Переводчиком я взял Карла Антоновича Добрицгофера - тридцатипятилетнего австрийца, члена партии с 1934 года. Вся его семья активно участвовала в революционной борьбе, в 1934 году, во время Венского восстания пролетариата, сражалась на баррикадах рабочего предместья Флори Дорфа. После подавления восстания Карл Антонович эмигрировал в СССР, работал на автомобильном заводе мастером-инструктором. С первого дня войны пошел добровольцем в Красную Армию. В Испании я встречался с его братом Антоном Антоновичем, руководившим интернациональной бригадой. Подпольная кличка у Карла была "Дуб", это очень соответствовало его крупному, могучему телосложению.
Радистами в отряд приняли Александра Александровича Лысенко ("Пик") - воентехника второго ранга с высшим образованием и специальной подготовкой и высокого тяжеловеса с рыжей шевелюрой Михаила Карповича Глушкова.
Из белорусов у нас были Викентий Мартынович Кишко и Иван Викентьевич Розум, служившие до войны в войсках НКВД, лейтенант погранвойск Николай Федорович Вайдилевич, Кузьма Николаевич Борисенок, политрук Николай Михайлович Кухаренок, младший лейтенант Николай Андреевич Ларченко, сержант Николай Николаевич Денисевич.
Кроме того, в нашем отряде был Алексей Семенович Михайловский - старшина с погранзаставы, воевавший с первых дней фашистской агрессии. Он уже второй раз шел в тыл врага.
Николай Михайлович Малев - тоже пограничник, сержант, трижды выходил из окружения и всегда выносил с собой станковый пулемет. Он был награжден орденом Красной Звезды.
С нами шли сержант Федор Васильевич Назаров - смелый, обстрелянный воин, политрук Алексей Григорьевич Николаев и старшина Яков Кузьмич Воробьев - весельчак и исключительно общительный парень.
Всего нас стало тридцать человек, из них восемь орденоносцев, средний возраст бойцов 20-25 лет.
Как-то еще в Москве Алексей Григорьевич Луньков пообещал мне:
- Увидишь, Станислав Алексеевич, насколько пригодится опыт таежного охотника в белорусских лесах.
Вскоре я начал убеждаться в этом. Перед отправкой в тыл, широко улыбаясь, Луньков подошел ко мне:
- Когда я был подростком, мы с отцом из лыж сделали санки и на них привезли домой убитого оленя. Такие санки надо и нам изготовить. Я обещаю везти на них не менее двухсот килограммов.
Луньков объяснил, как делать санки. Оказывается, не так уж сложно: лыжи ставятся на 60 сантиметров одна от другой, между ними закрепляются распорки из прочных перекладин, на которые затем накладывают дощатый настил, - и санки готовы. Предложение нам понравилось, и мы тотчас же принялись за работу. К вечеру соорудили шестеро саней, уложили на них груз. Утром в поход!
Перед выходом провели собрание бойцов Отряд состоял из коммунистов, кандидатов в члены партии и комсомольцев. Хотя с каждым бойцом уже говорили о серьезности и трудности задач, поставленных партией и командованием перед отрядом, мы сочли необходимым снова посоветовать остаться тем, кто не чувствует в себе должной смелости и выдержки.
Встал Воробьев.
- За других мне трудно говорить. Пусть каждый сам выскажется… Ведь кому-то из нас не придется вернуться. Я, как член партии, заверяю свой народ, партию и правительство, что все свои силы отдам борьбе с врагом, буду бить фашистов до последнего вздоха. Придется умереть - умру как коммунист.
Комсомолец Николай Денисевич, небольшого роста, круглолицый и румяный, постоянно с дружеской улыбкой на красиво очерченных губах, был сосредоточен и суров.
- Я белорус… Мою родину топчут гитлеровцы. Они уничтожают мой народ. Я не знаю, что сталось с родными, но я счастлив, что скоро вступлю на родную землю, горд выпавшей мне честью бить врага в Белоруссии. У всех нас одна цель: борьба с фашистами. Клянусь, я оправдаю в бою звание комсомольца.
После того как выступило больше десяти бойцов, поднялся комиссар Морозкин.
- Прежде чем отправиться через фронт, - сказал он, - командир отряда и я беседовали со многими бойцами, пробравшимися из-за линии фронта сюда, на Большую землю, чтобы снова встать в ряды Красной Армии. О страданиях наших людей там, на захваченной врагом земле, говорить сейчас не буду, вы об этом уже достаточно слышали. Я скажу о другом: о силе духа нашего народа. Похоже - такая у врага сила, что нет ей удержу, и все-таки не покоряются советские люди. Немцы твердят: как только зайдут к вам в дом оставшиеся красноармейцы, задерживайте их и сообщайте нам. А белорусские колхозники, рискуя жизнью, прячут и выхаживают раненых бойцов, отдают им последнюю буханку хлеба, последний кусок сала, показывают дорогу через фронт. А подвернется удобный момент - с голыми руками бросаются на зазевавшегося фашиста. Бывает, сначала один на один… Потом убеждаются, что вдвоем или втроем сподручнее. А где двое-трое, там и десять, и двадцать будут. По всей Белоруссии много небольших партизанских отрядов. Из самых глубин народа возникают они. Как правило, коммунисты становятся во главе отрядов.
Наш отряд должен стать одним из связующих звеньев между патриотами на оккупированной земле и нашим руководством, нашей армией… Так помните же всегда, что мы - посланцы Москвы, посланцы Коммунистической партии!
Закончив речь, комиссар внимательно оглядел притихших и взволнованных товарищей. А я смотрел на простое, чуть рябоватое лицо комиссара и вспоминал его рассказ о том, как он, старый чекист, переодевшись в спецовку чернорабочего, выбирался из Минска, уже занятого немцами, и как двое ребят, опознавших Морозкина на улице, охраняли его и провожали до последних домов окраины.
В предрассветной мгле растянулась еле различимая цепочка лыжников. Она проскользнула между низенькими домами пригорода Торопца и медленно двинулась на запад. Сильный мороз мешал дышать, больно щипал лицо. Позади бойцов поскрипывали нагруженные санки.
Я шел первым. От большой нагрузки лыжи глубоко вдавливались в снег, идти было тяжело. Вот ко мне широким шагом легко подъехал Луньков. Лицо его разрумянилось, казалось, он не чувствовал груза за плечами.
- Я пойду впереди, - обгоняя меня, сказал он.
Идти по проложенной лыжне стало легче.
- В Сибири всегда так делают, - говорил Луньков. - Не только охотники, даже звери. Одному все время идти впереди трудно, нужно меняться. Кто раньше додумался, люди или звери, не знаю, а способ хороший.
- Отличный, - подтвердил я, наблюдая за ловкими, точными движениями Лунькова и стараясь подражать ему.
Позади слышен веселый голос комиссара:
- Ловчей, друзья, выбрасывайте палки вперед. Дайте-ка санки, теперь я повезу.
Остановились на отдых. Добрицгофер извлек из своего мешка ножницы, клещи и, взяв пустую консервную банку, начал что-то мастерить. К нему тотчас же подошел Николай Денисевич. Давно я заметил, что между Карлом Антоновичем и Николаем, несмотря на большую разницу в летах, установились дружеские отношения. Может быть, потому, что у обоих было сильно развито чувство юмора.
- А все-таки скажите, Карл Антонович, какое здесь получится чудо? - спрашивал Денисевич.
- Пропеллер, пропеллер мой милый. Поставлю его на тебя, и ты полетишь, - смеясь, отвечал Добрицгофер.
Скоро "чудо" выяснилось. Широкие сапоги Карла Антоновича загребали снег и мешали идти на лыжах. Он решил приделать "снегоочистители".
- Аэросани, - смеялся Денисевич.
- Славно сработано, - осмотрев лыжи, авторитетно подтвердил Луньков, которого за быстроту и неутомимость быстро полюбили товарищи.
В полдень на горизонте показались низкие серые облака. Неожиданно крупными хлопьями повалил снег. Продвигаться стало труднее. Снег прилипал к "снегоочистителям" Добрицгофера, и за ним тянулись две глубокие борозды. Карл Антонович, учащенно дыша, упорно шел вперед и категорически отказывался отдать вещевой мешок Денисевичу, предлагавшему помощь.
Поднялись на горку. В бинокль осмотрели местность. Сквозь снежную метель заметили деревню и повернули к ней.
Когда-то, видимо, здесь находилась большая деревня, теперь она была мертва.
Война, прокатившись через нее, оставила страшные следы. Чернели пепелища. Высоко торчали закопченные трубы печей. С болью в сердце бойцы смотрели на картину разрушений.
Начальник разведки Меньшиков, обойдя уцелевшие избы, принес взъерошенного котенка.
- Единственное живое существо, оставшееся в селе, - сказал он. Бедное животное, дрожа, ласкалось к нему.
Выставив часовых, отряд расположился на ночлег. Бойцы принялись хозяйничать в сохранившихся избах: одни выметали мусор, другие разводили огонь.
Еще высоко в небе светила луна, когда дневальный поднял отряд. Сильный ветер разогнал тучи, устанавливалась ясная холодная погода. Успешный переход в тыл врага зависел от того, удастся ли незамеченными подойти к линии фронта.
Бойцы собрались без шума. Я приказал надеть маскхалаты. Санки прикрыли белыми нижними рубашками. Длинная, сливающаяся со снегом цепочка, двинулась вперед.
Уже стала слышна автоматно-пулеметная трескотня. В небо все чаще взвивались осветительные ракеты. Своим бледным светом они на короткое время освещали местность, а затем становилось еще темнее. Бойцам то и дело приходилось ложиться на снег, а вскочив, еще и еще ускорять шаги.
К полуночи отряд незамеченным прибыл на участок фронта возле Великих Лук, занимаемый батальоном лыжников. Командир батальона встретил нас приветливо, досадуя в то же время на своих бойцов за то, что они не заметили своевременно нашего приближения.
Командир батальона предупредил нас:
- Фашисты что-то готовят. Они стянули сюда большие силы. Провести через фронт можем, но вряд ли удастся втихую проскочить. Обстреляют, будут преследовать.
- Поищем другое место, - озабоченно заключил комиссар.
Я согласился с ним. Надо было торопиться: наступала весна. Когда начнут таять снега и вскрываться реки, придется бросить лыжи, а без них пройти сотни километров трудно.
Получив от представителя штаба корпуса документ, в котором было указано, что каждая воинская часть обязана оказывать нам содействие, мы двинулись вдоль линии фронта на северо-запад. Долго искали "щель", через которую можно было бы проскочить, но безрезультатно. Мы с комиссаром тревожились: уже десятое марта - весна могла нагрянуть неожиданно. Впереди водные рубежи: Западная Двина, Березина, множество других рек и речушек, которые в разлив станут серьезной преградой на пути отряда.
После двухчасового сидения над картами и сводками с фронта Морозкин с раздражением сказал:
- Вот, Станислав Алексеевич, сколько дорогого времени ухлопали на эти бесполезные шатания. Какой черт придумал это направление?
- Спасибо, дорогой, за откровенность. Я считал себя человеком, а ты узрел во мне черта. Направление выбрал я, а оперативные работники в Москве согласились со мной…
- Что же ты не сказал об этом раньше? - перебил комиссар с оттенком досады.
Мне подумалось, что лучше продолжать разговор в шутливом тоне; вынул карманное зеркальце, сделал вид, будто рассматриваю свое лицо.
- Мм… да, нечего сказать, и почернение есть, и обрастание шерстью значительное, но на черта, однако, не очень похож.
- И все-таки я доволен этим длинным походом, - сказал комиссар.
- Почему? - удивился подошедший Луньков.
- Проверили людей. Все прекрасно держатся, поход закалил их. В тылу врага будут крепче стали.
На рассвете одиннадцатого марта мы прибыли на участок фронта, обороняемый сибирским лыжным батальоном. Обстановка здесь благоприятствовала нам: активных действий не было, немцы не наступали, а наши концентрировали силы и собирали сведения о противнике. Сибирские стрелки в целях разведки делали по ночам глубокие вылазки в тыл врага.
Двенадцатого марта к нам пришел командир батальона и весело сообщил:
- Хорошие новости: в двенадцати километрах отсюда мы нащупали штаб противника. Если ночь будет безлунная, я пошлю людей разгромить его. Они вас и проведут через фронт. Налет на штаб отвлечет внимание немцев, и вы проскользнете незаметно.
Я с благодарностью пожал ему руку. Мы сели за карту.
- Вот деревня Собакино, у самой линии фронта. Там расположился старший лейтенант Рыжов с шестьюдесятью бойцами. К вечеру будьте готовы. В Собакино вас поведут мои бойцы, а оттуда с Рыжовым через фронт. Подходяще?
- Подходяще! - в один голос ответили мы с Луньковым и пошли готовиться к выступлению.
Мы убедились, что санки хороши только в чистом поле, а в лесу, цепляясь за кусты и пни, они сильно задерживали продвижение. В тылу придется идти лесом, санки будут мешать, а при встрече с противником наши запасы могут попасть ему в руки. Не отказаться ли?
Свои сомнения я поведал начальнику штаба Лунькову.
- Жаль оставлять груз, - сказал он, - столько здесь подарков фашистам!
- Все возьмем, ничего не оставим, - ответил я, сам еще не зная, как это сделать.
Начали перекладывать с саней в вещмешки боеприпасы, каждому по двадцать пять килограммов.
- Мне тридцать пять, - попросил Луньков, когда подошла его очередь, и, уложив просимую порцию в мешок, легко вскинул его на плечи.
- Мне можно класть пятьдесят, только выдержат ли лыжи, - проговорил Добрицгофер.
От груза освободили отрядного врача Ивана Семеновича Лаврика, недавно поправившегося после тяжелого ранения, полученного в боях под Москвой. Ему оставили лишь медикаменты.
С наступлением темноты в сопровождении разведчиков-сибиряков двинулись в путь, добрую часть которого нас провожал командир батальона. Он пожелал нам успеха:
- Встретимся после победы!
Вскоре достигли деревни Собакино, разведчики передали Рыжову задание командира и представили нас.
- Прекрасно, - сказал Рыжов, - пройдем - лист не шелохнется, только луна, кажется, собирается вынырнуть. Но ничего, что-либо придумаем.
По его уверенному голосу и манерам чувствовалось, что он успел обстоятельно ознакомиться с местностью.
Составили план перехода. В километре от нас находились немцы. Рыжов со своими бойцами знал каждую "щель" в их расположении, но, на наше несчастье, ветер прогнал облака, и полная луна осветила окрестности.
- Нет, в такую ночь идти - это самоубийство, - проговорил Рыжов. - Противник нас обнаружит и будет преследовать по лыжням. Надо дождаться снегопада.
Решили заночевать в деревне. На рассвете прибежал разведчик и сообщил, что недалеко замечены два лыжника, которые около часа вели наблюдение за деревней, а затем скрылись.
Около полудня со стороны противника показалась группа лыжников. Двое из них отделились и пошли прямо на нас. Рыжов приказал огня не открывать. В двухстах метрах лыжники остановились и, о чем-то переговорив, исчезли за бугром.
Вот вынырнули еще шестеро и спрятались за тем же бугром. По-видимому, немцы скапливались для атаки. Лежавший рядом со мной Рыжов внимательно следил за маневрами врага. Когда последний лыжник скрылся, он сказал:
- Ну, Станислав Алексеевич, не хотели мы здесь шуметь, а, видно, придется. Вероятно, из-за этого холма вылезут немцы, нужно подготовиться. Как ваши ребята?
- Под Москвой славно дрались, - не без гордости ответил я.
- Вы со своим отрядом обороняйте правый фланг, а мы - центр и левый, а также прикроем с тыла. - И Рыжов ушел.
Через полчаса из-за холма показалось до полуроты гитлеровских солдат, которые двигались прямо на деревню. Впереди шли лыжники. Вот они уже совсем близко, можно различить их ухмыляющиеся лица… Но почему не слышно команды Рыжова? Кто-то из фашистов закричал, и одновременно раздался залп наших пулеметов и автоматов. Передние цепи были сметены, уцелевшие гитлеровцы бросились назад. Упавший лыжник поднял руки. Рыжов, крикнув мне, чтобы мы оставались на месте, поднял своих бойцов и бросился преследовать убегающих немцев.
За бугром еще долго была слышна стрельба, постепенно все стихло. Возвратились бойцы Рыжова, неся двух убитых и одного раненого. Противник же только убитыми потерял двадцать человек.
С опушки по деревне начала бить немецкая артиллерия.
- Сегодня они больше не придут, - успокоительно проговорил Рыжов.
Нам очень пригодился взятый в плен немецкий разведчик. Сначала он ничего не хотел говорить, но, после того как плотно пообедал и Карл Антонович с ним дружески побеседовал, сделался словоохотливым и дал ценные показания.
Наши проводники - Анатолий Павлович Чернов и Иван Никифорович Леоненко - просили меня оставить их в отряде. Они успели подружиться с бойцами, увлечься рассказами о партизанских походах. Они сказали, что слышали мой разговор с командиром батальона, разрешившим в случае опасности оставить их у себя. Я согласился.
На счастье, к вечеру поднялась пурга. Лицо Рыжова прояснилось.
- Кажется, ожиданию пришел конец. Будем выступать, - радостно сказал он.
Когда стемнело, мы вышли. К полуночи метель усилилась. Сухой, больно стегавший лицо снег летел как будто и сверху и снизу. В двух шагах ничего нельзя было рассмотреть; мы шли гуськом, то и дело натыкаясь на идущего впереди товарища.
Первым шел Рыжов. Изредка он останавливался, тогда останавливались и мы. Прислушивались. Но, кроме завывания ветра, ничего нельзя было услышать. Пройдя около трех километров, мы очутились в лесной лощине. Здесь ветер был слабее. Ко мне подошел Рыжов.
- Линия фронта осталась в двух километрах позади нас, - сказал он, - самое опасное место прошли, но и сейчас нужно быть начеку.
Отряд с трудом пробирался сквозь метель, как вдруг, словно из-под земли, вырос колхозный сарай.
- Кайки? - спросил у Рыжова великолепно помнивший карту Луньков.
- Да. Пленный говорил, что солдат в этой деревне нет. Не врет ли?.. Нужно проверить.
Посланные разведчики быстро вернулись и доложили, что в деревне противника нет. Пленный говорил правду.
На рассвете вошли в деревню. Выставив часовых, отряд разместился по хатам.
Рыжов, Луньков, Морозкин и я зашли в дом; полуодетые детишки юркнули на печку. Хозяйка через другие двери быстро вышла.
- Здравствуйте, принимайте гостей, - поздоровался Луньков.
- Откуда вы? - спросил хозяин, исподлобья рассматривая нас.
Рыжов снял маскхалат, на его шапке блеснула пятиконечная звезда.
- Садитесь, - угрюмо пригласил хозяин, опасаясь провокации.
Только через некоторое время, убедившись, что мы советские люди, он крепко пожал нам руки и позвал жену.
- Откуда вы пришли, дорогие? Сначала было за немцев приняли. - И, обращаясь к жене, сказал: - Маруся, поищи чего-нибудь получше для гостей.
- Оккупанты не все забрали? - спросил Морозкин.
- Брали сколько могли. Две недели здесь стояли. Но для своих всегда найдется чем угостить, - хитро подмигнула хозяйка.
Пока накрывали стол, я беседовал с хозяином. Оказалось, оккупанты обобрали деревню, угнали скот. Колхозники успели, впрочем, кое-что спрятать. Осенью удалось оставить немного яровых, разыскали заброшенные жернова и кое-как перетирали зерно на муку.
- Совсем невмочь стало, когда в деревне стояли гитлеровцы. Они перестреляли всех кур и даже собак. Теперь не слышно ни собачьего лая, ни крика петухов, - закончил рассказ хозяин.
- Оставили ли немцы вместо себя кого-нибудь? - спросил я.
- Назначили старосту, но вы его не трожьте - свой человек. Мы сами хотели, чтобы его назначили.
- Позовите старосту, - попросил я.