Ожидая прихода теплохода, я возобновил свои тренировки. Они должны были включать также ночное плавание. Это была трудная задача, ибо по правилам погран-зоны, к которой относилось все побережье Черного моря, ночное купание было запрещено. Тем более, было опасно купаться одному, ибо в этом случае пограничники могли заподозрить попытку побега вплавь. Неожиданную помощь я получил от одной скучающей женщины, которая сама пригласила меня в ресторан. После ужина в ресторане на берегу моря, я предложил ей искупаться и она сразу же согласилась. Мы разделись и вошли в воду в нескольких метрах от ресторана. "Что взять с пьяных? Захотелось освежиться после душного ресторана, а о правилах забыли!" - такая легенда была придумана мною на случай ареста.
Сперва мы плавали и бултыхались около берега, потом баловались как любовники. Когда я решил, что для представления этого было достаточно, то повернулся и сильными гребками поплыл в сторону открытого моря. Скоро темнота окутала меня, а береговые огни потеряли свою яркость и превратились просто в светящиеся точки. Тогда я стал осматриваться вокруг и искать знакомые звезды и созвездия. Я нашел Полярную звезду, всегда указывающую на север, и Глаз Скорпиона - на юг, а также созвездие Кассиопеи и Пояс Ориона. Я поплыл на кроваво-красную звезду Глаз Скорпиона, как представлял это себе мысленно сотни раз за последнее время. Будучи штурманом на корабле, я не боялся вести свой корабль ночью. Я был уверен в себе. Постепенно такая же уверенность пришла ко мне теперь. После этого больше не стоило рисковать, продолжая свой тренировочный заплыв. Я вернулся на берег, где моя подруга уже познакомилась с каким-то грузином и собиралась уходить с ним. Увидев ее измену, я почувствовал и облегчение и досаду одновременно. Однако, моя задача была выполнена и теперь, в ожидании теплохода, я гулял один, мысленно проверяя все подробности намеченного плана побега. Однажды, на набережной я увидел весы и взвесился. Мой вес оказался равным 80 килограммам.
Накануне отъезда я рассчитался со своей квартирной хозяйкой, на автобусе доехал до Сочи и, сдав вещи в камеру хранения, пошел в ресторан один. Был теплый и томный вечер. Пахло цветами и морем. Тысячи отпускников, съехавшихся со всех концов Советского Союза, заполнили привокзальную площадь и прилегающую к ней набережную. Здесь было много ресторанов и отовсюду слышалась музыка. Трогая рукой лежащий в кармане билет на теплоход "Россия", который должен был в полночь отойти в Батуми, я поднялся по лестнице на крышу Морского вокзала, где был ресторан, и сел за отдельный столик с видом на море. Я смотрел на причалы, у которых было ошвартовано несколько пароходов, на маяк при входе на Сочинский рейд, и еще дальше, туда, где море сливалось с небом и где мне предстояло плыть всего через несколько часов. Я думал о том, что завтра для меня наступит новая жизнь: или жизнь свободного человека, или жизнь каторжника, а может быть, - потусторонняя жизнь. Впервые я не считал денег и официантка принесла мне хорошего вина и дорогой закуски. Но вино не веселило меня. Мне было грустно. Грустно не потому, что я больше не увижу этого города. Это не смущало меня. Грустно - от одиночества. Я прожил уже большую часть жизни и испытал все, кроме счастья. Мне было уже 35 лет, но я не имел ни семьи, ни дома, ни даже счастливых воспоминаний о них. Как это получилось? Почему? Проблема была субъективной. Я просто физически не мог принять лживую, людоедскую коммунистическую философию и коммунистическую систему, которая правила в моей стране, и в ответ система не принимала меня. Водиночестве есть одна положительная сторона: когда человек одинок, он волей-неволей начинает много думать о жизни. Порой эти размышления могут оказаться полезными. Мои размышления еще 3 года назад привели меня к решению бежать на Запад, чтобы там бороться против коммунизма открыто. Бежать я решил вплавь, предпочтительно спрыгнув с парохода подобно Мартину Идену, ибо мне, хорошему пловцу-марафонцу, унаследовавшему это искусство от своего отца, форсировать морскую границу было легче, чем сухопутную. Три года я посвятил приготовлениям к побегу. Мне надо было выбрать место старта, сконструировать необходимые в заплыве технические вспомогательные средства, найти оптимальные продукты питания, изобрести методы маскировки и найти источники финансирования предприятия. Теперь все было позади. Приближался решительный экзамен, который покажет, правильно ли я все выбрал и рассчитал.
Глава 2. Старт
Был понедельник 13 августа 1963 года. Турбоэлектроход "Россия" причалил не к Морскому вокзалу, а почему-то, - к причалу Батумского торгового порта. Увидев в иллюминатор, что швартовы заведены, я впервые за весь путь от Сочи до Батуми вышел из своей каюты. На улице был дождь, дул сильный ветер и я надел целофановый плащ. Воротник плаща я поднял. Это я сделал не только для предохранения от дождя, но и для того, чтобы никто из пассажиров или неизбежных агентов КГБ меня не запомнил.
В руках у меня был чемодан и сетка. В сетке - маска, трубка, шерстяная рубашка, плавки и шапочка. В карманах шерстяной рубашки находились завернутые в презервативы паспорт, шоколад, фотокарточка моих родителей, военный билет, диплом штурмана, 300 рублей денег, несколько пробирок с коньяком и виноградным соком, а также часы, компас, фонарик и свисток.
Ожидая очереди у трапа, чтобы сойти на берег, я случайно услышал, как коридорная сказала пассажирке, видимо своей знакомой: "Если не найдете, где переночевать, приходите на теплоход, - я вас устрою здесь!"
Надвинув на голову капюшон своего плаща, я вместе с другими пассажирами сошел с теплохода и направился к воротам, где стояла вооруженная охрана. В моей голове почему-то задержался только что услышанный разговор между коридорной и пассажиркой и я некоторое время думал о нем.
Выйдя за ворота, я направился к центру города. От сильного ветра и дождя стало прохладно. Я быстро шел по знакомым улицам и повторял подражая Есенину: "Прощай Батум, тебя я не увижу…"
Было около 3 часов дня. До сумерек, когда я намеревался начать свой побег, оставалось еще 5 часов. "Самое разумное теперь - это не торопясь пообедать в ресторане "Интурист"", - подумал я. Мне нравился этот ресторан: народу немного, официанты вежливые, блюда - настоящей грузинской кухни. Конечно, дорого. Но сейчас деньги не представляли для меня ценности. Все равно, завтра они превратятся в простые бумажки - зачем их беречь?
Дойдя до Морского вокзала, я сдал чемодан в камеру хранения, опять-таки на имя Николаева, и взял квитанцию. В чемодане были запасные вещи на всякий случай. После моего побега никто бы не догадался кому принадлежал этот чемодан. Моих отпечатков пальцев в КГБ тогда еще не было, а всякие метки на одежде я спорол.
Теперь в руках у меня осталась одна сетка и я, облегченно вздохнув, пошел с ней в ресторан. На улицах всюду были лужи, а когда я, подходя к ресторану, взглянул на Приморский парк, то увидел вокруг высоченного памятника Сталину целое озеро. "Плохо это или хорошо для моего предприятия?" - спросил я сам себя. И решил, что - хорошо, потому что в парке в такую погоду не будет гуляющих и я без свидетелей войду в воду.
Ресторан "Интурист" находился на втором этаже одноименной гостиницы. Сев за столик, я заказал немного Цинандали, грузинский сыр, первое, второе и компот. Просидев за обедом настолько долго, насколько было прилично, я расплатился и пошел в туалет. Мне повезло. В туалете оказалось несколько глухих кабинок. Зайдя в одну из них, я скинул с себя всю одежду и надел плавки и шерстяную рубашку. Низ рубашки я стянул шнуром и два конца этого шнура, выпущенные спереди и сзади, связал между ног. Затем, другим шнуром, пришитым к рубашке, я стянул эту рубашку и концы шнура связал на груди. Карманы рубашки с разными предметами и документами были тяжелы и сильно выпирали вперед. Я натянул и застегнул на пуговицы специальный пояс, который поддерживал эти карманы. Поверх всего я снова надел свои спортивные брюки, бабочку и целофановый плащ.
Когда я вышел на улицу, то увидел, что дождь перестал. Появились гуляющие и среди них - пограничный патруль, который останавливал подозрительных пешеходов и проверял у них документы. "Что я буду делать, если патруль спросит документы у меня? - мелькнула мысль. - Что я ему покажу? Ведь, мой паспорт уже упакован в презервативы!" Я повернул в другую сторону от патруля и стал искать, куда бы мне запрятаться на пару часов. Мой взгляд упал на рекламу кинотеатра. Шел пресловутый хрущевский фильм "Русское чудо". Конечно, на такой фильм было мало желающих и кассирша откровенно скучала. Я подошел к кассе, сунул рубль в окошко, взял билет и, не дождавшись сдачи, проскочил в кинозал.
Кинозал был почти пустой, лишь кое где сидели парочки, которые не нашли в сырую погоду другого места для объятий и поцелуев. На экране чередовались глупо-самодовольные физиономии доярок, свинарок и, конечно, Никиты Сергеевича Хрущева. В другое время я ни за какие деньги не согласился бы смотреть этот фильм, но теперь, зная, что это - в последний раз, я смотрел даже с каким-то интересом. Подобный интерес испытывает естествоиспытатель или натуралист, наблюдая за жизнью диковинных животных. Вдруг, кто-то дотронулся до моего плеча. С удивлением и неудовольствием я увидел кассиршу, пришедшую в зал, чтобы отдать мне сдачу с рубля. "Значит, несмотря на все мои старания, я все-таки приметный, если она нашла меня в темном зале, - подумал я. - Черт дернул ее отдавать сдачу, когда не надо. Теперь она меня хорошо запомнила".
Больше мне не хотелось сидеть в кинотеатре. Я встал и вышел на улицу. Мои часы были спрятаны далеко и я стал искать уличные часы на проспекте Сталина. Когда я нашел их, они показывали восьмой час. "Еще час я должен убить, прежде чем идти к морю!" Я медленно шел по улице Сталина, зорко наблюдая, нет ли поблизости военного патруля. То и дело проезжали военные машины набитые пограничниками. Батуми напоминал собою фронтовой город. Где-то, совсем близко, всего в 15 километрах, была Турция, где шла совсем другая жизнь, где начиналась другая планета…
Я зашел в кофейную, которая попалась мне на пути, и в первый раз в жизни был обрадован тем, что там стояла очередь. Я пристроился в конец очереди и когда получил стакан кофе, долго стоял с этим стаканом у высокого столика и задумчиво смотрел в окно. К вечеру народу на улицах прибавилось. Допив свой кофе, я опять стал ходить по улице Сталина взад и вперед. Наконец, стало темнеть. Наступал решительный момент. Я свернул в одну из боковых улиц, ведущих к Приморскому парку, и неторопливым шагом направился к заранее намеченному месту, равно отстоящему от пограничных вышек и от прожекторов справа и слева. Это место было почти напротив гостиницы "Интурист".
В 1963 году еще не были вырублены вековые пальмы, растущие вдоль неширокого пляжа. Между пальмами росли декоративные кустарники и стояли скамейки. Как раз в том месте, где я собирался стартовать, скамейка оказалась занятой. На ней сидели юноша и девушка. Я сел на другую скамейку, метрах в семи от них. Скамейка была мокрая, но какое это теперь имело значение! Метрах в двадцати от меня шумело море. Ветер был балла четыре, море - балла три. Волны периодически обрушивались на галечный пляж и покрывали его весь, вплоть до линии пальм и декоративных кустарников, за которыми стояли скамейки. Затем, изойдя пеной, откатывались назад, оставляя позади тонкие струйки, текущие между камнями. Небо было в низких, тяжелых тучах.
С моря шел туман. Чувствовалось, что опять будет дождь.
Темнеет в Батуми быстро. Буквально, на глазах. Не просидел я и десяти минут, как парочка на соседней скамейке стала растворяться в наступающей ночи. Прожекторов еще не зажгли. Я знал, что от момента наступления достаточной для моих целей темноты, до момента, когда включают прожектора, проходит около одной минуты. Для меня - достаточно. Все еще сидя на скамейке, я тихо наклонился к земле и, захватив несколько камней, запихал их в карманы моих брюк. В карманах я нащупал какие-то бумажки. "Да это же деньги - сдача, полученная в ресторане, и квитанция из камеры хранения! - догадался я, и сразу подумал: Черт с ними! Пусть тонут!"
Помедлив еще немного, пока парочка любовников не растворилась совсем в темноте, я быстро встал, стараясь ступать бесшумно, подошел к тому месту на пляже, до которого докатывались волны, и стал раздеваться. Я скинул с себя плащ, рубашку, брюки и сандалеты, и запихал все это в сетку. Ручки сетки я связал. Затем надел маску, просунул под ремень маски трубку и взял мундштук себе в рот. Схватив сетку с вещами в левую руку, я прошел еще несколько шагов к воде и лег на гальку головой в сторону моря, в ожидании очередной волны. Когда волна накрыла меня, я нырнул и, сколько позволяло дыхание, плыл под водой. Потом поднял голову, сделал выдох и вдох через трубку и опять нырнул под воду. Снова подняв голову над водой и оглянувшись назад, я увидел, что меня отделяло от берега уже метров тридцать. Тогда я разжал левую руку и дал возможность сетке с вещами уйти на дно. Освободившись от вещей, я поплыл как спринтер…
Прожектор включили через несколько секунд. Вся вода вокруг меня осветилась так, что я увидел даже мельчайшие взвешенные частички в набегающих одна на другую крутых волнах. Поднырнув глубже, чтобы трубка ушла под воду, я плыл изо всех сил. Я плыл под водой так долго, что, казалось, легкие мои больше не выдержат без воздуха. Когда уже не было больше сил сдерживать дыхание, луч прожектора, наконец, соскользнул с того места, где я плыл, и ушел куда-то в сторону. Я сразу под-всплыл под трубку и в мои легкие влился живительный морской воздух.
"Меня не заметили, - решил я. - Если бы меня заметили, то не убрали бы луч прожектора в сторону". Радость и удовлетворение от отлично сделанной работы охватили меня. Я рассчитал все с точностью до секунд и - все совпало! Между моментом, когда я вошел в воду, и моментом включения прожектора прошло не больше одной минуты. Но за эту минуту я отплыл от берега почти на сто метров. Пока прожектор настраивали, пока наблюдатель адаптировался для наблюдения, прошло еще какое-то время. И я еще больше удалился от берега. Попробуйте в море, в трех-балльный шторм, вдали от берега обнаружить трубку пловца! Я думаю, это - невозможно. Еще во время подготовки к побегу я обрезал трубку так, чтобы только самый минимум торчал из воды. Я хотел еще покрасить трубку в зеленый или голубой цвет, но потом передумал. Какое имеет значение цвет 5-ти сантиметрового отрезка трубки, выглядывавшего над водой!
Больше луч прожектора на мне не останавливался. Он лишь временами скользил по мне. Это случалось, когда прожектор разворачивали вдоль берега и второй раз, когда его направляли перпендикулярно берегу. Я уже не боялся, а хладнокровно следил за прожектором. Когда его луч медленно подходил ко мне, то вода начинала постепенно светлеть. За несколько раз я запомнил степень освещенности воды непосредственно перед тем моментом, когда луч должен был упасть на меня, и успевал вовремя поднырнуть. Скоро начался дождь и на море опустился туман. Тогда я снял маску и трубку и бросил их в воду, так как прожектора вообще перестали представлять для меня какую-либо опасность.
Бледные пятна прожекторов, маяка и мигалок слабо просвечивали сквозь дождь и туман, но звезд не было видно совсем. "В такую погоду надо плыть недалеко от берега, чтобы ориентироваться по прожекторам и мигалкам", - подумал я и изменил свой курс на 90 градусов влево. Я упустил из виду, что вблизи берега было сильное противное течение.
Едва я изменил курс, как обнаружил, что плыть стало много труднее. Ветер и волны препятствовали моему движению. Они то и дело ставили меня вертикально и забрасывали мне в рот воду и я, отплевываясь и чертыхаясь, снова возобновлял свое движение с нуля, когда вся поступательная инерция была уже погашена.
В довершение всего, температура воды в море оказалась не одинаковой. Один слой был теплый, другой - холодный. И плыло огромное количество деревьев, веток и коряг. Проливной дождь вызвал разлив пограничной реки Чорох. Река Чорох разлилась по лесам, растущим на ее берегах, и понесла в море в своем стремительном потоке все, что не было хорошо укреплено. Этот стремительный поток еще больше усилил прибрежное течение, которое и без того мешало мне плыть.
Я пожалел о том, что утопил маску. Она могла бы предохранить мои глаза от ударов встречных деревьев. Однако, делать было нечего. Я положился на Господа и продолжал плыть. Скоро туман с дождем создали такую пелену, что огни маяка и прожектора пропали из вида. С их исчезновением появились дополнительные трудности. Теперь единственным указателем курса остался компас. Когда очередная волна с силой ударив мне в лицо, как во время боя на ринге, останавливала меня и я терял направление, то приходилось вынимать из кармана компас и фонарик и определять курс по компасу. Вообще-то у компаса была светящаяся стрелка, но она светилась так слабо что я не мог быть уверенным. Поэтому я освещал шкалу своим фонариком. Я держал фонарик в одной руке и пальцем нажимал кнопку его включения. В другой руке у меня был компас. Работая ногами, я ждал, когда стрелка компаса перестанет бегать как угорелая, и снимал отсчет. Затем убирал компас и фонарик обратно в карман, запихивал туда же шнуры, которыми они были привязаны на всякий случай, и продолжал плыть на юго-восток до тех пор, пока следующая волна не сбивала меня опять с курса. Тогда все повторялось сначала.
Я тратил так много сил в этой борьбе со стихией, как никогда раньше. Мелькнула мысль подкрепиться шоколадом или коньяком, но я ее сразу отбросил, как только подумал, сколько драгоценного времени при этом потеряю. Даже остановиться для того, чтобы посмотреть на часы я считал нецелесообразным. Я хорошо сознавал, что моя скорость при противном ветре и противном течении - минимальна. Поэтому я стремился проплыть до рассвета хотя бы только те пятнадцать километров, которые отделяли меня от Турции. Я знал, что примерно на половине этого пути находится устье реки Чорох, откуда вытекает стремительный поток, мешающий мне плыть. Когда я миную реку Чорох, плыть мне станет много легче. Поэтому я напрягал все свои силы. Я наглотался морской воды, чего со мной никогда не бывало прежде, но тем не менее, я упорно продолжал плыть на юго-восток, часто вынимая компас и сверяясь по нему.
Меня окружала такая темень, как будто мне на голову накинули мешок. По-прежнему не было видно ни звезд, ни луны, ни маяков, ни мигалок. Даже вода не фосфоресцировала. А дождь хлестал, не переставая.