Книга описывает несколько неудачных попыток автора сбежать из СССР в 60-70-х годах, последующее заключение в тюрьмах и специализированных психиатрических лечебницах и счастливое спасение на индонезийском острове после прыжка из иллюминатора парохода.
Содержание:
-
От автора 1
-
Часть 1. Мой первый марафонский заплыв на свободу 1
-
Часть 2. Глаз скорпиона 10
-
Часть 3. Числится за кгб 22
-
Часть 4. Между штыком и шприцем 36
-
Часть 5. Свобода общего режима 72
-
Часть 6. Никаких эмоций! 86
-
Часть 7. Размышления советского политзаключенного 98
-
Примечания 105
От автора
Я не верю в то, что какая-либо партия или организация сможет противостоять коммунизму. Они или беспомощны перед лицом мирового коммунизма, или же под его влиянием и его мощью видоизменяются сами и приспосабливаются под него.
Я верю в Илью Муромца.
Одна из самых древних и самых главных былин русского народа - это былина об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике. Мифический Соловей-Разбойник не давал жизни народу до тех пор, пока русский богатырь Илья Муромец был болен и парализован. Зато, когда Илья Муромец исцелился от своей болезни, выпив питье из рук святых странников, то почувствовал в себе силу великую. Тогда пошел Илья Муромец на бой с Соловьем-Разбойником и победил его, освободив русский народ.
Я знаю, что сегодняшний Илья Муромец где-то есть. Вероятно, у него другое имя. Возможно, он еще спит, набираясь во сне богатырской, чудодейственной силы, которая поможет ему одолеть коммунистического Соловья-Разбойника, заглушившего своим соловьиным свистом и звериным криком правду на Святой Руси. Но он обязательно проснется и одолеет его. Моя книга имеет единственную цель - помочь скорее разбудить Илью Муромца.
Моя книга об одной личности и она предназначена для личностей. Я показал в ней, на что способна личность, если она верует в Бога и имеет великую цель.
Цель моей книги - способствовать возрождению в людях доверия к самим себе, доверия к собственным силам и возможностям в наш век ядерного оружия, многочисленных партий и общественных организаций. Человек созданный по образу и подобию Божьему, может быть сильнее ядерного оружия и сильнее партий.
Моя книга не является выражением мыслей какой-либо группы людей. Я также не задавался целью угодить кому-либо. Все мысли, изложенные в книге, принадлежат одному мне и являются следствием испытываемых мною чувств: чувства любви к Богу нашему Иисусу Христу, любви к родине - России и чувства ненависти к врагам моим личным, моей родины и всего человечества - к коммунистам.
В моей книге нет вымысла. Все события, описанные в ней, имели место, а упомянутые люди - существовали на самом деле. Когда я дал прочитать рукопись моим друзьям, то один из них сказал, что создается впечатление, якобы я хвастаюсь своим знакомством со знаменитыми диссидентами. Будучи очень далек от подобного намерения, я немедленно после этого разговора изменил в своей рукописи фамилии этих знаменитых людей. Я также изменил фамилии нескольких человек, информация о которых была бы полезной КГБ.
От этих небольших изменений смысл и цель моей книги нисколько не пострадали, ибо моя книга - не просто мемуары. Моя книга - это прежде всего семена, брошенные в неудобренную землю. Из этих семян вырастет только несколько растений. Но для них я и написал свою книгу.
Часть 1. Мой первый марафонский заплыв на свободу
Глава 1. Прощание с Ленинградом
Был пасмурный, прохладный июльский день 1963 года и стенные часы в пустующей по случаю каникул аудитории Ленинградского Инженерно-Экономического института показывали пять часов. Это было время, когда кончался мой рабочий день и я мог идти домой отдыхать, чтобы завтра продолжить свой бесполезный и бессмысленный труд. По распоряжению ректора Любавского, я занимался установкой лампового компьютера "Урал-4", против покупки которого я возражал, ибо знал, что он имел неудовлетворительную схему, и никогда не будет работать нормально. Но возражал я просто по привычке. По существу же мне было абсолютно безразлично, какой компьютер будет работать в институте и будет ли он работать вообще, ибо приходить в институт я больше не собирался. Однако, я никому не говорил об этом. Наоборот, я непринужденно прощался с заведующим кафедрой, профессором Бирштейном, высоким элегантным мужчиной в очках с толстыми стеклами, преподавателем программирования Иоанновичем, эмигрантом из Югославии и моим другом, другими преподавателями и лаборантами кафедры экономической кибернетики, где я тоже числился преподавателем, так называемым "почасовиком", являясь в то же время главным инженером вычислительного центра института. Оба моих высоких звания были своего рода насмешкой, ибо должность главного инженера приносила мне всего 150 рублей в месяц, а каждый час лекций по применению компьютеров в экономике - два рубля.
Юрий Александрович, - как всегда подчеркнуто уважительно спросил меня Бирштейн, пожимая на прощание мою руку. - Не согласились бы вы взять на себя также чтение лекций по программированию на компьютере "Урал-4" на следующий год? Я тут составляю график лекций и мне бы хотелось знать, могу ли я рассчитывать на вас?
- Рассчитывайте, Аркадий Александрович, - также уважительно ответил я, а сам подумал: "К 1-му сентября когда эти лекции должны начаться, я уже буду в Турции или на том свете. Вам придется далеко ехать, чтобы услышать мои лекции!".
Выйдя из здания института, я перешел на другую сторону улицы Марата и там сел в переполненный трамвай № 9. Пока трамвай вез меня к дому, я все время держал руку на своем кармане, где у меня лежали деньги, документы и билет на завтрашний самолет, который я купил заранее в городской кассе Аэрофлота. Я сошел с трамвая на улице Чайковского, как раз напротив булочной, где у входа стояла длинная очередь за хлебом, прошел по Литейному, и через пять минут был около своего дома, на улице Салтыкова-Щедрина, около кинотеатра "Спартак".
Этот 6-тиэтажный старинный дом, куда я переехал 7 лет назад, после развода с женой, после революции коммунисты перепланировали по-своему. Коммунальная квартира из 4-х комнат, где я теперь жил, являлась лишь половиной той квартиры, которую до революции занимала одна семья инженера. Поскольку эта квартира раньше имела два входа: парадный и чёрный, то коммунисты и сделали из нее две. Наша теперешняя квартира имела бывший чёрный вход. Такую "роскошь", как отдельная кухня, коммунисты тоже упразднили, превратив ее в жилую комнату, и в ней теперь жил я. Все кухонные приборы и кухонные столы четырех семей, проживающих в нашей квартире, были установлены в прихожей.
Когда я своим ключом открыл входную дверь, то сразу окунулся в клубы пара и дыма, ибо в кухне-прихожей приготовление ужина для трех семей шло полным ходом. Прямо напротив входной двери, у своего стола, "колдовали" Федор Борисович Ханин и его любовница Ираида Ивановна. Ханин был киномехаником и ортодоксальным коммунистом и всегда поражал меня своим знанием газетных политических штампов и бездумным их употреблением. У соседнего с ним стола, рядом с плитой, стряпала Васильева, женщина средних лет, работавшая попеременно то уборщицей, то почтальоном. После того, как ее муж в пьяном виде упал с окна и разбился, Васильева осталась вдвоем с дочкой, озлобилась на весь свет и в те вечера, когда к ней не приходили мужчины, затевала скандалы с соседями и даже дралась.
А у крайнего стола слева находился человек с бритой головой, Алексей Михайлович Хмиров, старый коммунист, бывший начальник Отдела технического контроля Адмиралтейского завода, а ныне - пенсионер и квартуполномоченный нашей квартиры, занимавший вместе с женой самую большую и лучшую комнату. Пенсионером Хмиров вовсе не выглядел: был он очень здоров, подвижен и энергичен и особенно - любопытен. Он и теперь с любопытством оглядел меня, когда я вошел и поздоровался, и спросил:
- Что нового, Юрий Александрович?
- Завтра будет солнечная погода, - ответил я.
- Ну, это вы сочиняете! - возразила с улыбкой Ираида Ивановна, переворачивая на сковородке свои котлеты.
- Еще и недели не прошло с тех пор, как мы в последний раз видели солнце, а вы опять обещаете солнечную погоду!
Я тоже с улыбкой пожал плечами и стал открывать дверь своей комнаты, которая была закрыта на внутренний замок и на висячий замок. Моя комната была всего 8 кв. м. и в ней находились: диван, три стула, письменный стол, этажерка, приемник и круглый столик. На стене висела картина "Голгофа" - всё, что осталось от имущества моих родителей. Белье и одежду было невозможно разместить в моей комнате и для них я сделал фанерный шкаф в коридоре, который прибил гвоздями к стене. "У него и украсть-то нечего, гол как сокол, - а зачем-то закрывает свою комнату на два замка!" - услышал я однажды шепот соседей за своей спиной. Однако, я продолжал закрывать. Не мог же я сказать им, что хранил под замками не деньги и не драгоценности, а - свой дневник и оборудование для побега!
Теперь пришло время уничтожить дневник. Я поставил в кухне на газовую плиту ведро с водой и пока я ужинал вчерашним супом с хлебом, вода в ведре закипела. Тогда я принес ведро в свою комнату, закрыл изнутри дверь комнаты на крючок, а потом отомкнул ключом верхний ящик письменного стола. В дальнем его конце, под всякими письмами и бумагами лежали три толстые тетради в коленкоровых обложках. Это были мои дневники.
Я начал вести дневник с 8 лет. Мой отец, Ветохин Александр Сергеевич, может быть заметил во мне литературные способности, а может быть, сделал это для моего развития, я не знаю. Только однажды, когда я ходил в первый класс, он принес и положил передо мной огромный гросс-бух, книгу с линованными страницами, весом и размером соизмеримый со мной самим.
- Эта книга - твой дневник, - сказал мне тогда отец. - С сегодняшнего дня до конца своей жизни ты будешь записывать в него всё, что ты делаешь, все что ты думаешь, о чем мечтаешь.
Полезное дело задумал для меня отец. Я вел дневник в его книге вплоть до войны и эвакуации. Потом, долгие годы у меня не было возможности быть наедине с собой и не было места, где бы я мог хранить дневник. Только в 1955 году, после развода с женой, я возобновил писание дневника и в нем было много недозволенных мыслей. Прежде, чем бросить дневники в кипяток, я открыл тетрадь № 1 и углубился в чтение:
21-го декабря 1955 года.
Теперь, когда семья моя распалась и у меня больше нет необходимости лезть из кожи вон, чтобы прокормить ее, я могу вновь подумать о себе самом, о своем назначении в жизни, установленном свыше, и сделать некоторые выводы. В этом мне поможет дневник. Поскольку человек, как дерево, не может жить без корней, то я и начну мой дневник с корней, т. е. с моих родителей и моего детства. Я родился 18 марта 1928 года в Ленинграде, в русской интеллигентной семье, т. е. являюсь представителем коренного населения России, сведенного интернациональной бандой коммунистов на положение аборигенов. Первые мои детские воспоминания- это штрихи беспросветной нужды. Вот некоторые из них: мой отец, не имея денег на покупку зубной щетки, чистил зубы пальцем. Так же в целях экономии, отец не покупал бритвы и стриг волосы на лице маленькими ножницами. Подстричь волосы под подбородком отец сам не мог и иногда просил помочь ему. Питался отец по существу один раз в день - поздно вечером, когда возвращался с работы. Утром - только чай. С собой на работу мать заворачивала ему бутерброд. Вряд ли отец покупал к нему чай.
За всю мою сознательную жизнь мои родители не купили себе ничего из одежды. Мать без конца чинила и штопала старую одежду, ставя одну заплату на другую. Все украшения, все золотые и серебряные вещи, доставшиеся матери в наследство, были давноснесены в ТОРГСИН и обменены на продукты питания. Единственным украшением у матери был шелковый платочек, который она нашлав лесу, когда ходила за грибами. Ни бабок, ни дедов своих я не знал. Они умерли до моего рождения. По словам отца, мой дед был незаурядной личностью. Он родился в Рязанской губернии в семье крестьянина. Будучи от природы наделен большим умом и организаторскими способностями, мой дед задумал сделать своих детей столичными жителями. Он приехал в Петербург, где завел свое дело - ресторан с национальной русской кухней, и стал преуспевающим горожанином. К конце жизни семья деда жила в собственном доме в Новой Деревне (район Петербурга), а все дети получили хорошее образование..
Рядом с домом деда по отцу стоял собственный дом деда по матери. Обе семьи жили с достатком. Все кончилось, когда в результате большевистского путча в 1917 году было свергнуто законное правительство. Дома моих родителей и их имущество пропали. Труд интеллигентного человека и высокие моральные качества обесценились. Осталась только любовь. Вскоре мой отец женился на Елизавете Яковлевне Григорьевой. Она стала моей матерью и несмотря на безвременную гибель все же успела дать мне христианское воспитание и привить любовь к русскому языку и русской литературе.
Мой отец всю жизнь учился. Он окончил Петершуле, Реальное училище, Сельскохозяйственный и Инженерно-Экономический институты. После моего рождения он работал агрономом в Узбекистане. Жаркий климат вызвал у меня тяжелое заболевание и врачи рекомендовали родителям переехать в среднюю полосу России. Вот тогда в ответ на просьбу отца о переводе, начальство послало его во вновь организованный колхоз, хотя он не был членом партии. Отец приложил много сил и знаний и колхоз при нем расцвел. Я видел у отца фотокарточку, на которой колхозники уважительно окружали его. В знак признательности колхозники подарили отцу папаху, но он из-за своей необыкновенной скромности подарок не взял. Все кончилось, когда коммунисты обрекли колхозников на голодную смерть, силой отобрав у них весь урожай. В знак протеста отец навсегда ушел из сельского хозяйства, где политика партии сводилась к разорению земель и к физическому истреблению крестьянства, и всю свою остальную жизнь проработал инженером-экономистом на третьесортных заводишках, получая оклад 600 рублей в месяц, что в переводе на сегодняшние деньги равняется приблизительно 60-ти рублям. Работая ежедневно по 12–15 часов, отец вместо денег за сверхурочную работу приносил напечатанные на газетной бумаге благодарности.
От своего деда-крестьянина, от отца агронома, я унаследовал любовь к земле, любовь к русской природе. Хотя я не научился ни жать, ни сеять, ни даже разбираться в злаках, однако, будь на то хоть какая-нибудь возможность, я бы бросил город и буквально прирос душой к колосьям, к коням… Как сказал поэт:
"У меня отец - крестьянин,
Ну а я - крестьянский сын!"
Город я не люблю. Город создал класс людей, который, по словам Блока "не знает ничего возвышенного, который ничем нельзя очаровать, как нельзя очаровать ехидну, и который уважает только палку". Городская цивилизация отняла у людей веру в Бога, любовь к ближнему. Она научила людей халтурить.
Соответственно своей привязанности к деревне я своей родиной считаю не Ленинград, а то место, где каждое лето жил на даче - маленький город Лугу, а если еще точнее, то место, где речка Луга сливается с рекой Ореджем. Речка Луга - символ моего детства и символ моей Родины. Свое несбывшееся счастье я всегда представлял так: идти в яркий, летний солнечный день под руку с любимой женщиной - по берегу реки Луги!
Я отложил тетрадь, достал из ящика стола альбом с фотокарточками, открыл его и нашел единственную имевшуюся у меня фотокарточку родителей. Мне было тогда 2 года, когда мы сфотографировались всей семьей на эту фотокарточку. Всматриваясь в дорогие мне лица, я думал: "Нет, никогда, никогда они не смогли бы вписаться в "нашу советскую действительность" и если бы они остались живы после войны, то их ждали бы новые неисчислимые бедствия и страдания, и их собственные страдания умножались бы страданиями их сына". Я вырезал две картонки, положил фотокарточку между ними, а потом скатал трубочкой. Трубочку я перевязал ниткой. После этого я вложил трубочку в три презерватива и тоже перевязал их ниткой. Я решил взять эту фотокарточку с собой в побег.
А дневники я бросил в кипяток.
Утром я поехал во Владимировский собор, куда в свои детские годы ходил вместе с матерью. После службы я приложился к иконе Казанской Божьей Матери, а выходя из храма, роздал все свои мелкие деньги нищим, сидящим на паперти. По пути домой я прошел по Гулярной улице и зашел во двор дома, где жил в детстве вместе с родителями. Я прощался с Ленинградом навсегда.
Мой самолет должен был взлететь в полдень. Присев на минутку перед дорогой, я затем закрыл дверь своей комнаты и направился к выходу. В кухне меня увидел Хмиров.
- Вы далеко направились, Юрий Александрович? - спросил он меня.
- На Розовую Дачу ловить рыбу, - ответил я любопытному соседу и скорее вышел на лестницу.
Трамвай № 14 довез меня до Невского проспекта, а там я пересел на первый подвернувшийся троллейбус. Я вышел у кассы Аэрофлота, где несколько дней назад купил свой билет. После регистрации всех нас, пассажиров повезли в аэропорт на специальном автобусе. Короткое время из окна автобуса я наблюдал знакомые ряды старых дворцов и соборов на Невском проспекте - остатки былого величия моей Родины и моего города, превращенные теперь в разные подсобные помещения. Промелькнула мемориальная надпись на одном из домов "Эта сторона улицы наиболее опасна во время артобстрела", напомнившая мне о войне, блокаде и голоде, который унес сотни тысяч жителей города, а с ними и моих отца и мать. Потом автобус выехал на Московский проспект, где ничего подобного уже не было. Через пол часа мы доехали до аэропорта. 100-местный турбореактивный самолет ИЛ-18 ожидал нас на лётном поле. После сдачи багажа, всех нас, пассажиров этого самолета, стюардесса повела на посадку. Я улетал из Ленинграда, как конспиратор. Билет на самолет у меня был на имя Николаева и я никому не сказал о своем отъезде. Завтра я уже буду считаться человеком, не вышедшим на работу без уважительных причин. Поэтому я не мог чувствовать себя спокойным в этом полете. "А вдруг кто-либо из пассажиров узнает меня и спросит, куда я лечу?" Только когда через 3 часа 40 минут полета наш самолет приземлился в Адлере, большом и красивом аэропорту, обслуживающим Сочи и большую часть южного Кавказа, и я снова увидел пальмы и ряд стройных кипарисов и почувствовал аромат цветов, мое душевное волнение немного успокоилось.
В Адлере я поселился в одном из частных домиков вблизи аэропорта, где сдаваемые за 1 рубль в сутки комнаты были образованы ширмами и занавесками, и имели площадь, необходимую только для одной кровати и одного стула. Жильцы там постоянно менялись. В большинстве это были пары, которые развлекались курортной любовью и снимали комнату лишь на одну ночь. В этом домике я ожидал прибытия в Сочи теплохода "Россия" - единственного лайнера Черноморского флота, на борту которого имелись одноместные каюты. Я намеревался купить билет в такую каюту, чтобы, во-первых, не иметь свидетелей моих приготовлений к побегу, а, во-вторых, - хорошо отдохнуть в ней, чтобы начать заплыв сразу после прихода теплохода в Батуми.