4
Решили идти в леса Плещеницкого района и там окончательно обосноваться. Ночью подошли к деревне Селище и остановились. Отдыхали не более получаса, как от постовых пришло донесение: в деревню идет противник.
Партизаны выскочили из домов. В темноте разглядели двигающиеся фигуры и крикнули:
- Стой! Кто идет?!
Вместо ответа прозвучала команда:
- Станковый пулемет - на высоту, ручной - вдоль дороги, первый взвод - справа, второй слева, в обход - марш!
Мы залегли. Послышалось щелканье затворов.
- Кто такие? - раздался голос.
- Партизаны!
- Мы тоже!
"Атакующими" оказались партизаны из отряда "Дяди Васи" - Воронянского. Их было семь человек во главе с начальником разведки Романовым. Думая, что в деревне полиция, они своей демонстрацией рассчитывали нагнать на нее панику.
- Куда идете? - спросил я Романова.
- Громить волостное правление в волостном центре Заречье, - ответил Романов и попросил у меня людей.
Для того чтобы поосновательнее познакомиться с местными партизанами, мы решили повести туда весь отряд и принять участие в операции.
Подошли к мосту, впереди стало видно Заречье. Морозкин и Луньков с несколькими партизанами остались для прикрытия, а я с остальными вместе с группой Романова направился к зданию правления.
Воробьев тихо подполз к постовому и без шума снял его. Партизаны ворвались в здание. Романов с несколькими партизанами расстрелял бургомистра и двух полицаев. Захватив с собой наиболее важные документы, мы вернулись к мосту.
Романов посмотрел на мои рваные сапоги и сказал:
- В таких вы не дойдете даже до нашего лагеря, возьмите эти, - и он протянул мне новые сапоги, снятые с полицейского.
Я поблагодарил и отдал сапоги Мацкевичу - тот был совершенно бос.
Романов, чтобы запутать следы, вел нас кружным путем. Возле вывороченной грозой ели отряд остановился. Романов сказал: "Обождите здесь, мы сейчас" - и ушел.
Скоро он вернулся в сопровождении статного, широкоплечего мужчины.
- Уполномоченный особого отдела Воронков, - отрекомендовался он.
Воронков расспросил нас и, удостоверившись, что мы действительно партизаны, повел в лагерь. Встретить нас вышел командир отряда. Он был в чистой, хорошо отглаженной военной форме без знаков различия. Я с удовольствием отметил его отличную выправку кадрового военного.
- Майор Воронянский, Василий Трофимович, - представился он и, крепко пожав мне руку, пригласил в шалаш.
Мы разговорились. Василий Трофимович рассказал о себе. Раньше он был командиром 570-го отдельного батальона связи 13-й армии. В одном из боев батальон попал в окружение. Воронянский не пал духом и в сентябре 1941 года включился в партизанское движение. Весь свой армейский опыт, все незаурядные способности боевого командира отдал неутомимой борьбе против гитлеровских захватчиков.
Под стать ему был и комиссар отряда Иван Матвеевич Тимчук. Он с первых дней оккупации, оставшись в тылу врага, повел активную работу по мобилизации населения на вооруженное сопротивление врагу.
В отряде Воронянского насчитывалось уже около 150 бойцов. Многие из них уже участвовали в боевых операциях и накопили немалый опыт партизанской войны в тылу врага. "Золотой фонд" отряда составляли патриоты, вырвавшиеся из Минска, где, будучи участниками городского подполья, прошли суровую школу борьбы против немецко-фашистских оккупантов и их карательных органов.
- Эх, если бы здесь была степь, - вздохнул Василий Трофимович, - я бы пощупал немцев. Сядешь на коня - и летишь стрелой. Но ничего, просохнут дороги, и пробьемся к фронту…
- Зачем к фронту, когда и здесь можно бить врага, - сказал я. - Ведь у вас уже немалый опыт партизанской войны.
Воронянский задумался.
- Лучше всего запросить Москву, - продолжал я. - Пусть там узнают о вашем отряде и скажут, что делать.
- У вас есть рация? - оживился Воронянский. - Конечно же, запросите!
Пока мы беседовали, Пик натянул антенну, установил репродуктор.
И вот прозвучал голос Москвы: передавали сводку Совинформбюро.
Вместе с Воронянский мы подготовили радиограмму в Центральный Комитет партии. Утром 5 мая получили ответ:
"Остаться в тылу. Желаем успеха в борьбе с фашизмом".
Воронянский сообщил партизанам задание партии.
- Ура! Смерть фашистам! - прогремело в лесу.
Наш комиссар рассказал о разгроме немцев под Москвой, об усилении партизанской борьбы. После долгого обсуждения решили назвать отряд Воронянского "Мститель".
Москва сообщила о высылке для нас самолетов с боеприпасами. В районе деревни Крещанка подыскали подходящую площадку и стали ждать.
Было решено, что наш отряд проведет некоторое время в отряде "Мститель".
Мы с Морозкиным и Луньковым долго обсуждали, кого послать к Карлу Антоновичу, и, наконец, остановили выбор на Мацкевиче, который, как местный житель, хорошо знал обстановку и дороги окружающих районов.
- Можете выполнить ответственное задание? - спросил я Мацкевича.
- Я коммунист, - коротко ответил он.
- Отыщите эту усадьбу, - я показал на карте хозяйство лесника Акулича, у которого находился Добрицгофер, - там лежит наш раненый товарищ. Если он не так слаб, возьмите его с собой. Не забудьте пароль.
Мацкевич быстро собрался и с группой партизан вышел из лагеря.
Погода испортилась, снова зарядил дождь. Москва сообщила, что самолет пока прислать не может.
Какова обстановка в Минске, я не знал. Чтобы легче было отыскать минское подполье, обосновались неподалеку от города.
- Нужно послать людей в Минск, - предложил я комиссару.
- Правильно, - отозвался Морозкин. - Как городское подполье, так и партизаны сильны своей взаимной связью.
Тимчук подобрал четырех человек: уполномоченного особого отдела Максима Воронкова, того самого, который встретил нас у лагеря, Владимира Романова, Михаила Гуриновича и Настю Богданову. Я выделил в эту группу Кухаренка.
Кухаренок до войны работал в Минске на железной дороге. Там у него осталась мать. У Воронкова и Гуриновича в городе тоже были родные. У первого - сестра Анна, у второго - жена Вера Зайцева. Побеседовав с Гуриновичем и Воронковым, мы пригласили Настю. Я ее и раньше видел в отряде, часто слышал ее задорный смех и звонкие песни. Ей было на вид лет шестнадцать-семнадцать.
- Зачем тебе в отряде это дитя? - спросил я как-то у Василия Трофимовича.
- У этого дитяти на счету восемь убитых немцев. Таков у нее характер: в бою - огонь, а в лагере - беззаботная пташка.
Вот и теперь голубые глаза девушки весело и смело смотрели на нас.
- Где ты работала до войны? - спросил я.
- В Логойском районе секретарем сельсовета, - словно колокольчик, зазвенел ее голос.
- В Минске знакомые есть?
- Была подруга, сейчас эвакуировалась.
- Город хорошо знаешь?
- Три месяца была на курсах… Что, в Минск надо идти? - вдруг спросила она.
Мы с Тимчуком переглянулись.
- Да, - кивнул он. - Не побоишься?
- Не побоюсь, - ответила Настя и сжала губы.
- Смотри. Ведь коли немцы схватят, это похуже, чем пулю получить.
- Не побоюсь, - повторила она, тряхнув головой.
Взяв у Насти паспорт, мы отпустили ее.
К сожалению, ни у кого, кроме Насти, не было документов. Мы задумались, смогут ли наши товарищи пробраться в Минск. Условий паспортного режима в городе мы не знали. Вызвали партизан, изложили им наши сомнения.
- Дойдем, - твердо ответил Гуринович.
Обсудили план похода. Мужчины должны были идти без документов, в крестьянской одежде, с пистолетами и гранатами, Настя - с документами, без оружия. Перед городом она оставит партизан, сходит к Анне Воронковой, выяснит обстановку и, если все будет спокойно, приведет к ней ночью своих товарищей. Мы допускали, что немцы могли следить за семьями партизан, но другого выхода не было. Пришлось пойти на риск.
Партизаны ушли собираться, а мы с Тимчуком и Морозкиным, вооружившись захваченными в волостном правлении штампами и печатями, через пару часов "оформили" Насте паспорт и изготовили пропуск для входа в Минск.
К утру все были готовы. Больше всех на "легальных" крестьян походил Кухаренок и Настя, у остальных были чересчур смелые лица. Особенно задорно и независимо смотрели широко расставленные глаза Гуриновича.
- Вы лучше не поднимайте голову, а то даже самый задрипанный полицай обратит на вас внимание, - заметил я Романову, Гуриновичу и Воронкову. - Помните о важности задачи, будьте осторожны, без надобности не лезьте куда не следует, остерегайтесь провокации.
Я расцеловался с каждым и, подавая руку Насте, смутился: "Как попрощаться с ней?" Она сама нашла выход из затруднительного положения - поцеловала меня в лоб.
Партизаны отправились: впереди Кухаренок, за ним остальные. Мы смотрели им вслед и ясно представляли, на какую опасность они идут, но верили в них. Задание они выполнят…
Наиболее опытными были, конечно, Гуринович и Воронков. Коротко расскажу о них.
Михаил Петрович Гуринович родился в Белоруссии, получил высшее образование, хорошо знал родные края. За два года до войны вступил в партию. Когда немцы захватили Минск, перешел на нелегальное положение и работал в подполье, подбирал и направлял проверенных людей в партизанские отряды, создавал диверсионные группы, распространял антифашистские листовки. Ему удалось переправить в отряд Воронянского пять винтовок, четыре пистолета, два ручных пулемета и несколько тысяч патронов. Затем сам ушел из Минска.
Максим Яковлевич Воронков в партию вступил в 1932 году. Он тоже с первых дней оккупации перешел на нелегальное положение, а в декабре 1941 года ушел в партизанский отряд Воронянского, где стал начальником особого отдела.
Настя Богданова легкой походкой шла по обочине шоссе, а Воронков, Гуринович, Романов и Кухаренок на некотором отдалении позади, иногда они углублялись в придорожные лесочки.
Не доходя двенадцати километров до Минска в деревне Паперня Воронков и Гуринович остановились у знакомых, бывших студентов политехнического института Василия Молчана и его жены Марии, работавших на местном торфопредприятии. Василий и Мария помогли Гуриновичу и Воронкову попасть в город.
Кухаренок, Настя и Владимир Романов продолжали путь одни. Благополучно обошли посты и оказались в Минске. Кухаренок предложил зайти сначала к нему домой, где жила его мать.
- А не опасно? - высказал сомнение Романов. - Сын в партизанах, значит дом на примете у полиции.
- Нет, - отрицательно покачал головой Кухаренок. - О том, что я в лесу, никто не знает, даже мать. В начале войны уехал с поездом и не вернулся. Вот и все.
До войны Кухаренок работал начальником поезда, и его исчезновение из Минска выглядело оправданным. С доводами его все согласились.
Безлюдными переулками привел Николай Кухаренок своих товарищей к домику матери и… побледнел. На месте домика валялись обгорелые бревна и мусор. Жива ли мать? И если жива, где искать ее?
Надо было торопиться. Договорившись о месте и времени встречи, Романов пошел к своим знакомым. Настя направилась в район Сторожевки, к родственникам, а Кухаренок - к довоенным друзьям, через которых надеялся найти мать или узнать о ее судьбе. Ему сразу же сказали, где она. Мать приютилась в доме Михаила Галко. Николай постучал, на пороге показалась старушка с накинутым на плечи платком. Узнав сына, она со слезами бросилась к нему:
- Коленька, сыночек… Жив?
- Жив, мамаша…
- Ой, счастье какое… Заходи поскорее…
Старушка давно считала сына погибшим. И вдруг он заявился. Она глядела и не могла наглядеться на своего "мальчика", который и впрямь, несмотря на тяготы партизанской жизни, мало изменился и казался очень молодым. Утром Кухаренок и Романов встретились с Настей Богдановой.
- Ну, теперь продолжим дело, - начал Романов. - Ты ведь, кажется, знаешь сестру Воронкова, Анну.
- Знаю. Встречались.
- А жену Гуриновича?
- И с Верой Герасимовной знакома.
- Вот с них и начинай, - решил Романов. - Только будь осторожна и держись как можешь естественнее. Ты - наша первая цепочка и надежда.
Настя разлохматила волосы, посмотрелась в осколок зеркала…
- Ждите! Постараюсь сделать все как надо. - И пошла, кажется, спокойной беспечной походкой.
Кажется… Какой надо обладать волей, чтобы вот так, внешне спокойно, идти по улицам города, переполненного фашистами, где тебя в любую минуту могут схватить, бросить в тюрьму и, подвергнув нечеловеческим пыткам, казнить!
Настя пришла на следующее утро, возбужденная, веселая. Она рассказала, что встретилась и с Анной Воронковой и с Верой Зайцевой.
Обе они поддерживают связь с подпольной группой и готовы выполнить любое задание. Вера очень хочет повидать мужа. Романов ответил:
- Устроим! Но не это главное.
Прошли еще сутки. Едва забрезжил рассвет, все разошлись устанавливать связи с нужными людьми.
Не терял времени и Максим Воронков. Он встретился со старым другом Кузьмой Лаврентьевичем Матузовым. В свое время Матузов окончил Белорусский политехнический институт, с первых дней войны ушел на фронт, но был тяжело ранен и попал в плен. Оттуда удачно бежал и добрался в Минск. Здесь нашел свою семью. Но жить было не на что. И он рискнул. Явился к коменданту города и попросил дать ему какую-нибудь работу. Матузова определили служащим городской управы. Это легализовало его. Но Кузьму Лаврентьевича угнетала мысль, что он стоит в стороне от борьбы против оккупантов. Поэтому встреча с Воронковым очень обрадовала его. Матузов заявил твердо и решительно:
- Можешь на меня рассчитывать. Что я должен делать?..
Кузьма Лаврентьевич оказался для нас сущей находкой. Мы сразу получили доступ к секретным бумагам городской управы.
Наши разведчики заинтересовались личностью Георгия Красницкого, бывшего кадрового командира, попавшего в окружение. Георгия знала в лицо мать Кухаренка. Красницкому удалось скрытно пробраться в Минск и устроиться на работу в качестве инженера на вагоноремонтный завод имени Мясникова. Немцы нуждались в квалифицированной рабочей силе, поэтому не очень придирались к тому, что этот молчаливый, но трудолюбивый инженер еще недавно служил в армии. На вопрос начальника завода оберста Фрике, как он относится к победам Германии на Восточном фронте, Красницкий уклончиво ответил:
- Я политикой не интересуюсь, господин полковник. Моя политика - это мои руки. - И он протянул широкие ладони, загрубевшие еще во время боев на фронте.
Разведчики решили рискнуть и встретиться с Красницким, рассчитывая на то, что вчерашний командир не должен быть предателем. Встречу обставили так.
Недалеко от завода прогуливаются Настя и мать Кухаренка. Скоро конец смены. Вот из проходной начинают выходить рабочие. Старушка незаметно указывает Насте на молодого человека в большой кепке. Это Красницкий. Настя переходит улицу, обгоняет его и "случайно" роняет кошелек. Красницкий подбирает кошелек и протягивает его девушке. Настя любезно благодарит и завязывает разговор о трудностях жизни, безденежье. Постепенно переводит беседу на нужную тему. Красницкий настораживается, а не подослан ли провокатор? Пытается уйти. Тогда Настя решается на последний шаг. Намекает, кто она. Настороженный взгляд Красницкого теплеет.
- Может быть, вы, - предлагает Настя, - желаете встретиться с моим другом?
Красницкий начинает догадываться, кто ее друг.
- Если он ревновать не будет, я согласен.
- Обойдемся без ревности… ради общего дела.
Через несколько дней Настя сводит Красницкого с появившимся в городе Гуриновичем, и тот, убедившись, что Георгий готов помогать подпольщикам, поручает ему войти в доверие к оккупантам.
- Постепенно начинайте сплачивать вокруг себя заслуживающих доверия людей и ждите наших указаний, - говорит на прощание Михаил Гуринович.
- Хорошо… Все понятно…
Так стали создаваться новые подпольные патриотические группы в Минске. Я говорю "новые", потому что в городе активно действовали другие подпольные группы, во главе которых стояли партийные работники, чекисты или бывшие военнослужащие Краской Армии.
К сожалению, отсутствие опыта в конспирации часто приводило к провалам.
Мать Кухаренка, несмотря на преклонный возраст и недомогание, охотно выполняет наши поручения. Внешний вид старой женщины ни у кого из немцев и полицейских не вызывал подозрений. Поэтому она медленно и спокойно брела по городу, находила нужные нам адреса, людей, толкалась на рынке и снова возвращалась домой.
Прошло некоторое время. Все разведчики, посланные нами в Минск, благополучно вернулись в лагерь. У нас словно гора с плеч свалилась.
После доклада о сделанном разведчики пошли отдыхать, а мы с Луньковым, Морозкиным, Воронянским и Тимчуком приступили к составлению плана дальнейших действий.
Деревья покрылись пышной зеленью. Начали подавать голос кукушки, звонко щебетали дрозды, по ночам заливались соловьи. Лес шумел веселой весенней жизнью.
Мацкевич прибыл в лагерь только одному ему известными тропами. Мокрый от утренней росы, уставший, но с сияющим лицом, ввалился он ко мне в шалаш.
- Товарищ командир, задание выполнено, - вытянувшись, начал было рапортовать Мацкевич. Я обхватил его плечи, подвел к лежанке.
- Не нужно, рассказывай.
- Поправился переводчик. Он здесь, в лагере. Привел вам также группу партизан "Бати" (Г. М. Линькова), ею руководит Черкасов, - коротко доложил Мацкевич.
Я вышел из шалаша. Неподалеку толпились партизаны. Как настоящий дуб в березняке, возвышался над всеми Карл Антонович. Почти бегом кинулся я к нему. Лицо Добрицгофера пожелтело, а в глазах светились все те же веселые огоньки.
Мы обнялись, и я почувствовал, что ногами не достаю земли.
- Пусти, медведь, - вырвался я.
- Спасибо, друг, что прислал за мной, - тряс мою руку Добрицгофер.
- Как раны?
- Совсем затянулись, я живучий, только в бою плохо, слишком большой вырос - хорошая мишень для врага, - весело смеялся Карл Антонович.
- Радуйся, что большой. Маленькому эта пуля попала бы в живот, а тебе в ногу, - в тон его шутке сказал Луньков.
Добрицгофер обнимал друзей, знакомился с новичками.
Я поблагодарил Мацкевича и его группу за успешное выполнение задания и пошел знакомиться с Черкасовым.
Это был высокий, стройный, с ясными выразительными глазами брюнет лет тридцати. С ним пришли четыре партизана, один из них лежал на походных носилках. Лаврик уже хлопотал возле раненого.
- Тяжело? - спросил я, взглядом показывая на раненого.
- Не очень, спасибо вашему врачу - обещает вылечить, - ответил Черкасов.
Он рассказал, что, организуя диверсию на железной дороге, зашел в Олешников лес, где думал временно остановиться, и нарвался там на карателей. Они окружили его группу. По предположению Черкасова, их выдал староста Больших Олешников.
Черкасов попросил разрешения остаться в лагере, пока не поправится раненый. Я согласился.
В эти дни мы ожидали возвращения из Заславского района Вайдилевича и Воробьева с группой.
22 мая возвратились только двое из группы. Они принесли печальную весть.