Если нужно будет, неделю проживем так, зато сохраним весь отряд и опять будем бить фашистов. Партизанская борьба, братишка, дело сложное: ненужной горячки она не любит. Партизан, когда нужно, в бою смел и дерзок, когда необходимо - он умеет ускользнуть из-под удара и выжидать в холоде и голоде. А ты сразу же - про гибель… - заключил Карл Антонович.
В ответ послышался вздох.
Ночью я, сколько ни старался, заснуть не мог. Постепенно стало светать, густой туман над рекой исчез.
Было утро 6 ноября. Я поднялся и прошелся по полянке, разминая затекшие мускулы. Кругом по-прежнему тихо. Неужели противника нет поблизости?
Не следовало доверять обманчивой тишине. Поднявшиеся партизаны пошли на линию обороны сменять товарищей. Я нашел Меньшикова. Он лежал на груде еловых веток и от холода руки держал под мышками, у него дрожали ноги. "Это не сон, а мучение", - подумал я и отошел: пусть хоть немного отдохнет. Я подождал, пока он проснется. Вскоре он подошел ко мне. Я приказал выслать разведку.
С нетерпением мы ожидали возвращения разведчиков, прислушивались, не слышно ли выстрелов. К вечеру разведчики вернулись и сообщили, что противника нет.
В воздух полетели фуражки - партизаны ликовали. В отдаленные от лагеря посты пошли Чернов и Леоненко, с ними Тихонов и Валя Сермяжко.
Остальные партизаны стали готовиться к празднику - 25-ой годовщине Великого Октября, приводить себя в порядок; через час все были чисто выбриты. Обогревшись у костров, они стали бодрее, но чувствовали волчий голод.
- Эх, кабы хорошую миску сибирских пельменей, - улыбнулся Луньков.
- Перестань, - притворно сурово поглядел на него Кусков, - у меня и так живот подтянуло.
- А потом горячего чаю да еще хорошего табаку, - не унимался начальник штаба.
- Будет тебе растравлять нас, - сказал я сердито. - Надо на самом деле что-нибудь придумать.
- У меня здесь, в Жеремцах, знакомые, - вмешался Меньшиков.
- Так эти твои знакомые и ждут в гости полторы сотни голодных волков, - засмеялся Луньков.
- А может они на немецкие марки продадут корову? - спросил Морозкин Меньшикова.
Меньшиков кивнул. Я вручил ему пачку марок из кассы штаба:
- Возьми нескольких партизан и иди! Денег не жалей.
- Покупая корову, ощупай и смотри табаку не забудь! - в шутку крикнул вслед уходящему Меньшикову Луньков.
Через некоторое время возвратился один из партизан, посланных с Меньшиковым, и сообщил, что в деревне зарезан жирный кабан и хозяйки готовят для нас мясо.
Приходилось в ожидании обеда утолять голод курением. Я затянулся несколько раз и, затушив самокрутку, положил ее в карман: кружилась голова, делалось дурно.
Меня вывел из короткого оцепенения громкий голос радиста:
- Товарищ командир, связь налажена.
Быстро написал:
"Карательная экспедиция противника окончилась, противнику ущерба не нанесли, своих потерь не имеем".
В это время на двух санях, полных чугунов и горшков, приехал Меньшиков. Он открыл крышку большого котла, и по лесу разнесся аппетитный запах горячих щей.
- Гавриил, дели! - позвал Меньшиков Мацкевича.
Когда партизаны подкрепились, поднялся комиссар Морозкин. Он встал на пень, обвел всех взглядом и прочел текст радиограммы. Центр одобрял наши действия и поздравлял отряд с Октябрьской годовщиной.
- Вставай, проклятьем заклейменный… - звучным голосом затянул Мацкевич, его поддержали остальные, и могучий "Интернационал" громко прозвучал в затихшем лесу.
Ко мне с котелком в руках подошел Мацкевич.
- А как же с нарядом? - обратился он.
- Товарищи пообедают и пойдут сменят, - спокойно ответил я.
- Я на ходу могу есть, - сказал Мацкевич, - ведь товарищи ждут.
Подменить товарищей вышли Мацкевич, Валя Васильева и секретарь парторганизации Кухаренок.
Лаврик, забыв о себе, кипятил молоко и варил яйца, припасенные специально для раненых.
После обеда партизаны оживленно беседовали, рассказывали, где и как они прежде встречали этот великий праздник.
Спускались сумерки, горели маленькие костры. Я заметил, что Иван Любимов не принимает участия в общей беседе, а, задумавшись, ходит от костра к костру.
- Что с тобой, Иван? - спросил я, положив ему руку на плечо.
Он поднял голову и задумчиво сказал:
- Вся жизнь моя связана с партией, а я до сих пор еще не в ее рядах. В начале войны в своем полку уже собрал было нужные документы, но так и не успел вступить - был ранен… Да вы про это знаете.
- Слышал, однако продолжай, - попросил я его. Мы с комиссаром знали о прошлом Любимова по рассказам Меньшикова, который принимал и проверял его.
- Так вот, - начал Любимов, - ранили меня, и попал я в плен. В концлагере стал обдумывать план побега. Помог случай. Однажды эсэсовцы устроили себе забаву: привели собак, науськивали их на заключенных и давились от хохота. Я не вытерпел: "Смеется тот, кто смеется последним". Два моих товарища пожали мне руку. Этого было достаточно; ночью нас троих посадили в машину и повезли. Мы поняли, что везут на расстрел, расцеловались, решили во что бы то ни стало бежать. Нас отвезли в лес и высадили около канавы. Эсэсовский офицер освещал смертников карманным фонариком, рядом с ним стояли пять автоматчиков. Мой друг, тоже Иван, сильно ударил офицера в подбородок и крикнул: "Друзья, бежим!" Фонарь погас, мы бросились в кусты. Сзади послышались автоматные очереди, пули свистели кругом. Немного пробежав, услышали голос Ивана: "Бегите скорей! Меня ранили! Пусть хоть вы живы будете!"
Под утро мы были в польской деревне. Мой товарищ совсем ослаб, и его пришлось оставить у местных жителей.
Я долго блуждал, пока дошел до белорусской земли. Ну, а потом, сами знаете, примкнул к вашему отряду. Это было пятнадцатого мая тысяча девятьсот сорок второго года. Этот день я никогда не забуду… Вот теперь и думаю, достоин ли я быть членом партии, - закончил Иван.
Я прикинул: четыре эшелона противника, пущенных Любимовым под откос, опасные походы, смелые вылазки были хорошей рекомендацией.
- Я хочу вступить в ряды партии, это придаст мне больше сил для борьбы с проклятыми гитлеровцами, - снова заговорил Иван.
Я посмотрел на его взволнованное лицо и твердо сказал:
- Подавай, Иван, заявление в парторганизацию, я тебе рекомендацию дам.
Любимов горячо пожал мне руку и признался:
- Этот плен не давал мне покоя, меня мучили слова "бывший пленный"…