Учебников у меня не было, и домашние задания я часто переписывала во время перемен (или на уроках немецкого языка) из книг моих одноклассниц. Ни тетрадей, ни какой другой писчей бумаги я не имела, поэтому моя тётушка дала мне 2–3 блокнота её сына Саши, а знакомая моей сестры, бывшая учительница из Мариенталя по фамилии Бэр, передала мне великолепно изданные книги на немецком языке "Der stille Don" – "Тихий Дон" Шолохова и "Die Abenteuer des braven Soldaten Schwejk" – "Приключения бравого солдата Швейка" Ярослава Гашека – чтобы я на них писала. Чернила для письма я изготавливала сама, используя для этого сажу из дымоходной трубы и молоко. Проблема возникла с чернильницей, вернее, с ее отсутствием. Вместо неё у меня была коричневая бутылочка с пробкой, которую приходилось носить с собой в школу и обратно. В зимние морозы пока дойдешь до школы – "чернила" замерзали. Иногда я прятала их в рукав или подмышку.
Любимой моей учительницей была Нина Степановна Роговая – преподавательница русского языка и литературы, моего любимого предмета.
Учительница немецкого языка Елена Казимировна Науджунас происходила из Литвы и занимала особое положение среди учителей. По-моему, все ученики тогда ненавидели немецкий язык, но никто – преподавательницу этого языка. Её серьезное отношение к своему предмету, её корректность и справедливость во всех отношениях признавались всеми. У нас сложилось к ней глубокое уважение. Во время перемен перед уроками немецкого языка в классе стоял гул: спрягались глаголы, склонялись существительные или строились немецкие предложения… Я же на уроках почитаемой Елены Казимировны часто выполняла домашние задания по другим предметам…
Запомнился учитель физики, маленького роста, с всклокоченными с проседью волосами, говорящий с чувашским акцентом, что, видимо, и приводило нас в хорошее настроение. Имени его не помню, а прозвище было "Система CGS" (це-же-эс). Это прозвище дали ему, если не ошибаюсь, два наших ученика В. Лрошенко и Л. Петрик, которых кто-то назвал "умные головы".
В начале учебного года состоялось общешкольное комсомольское собрание. С грустью я замечала, с каким воодушевлением говорилось о предстоящем собрании. Сердце щемило при воспоминании о моей позорной попытке вступить в комсомол в 7-м классе… Впоследствии я узнала, что секретарем школьной комсомольской организации избран ученик 8-го А класса Павел Братчун, который имел большой авторитет среди учащихся. Я его не знала, но замечала, как мальчишки нашего класса со звонком на большую перемену спешили в какое-то помещение, где все толпились вокруг Павла. Видимо, он рассказывал какие-нибудь занимательные и познавательные истории, т. к. мальчишки приходили оттуда в хорошем настроении и нередко кто-нибудь из них, подняв кверху указательный палец, произносил какое-нибудь изречение великих философов или писателей и заканчивал: "сказал Братчун".
Каждые две недели, по субботам, в школе устраивались танцевальные вечера, которые я до Нового года ни разу не посетила, потому как скучала по дому и часто ходила по субботам домой в Кучук. Кроме того, я бы одна никогда не пошла на вечер, у меня и малейшего желания не было туда пойти. Всё изменилось, когда после зимних каникул Роза стала тоже в нашем классе учиться. Квартировалась она с Нюрой вместе, но в одну из январских суббот мы с ней вдвоем пошли на школьный вечер. Начался он небольшой концертной программой. На маленькой сцене появились четыре музыканта.
Взрослый мужчина играл на пианино, мальчишка лет 13 – на аккордеоне, другой, лет и – на скрипке, и совсем маленький бутуз ударял совершенно безошибочно в такт музыки в треугольник. В следующий вечер я уже знала, что выступал перед нами тогда учитель математики 6-7 классов Климентий Варфоломеевич Роор (Rohr) со своими тремя сыновьями. Учитель Роор был поволжским немцем, причем из нашего села Мариенталь. Все мои родственники хорошо его знали. Музыка, которая звучала в нашей школе в те годы, была восхитительна. Под мелодии различных вальсов, танго, фокстрота и других танцев мы с наслаждением передвигались по залу. В основном, все наши учителя присутствовали на этих вечерах. Некоторые из них показывали нам, как правильно и красиво делать соответствующие шаги в различных танцах. Нам очень нравились эти вечера. Еще я узнала, что в школе есть театральный кружок и что им руководит Валентина Андреевна, учительница литературы 9-10-х классов. В тот период времени готовилось большое театральное представление. Исполнителей ролей выбирала сама Валентина Андреевна. Как бы мне хотелось тоже принять участие, но мне никто не предложил никакой роли. Конечно, потому что я немка, думала я. Зато я могла петь в хоре вместе с Розой. У Розы был красивый и сильный голос, и она несколько раз выступала с сольным пением. В дуэте с одним из учителей она пела украинскую песню "Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю". С большим успехом. От хорового пения я не получала большого удовольствия, но репетиции посещала регулярно, чтобы не чувствовать себя так изолированно от всех.
Приближались весенние каникулы. Световой день все увеличивался, и ярко палящие лучи солнца привели к повышению температуры воздуха, в результате чего снежные заносы потеряли свою зимнюю мощь и начали таять.
Пока снег не превратился в лужи, пока ночью еще держались слабые морозы, мы ходили в школу в валенках, которые насквозь промокали, когда мы возвращались домой, и которые потом на ночь ставились в называемую по-украински прыпичку, где они и высыхали полностью к следующему утру. Некоторые из девочек имели кожаные сапоги, которые они могли надевать вместо валенок. У меня таких не было, а мои кожаные полуботинки за зиму, к сожалению, не увеличились в соответствии с моими ногами и стали малы для того, чтобы можно было надеть их на толстые вязаные шерстяные чулки. Когда таяние снега вошло в полную силу, я перед самыми каникулами пропустила два дня школьных занятий.
В первый день каникул ранним утром приехали за нами на санях в двойной упряжке. По утреннему морозцу мы с трудом, но проехали по застывшим лужам широкого Ленинского проспекта села Родино, а в поле еще довольно плотно лежал снег и дорога была вполне проезжей.
Дома меня встретили с большой радостью. И не столько мой приезд был причиной тому и привел глаза и лица моих родных к возбужденно-счастливому сиянию, а то событие, что наша корова отелилась.
Женщины озабоченно планировали, как можно рациональнее, целесообразнее распределить расход молока, какую часть его можно променять на недостающие у нас продукты питания (овощи, например), а также на одежду.
Моей старшей сестре Марии с четырьмя детьми жилось гораздо хуже. Наша мать, как могла, поддерживала её, смотрела за детьми, пока Мария работала в швейной мастерской у Эллы. Однажды я посетила мастерскую и наблюдала, как Мария в это время распарывала старую грязную зимнюю куртку или полупальто. Совсем близко к своим очень слабо видящим глазам она держала эту вещь и старалась обломком от опасной бритвы попасть точно в шов, чтобы не повредить ткань. Густая пыль исходила от каждого стежка шва. Жаль мне было Марию, и хотелось реветь.
Крайне бедственно выглядела её домашняя обстановка. Всё возможное она уже обменяла на продукты питания. Старшая её дочь, которую теперь называли Маруся и которой было 12 лет, работала на ферме летом и иногда помогала там зимой…
После каникул нас со своим провиантом на оставшуюся последнюю четверть уже посуху отвезли на телеге в Родино.
30 апреля состоялся школьный вечер, посвященный международному дню трудящихся 1 Мая. Состоялось большое театральное представление, в котором главную роль превосходно играл Павел Братчун.
Роза и наш учитель математики пели дуэтом украинские песни – с большим успехом.
На танцевальных вечерах мы с Розой много танцевали не только друг с другом, но и с мальчишками из нашего класса. На последнем вечере этого учебного года вдруг передо мной оказался Павел Братчун. "Можно пригласить на вальс?" – спросил он, улыбаясь. Какое-то мгновение я молча смотрела на него, потом, тоже улыбаясь, кивнула и подала ему руку. С этих пор я была убеждена, что Павел лучше всех других…
Но об этом не должен знать никто, даже Роза, не говоря уже о нем самом. Он – никогда. Потому что я немка.
9-го мая после школы, когда я только пообедала, донеслись вдруг с улицы какие-то крики. Дверь рывком отворилась, забежала моя тетушка Анна, плача и смеясь одновременно, обняла меня и сказала, что война кончилась, что мой папа и её сын Саша теперь вернутся и мы все поедем домой в Мариенталь.
Конечно, мы все и до этого знали, что война скоро кончится. И тем не менее, это известие было потрясающим. "Наконец-то!" – вскричала я, выбежала на улицу и примкнула к громко ликующей толпе. Все бежали в направлении к центру, в сторону нашей школы. Роза выбежала с криками из дома, мы обнялись, радостно крича "конец войне" и прыгали, как маленькие дети, или как ненормальные. Нюра тоже была с нами.
На центральной площади уже сооружалась трибуна, и кто-то из райкома Партии кричал: "Да здравствует победа, да здравствует непобедимая Красная Армия, да здравствует коммунистическая партия Советского Союза. Да здравствует товарищ Сталин!"
В толпе слышались сквозь слёзы отдельные выкрики: "Наконец-то кончилась эта проклятая война", "Наконец-то мир!". Все обнимались, смотрели друг на друга с ликующим восторгом, с надеждой на светлое будущее…
Нет, не все выражали радостный восторг. Некоторые женщины стояли недвижно, невидящими глазами смотрели перед собой, выражая полную безысходность охватившей их печали. Другие громко голосили, причитали по погибшим мужьям, сыновьям, братьям или отцам. И так же выражали безысходность своего печального положения.
Прошло некоторое время, и люди немного успокоились. Тогда начался митинг.
Мои мысли были с моими родителями, сестрами, родственниками. Наперед я радовалась возвращению моего отца…
Как и я, все надеялись, что мы вернёмся на родину, на Волгу.
Когда, каким образом и вернёмся ли – эти вопросы остались безответными.
Часть вторая
Глава 1
Первое лето без войны. Ничего не изменилось, все осталось как в годы войны, и всё-таки, как-то иначе… Надежды, возлагавшиеся на окончание войны, не исполнились… Я не переставала ждать встречи со своим отцом, но… веры той уже не было.
После его ареста мы не получили никакого известия ни о нём, ни от него. Все мужчины немецкой национальности, призванные в январе 1942 г. в трудармию частично остались там, частично в заключении. Мой дядя Петер Герман и кузен Александр Роор были арестованы еще 25.09.43 (в трудармии) и отправлены из Свердловской области в Воркуту.
Когда вернутся оставшиеся в трудармии, никто не знал. Евгения, жена Петра Германа, была освобождена от службы в трудармии. Два года назад ей разрешили взять своих детей Гелика и Голду (Holda) к себе, где они жили в общем бараке. Девочку даже определили в детский сад, а с сыном тётя Женя делила свой паёк. Там же Гелик закончил первый класс. Теперь они все трое вернулись из трудармии.
Некоторые русские семьи уже после окончания войны получали потрясающие неописуемым трагизмом похоронные извещения. Маня и её семья напрасно ждали возвращения отца Василия Цапко – он значился в списках без вести пропавших, так же как его брат Алексей Цапко, отец Даши, Михаила и Александра.
Почти все ушедшие на фронт мужчины Степного Кучука погибли на войне. В наш колхоз Свердлова вернулись человек пять, среди которых отец Веры – Григорий Шевченко – и совсем молодой человек – Василий Стельмах. Он был военным фельдшером, заболел туберкулёзом легких и был демобилизован как неизлечимо больной. Остальных не берусь назвать, потому как не уверена в их именах.
Конец войны не принес колхозу значительной помощи в рабочей силе. Как и прежде, надежной помощью в сельском хозяйстве оставались школьники. Хотя война закончилась, враг был разбит, наше отечество нуждалось в нашем бескорыстном труде и в наших силах для восстановления разрушенного народного хозяйства – так говорилось. Мы старались и работали безустанно.
Экзамены в этот раз длились несколько дольше. В числе других я тоже перешла в 9-й класс. Едва мы вернулись в Кучук, мы вынуждены были пойти в поле.
У меня не было обуви. Моя мама отнесла мои совершенно изношенные, изорванные полуботинки к сапожнику-немцу, который пообещал ей к началу учебного года капитально их починить. Значит, опять все лето работать в поле босиком. Это лето осталось в моей памяти самым тяжелым в отношении продуктов питания. Картошка наша давно закончилась, и от колхоза мы уже ничего не получали. До нового урожая картофеля и других овощей оставалась наша корова Лена единственной кормилицей. На радость всех родственников привезла моя сестра Мария из Мариенталя свою молочную центрифугу-сепаратор. Мама Зина (так называли её теперь вместо Синэ) и бабушка Лисбет носили молоко к Марии и сепарировали его. Из сливок сбивали масло, которое потом обменивали на другие продукты. Ни одна из русских семей не имела тогда сепаратора, и соседи недоверчиво относились к этому гудящему мотору. Впоследствии близко живущие тоже сепарировали у Марии своё молоко. За это она получала по кружке молока, так же, как от нас. В летнее время ходили наши две бабушки вместе с близнецами по окрестностям и собирали крапиву, щавель, лебеду, клевер и другие травы и готовили из них, смешивая с чем-нибудь, разные кушанья.
В бригаде, где я проводила всё время полевых работ, на обед готовился суп, заправленный каким-нибудь растительным маслом. В это лето мы весьма редко получали хлеб на обед, а суп был настолько жидкий, что не составляло никакого труда сосчитать, сколько кусочков картошки сегодня попали в твою мисочку. А если суп был заправлен какой-нибудь крупой, то можно было даже почувствовать себя почти сытым. Иногда случалось, что и на ужин что-нибудь подавали. После летней жары, когда дни уже стали короче, мы не стали приходить на большой обеденный перерыв в бригаду, а суп получали вечером после работы. Бригадир нашей полеводческой бригады Ворок Григорий (инвалид войны, сильно хромавший на одну ногу и сильно заикавшийся) каждый день ездил в село, где он в правлении колхоза, видимо, отчитывался и получал новые указания, а также получал продукты на приготовление нашего обеда-ужина. Оттуда он привозил передачи от родных, которые обычно все съедали частично в поле на обед, частью вечером после супа. Насколько я помню, каждый получал по бутылке молока и что-нибудь, завёрнутое в тряпицу – хлеб или что-то другое мучное. К сожалению, я не получала передачи. До сего дня не могу объяснить, почему моя милая мама или Элла не могли мне хотя бы иногда передать бутылку молока. Видимо, потому, что я никогда не просила об этом. Они знали, что в бригаде кормят чем-то, и считали, что этого достаточно. А я, по застенчивости ли, по упорству характера ли, никогда не просила о съестном. Считала, что мои домашние, особенно дети, сами голодают. Иногда Роза или Нюра мне что-нибудь давали, но обычно я сразу уходила после супа, чтобы не видеть, как все аппетитно съедали свои передачи. Однажды, когда я выхлебала свой жидкий-прежидкий супчик и хотела встать из-за стола, чтобы убрать свою посуду, к столу подошел бригадир, прямо ко мне, налил в мою мисочку немного подсолнечного масла, отломил от своей буханки большой кусок хлеба и положил возле миски. Я испуганно посмотрела на него. Заикаясь, он сказал: "Кушай на здоровье". Некоторые за столом кивали мне дружественно, кушай, мол. Кто-то подвинул мне соль, чтоб я масло посолила, а кто-то налил молока в мою кружку, может, это был тоже бригадир. Со стыда я не смела глаз поднять. О таком сюрпризе я не могла мечтать. В мои 16 лет, безусловно, была задета моя гордость. После некоторых колебаний я начала есть, вернее, утолять уже привычный и, тем не менее, мучительный голод. Кусочками отщипывала хлеб, макала их в душистое подсолнечное масло и наслаждалась…
Был конец июня. Сенокос только закончился.
Днем стояла уже жара, а ночью было прохладно, чтобы спать на улице под открытым небом. После ужина мы, девчонки, сидели еще за столом и дружно разговаривали о чем-то, когда в наш двор въехала большая телега в двуконной упряжке. Наша учётчица Галина Шкурко была, видимо, в курсе дела, она крикнула бригадиру: "Из Родино приехали за сеном!". Наша веселая болтовня прервалась, улыбки исчезли с наших лиц, когда за моей спиной раздалось: "Добрый вечер". Я глазам своим не поверила, когда обернулась. Рядом со мной стоял Павел Братчун, секретарь комсомольской организации нашей школы. Он помогал своему отцу в заготовке сена на зиму для райкома партии.
"А что ты здесь делаешь?" – спросил он меня, улыбаясь, как будто он только меня и знал. Он знал Розу и Нюру лучше, как членов его комсомольской организации хотя бы.
"Я работаю здесь".
"Я бы представить себе не мог этого".
Между тем девчонки разбежались, чтобы приготовиться ко сну. Павел не уходил. Он рассказывал, как отговаривал отца переночевать здесь в полевом стане, как он хотел, чтоб они в селе остались. Я едва слушала его и пришла в полное замешательство. Почему Роза убежала, кружилось в моей голове, она бы определенно нашлась, как мне помочь в этой ситуации. Потом вышла из избы Катерина (сестра Мани) и заявила, что спальное место для моего одноклассника уже приготовлено. (Для моего одноклассника! Как будто он только мой соученик!) Мы вошли в лагерь. Ему постелили постель на одной из деревянных коек где-то впереди. После того как Павел осмотрел приготовленное ему спальное место, он спросил меня: "А где ты спишь? "Я показала на пол возле двери. Там мы обычно спали с Дуней, иногда и с Розой. "Можно я тоже тут буду спать? Или места нет?" "Есть, есть, – торопливо вмешалась Дуня. – Я сегодня сплю там, у окна". Сам вопрос его был крайне неожиданным, но больше всего меня поразила тишина. Глубокая тишина установилась в помещении. Интуитивно я поняла, что все взгляды обращены на меня. Чувство предательского одиночества охватило меня. Что делать?.. Я сказала: "У меня нет постельных принадлежностей для тебя". И тут же Катерина принесла подушку и два одеяла, которые были собственно самотканые рядна – мне они показались совершенно новыми. От конюшни мы втроем, Павел, Дуня и я, принесли сено и устроили свои спальные места, Павел возле самой двери, я – непосредственно перед кроватью Гали Горевой. И всё-таки близко друг возле друга. Среди моих постельных принадлежностей была подушка, зимняя стеганая куртка моего отца и мое детское стеганое одеяло из Мариенталя, которое было коротким для меня. Куртку я постелила на сено, а чтобы ноги мои не мёрзли, мне мама дала с собой толстые шерстяные носки, их я и надевала на ночь.
Я улеглась как можно ближе к Галиной койке, при этом ни разу не взглянула на Павла. Галя Горевая, которую все знали как непревзойденную шутницу на селе, сказала пренебрежительным тоном: "Смотри, не прячься слишком далеко под мою койку, а то я могу нечаянно упасть и проспать всю ночь между тобой и твоим одноклассником". Она тихо засмеялась над этим и вскоре негромко захрапела.