- Сейчас проверю, - ответил Черный Царь и стал перестукиваться с зеками в соседних камерах сперва через батарею парового отопления, а потом - переговариваться через стенку, приложив для этого к стенке металлическую кружку. Наконец, он вернулся ко мне.
- Проверена вся тюрьма. В этом году никакого Наво-локова здесь не было.
- Я так и думал, что он - наседка, - сказал я.
- А как он выглядит?
- На вид ему можно дать лет сорок. Он - высокого роста, плешивый, наколок на теле нет. Только на плече (забыл на каком) - круглый шрам от ожога. По его словам, это след от наколки, которую он удалил прижиганием.
- Приметы запомню, - сказал Черный Царь. - Больше тебе ничего не нужно?
- Не надо. Спасибо тебе.
- Не за что. По сравнению с тобой все здесь мелюзга. Ты не обращай на них внимания. Ночью они все беситься будут, но тебя не тронут. Ты - спи!
И он отошел. Ночью я несколько раз просыпался оттого, что вся камера ходила ходуном. Зеки пели, кричали, бегали по верхним койкам. В углу, на костре из бумаг варился чефир (необычно крепкий чай, от которого пьянеют). Кормушка в двери была открыта и надзиратель, присев на корточки, через кормушку беседовал с зеками и что-то передавал им.
* * *
Утром я познакомился с двумя зеками: одним - здоровяком, который сидел за попытку побега за границу через Румынию, и другим - заведующим сберкассой, который был арестован за недостачу денег в сберкассе. Здоровяк оказался рабочим и все повторял, что он "бежал за границу от коммунистов, чтобы больше их не видеть, а его схватили и за что-то посадили в тюрьму". Кроме этого он ничего не рассказывал и пытался научить меня приемам САМБО (вроде ДЗЮ-ДО).
Заведующий сберкассой оказался более интеллигентным человеком и мы с ним нашли много общих тем для разговора. Сперва мы говорили о применении компьютеров, а потом незаметно перешли на литературу и Есенина. Я лежал на своей койке, а он сидел сбоку. Как-то само получилось, что я стал читать ему стихи:
"Не бандит я, и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам!
Я - всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам".
Я знаю наизусть много стихов Есенина и могу читать их, не переставая, часами. "Москву-кабацкую" сменил цикл "Сестре Шуре", потом - "Персидские мотивы". Читая стихи, я вспомнил, как несколько лет назад, когда мне было очень плохо, я ходил по Невскому и про себя читал Есенина:
"Ты запой мне ту песню,
Что прежде напевала нам старая мать.
Не жалея о сгибшей надежде,
Я сумею тебе подпевать…"
Я читал стихи, и почти каждое из них напоминало мне что-либо из минувшей жизни. Перед моим мысленным взором мелькали разные картины… Я перестал читать и задумался. Неожиданно мои воспоминания были прерваны многими голосами:
- Почитайте нам еще Есенина!
Я поднял голову и увидел, что вокруг моей койки собрались все зеки нашей камеры. Одни стояли, другие лежали на полу, третьи выглядывали с верхних коек. Прекратились все песни, все хулиганские забавы и все эти воры, убийцы, грабители хотели теперь только одного: послушать еще стихи Есенина. В камере стоял смрад от параши и от потной, давно не стиранной одежды, но вдруг чудо искусства преобразило все вокруг. Там, в углу, оказывается, не грязная, вонючая параша… - это "лебеди сели на луг"… А каждый заключенный мысленно примерял к себе гордые есенинские слова:
"И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
Ничего! Я споткнулся о камень!
Это к завтрему все заживет!"
Рассказывают, что однажды сам Есенин ходил читать свои стихи в ужасный притон бандитов и проституток. Друзья вызвали наряд полиции, чтобы защитить поэта. Но полиция не потребовалась. После чтения стихов бандиты с триумфом вынесли поэта на руках, а проститутки плакали.
Я - не поэт. Я только читал стихи другого поэта. Но благодарность слушателей была огромной: зеки подарили мне ватник. В условиях надвигающейся зимы такой подарок трудно переоценить.
Глава 21. Украинская медико-психиатрическая экспертиза
Наконец я попал в Херсонскую психиатрическую больницу на украинскую республиканскую экспертизу. Психбольница представляла собой целый городок, а экспертное отделение занимало отдельный домик в этом городке. Домик был окружен высоким забором и круглосуточно охранялся милицией.
После тюремного голода, холода и грязи мне показалось, что я попал в дом отдыха. Врач распорядился положить меня в самую спокойную палату. Другие две палаты сильно отличались от моей: одна из них была очень многолюдная, а другая - надзорная, для буйных помешанных.
Сестра-хозяйка, добродушная украинка, увидев какой я истощенный, принялась усиленно меня кормить. И ее труд не пропал даром: за 40 дней, проведенных на Херсонской экспертизе, я восстановил 12 килограмм веса, из числа потерянных в тюрьме.
Врачи, сестры и даже больные относились ко мне хорошо. Я отдыхал физически и морально, несмотря на то, что некоторые подъэкспертные были на самом деле сумасшедшие, а другие - "гнали тюльку", т. е. притворялись больными. Меня осмотрел терапевт больницы по поводу моих жалоб на сердце и со мной беседовали психиатры. Сестры взяли у меня разные анализы. Прочитав мое дело, которое составляло уже объемистую сброшюрованную книгу, начальник экспертизы сказал мне, что "он нигде не нашел состава преступления для 56-ой статьи". Он высказал уверенность, что суд переквалифицирует мое преступление снова на 75 статью.
Через несколько дней произошел инцидент. Гуляя по коридору, я случайно обратил внимание на то, что одного больного завели в кабинет врача совершенно нормальным, а через некоторое время вывели оттуда "в дугу" пьяного. Больной даже на ногах не стоял и его вели два человека.
- Что с ним такое? - спросил я одного из "старожилов" экспертного отделения.
- Барбамил ввели, - ответил старожил.
- А что это такое: барбамил?
- Наркотик такой. От него делаешься как пьяный и не помнишь о том, что тебя спрашивали и что ты отвечал.
- Так это же нарушение всех международных соглашений! - вскричал я. - Насильно вводить наркотик в организм заключенного!
- Это еще что! - продолжал мой собеседник. - Вот, когда спинно-мозговую жидкость берут на исследование, то бывают осложнения: один перестает ходить, другой - теряет речь…
- У меня это в голове не умещается… - я хотел продолжать, но меня перебили:
- Вас приглашает врач, - сказала медсестра. Когда я вошел в кабинет, там сидели заведующий отделением и мой лечащий врач.
- Мы слышали, как вы возмущались тем, что больному введен барбамил, - заговорил заведующий примирительным тоном, - но вы должны войти в наше положение. Мы делаем экспертизу и мы не можем дать неопределенный ответ на вопрос следователя о том, вменяем подсудимый или нет! А как мы можем дать точный ответ, если человек "косит", то есть притворяется больным. А когда такому человеку вводят барбамил, то он перестанет "косить" и мы с уверенностью даем наше заключение.
Через месяц для меня состоялась комиссия. Кроме заведующего отделением и моего лечащего врача на этой комиссии присутствовал главный врач больницы. Мне задали всего несколько вопросов, большинство из которых касалось моего преступления. Все разговаривали со мной вежливо, с уважением. Видно было, что они мне сочувствовали. На другой день во время врачебного обхода заведующий подошел ко мне:
- Не знаю, какое заключение экспертизы вы бы предпочитали, Юрий Александрович, - сказал он, - но мы сделали объективное заключение. Мы написали в КГБ, которое направило вас сюда, во-первых, о сердце. Сердце у вас больное и сердечный припадок в надувной лодке у вас мог быть. О вашем психическом здоровье мы написали так: "вменяем, психически здоров, сомнений нет".
- Благодарю вас за объективность. Мне это именно было и надо. Скажите, а могут меня после вашей экспертизы послать еще на всесоюзную экспертизу в Москву, в Институт имени Сербского?
- Не думаю. Мы пишем достаточно определенно, что сомнений в вашей вменяемости у нас нет.
Глава 22. Вы здравый человек
После комиссии меня снова перевели в Херсонскую тюрьму. Этапа надо было ждать долго и потому за мной на КГБ-шной машине приехал сам следователь Коваль.
- Здравствуйте, - встретил он меня на первом этаже тюрьмы, куда меня привел надзиратель. - Экспертиза затянулась немного дольше, чем мы предполагали. Не наша вина: в Харьковском институте побоялись принять вас из-за ненадежной охраны. Но теперь надо торопиться: до Нового года остались считанные дни, а у нас, в КГБ, тоже существуют планы и существуют сроки. Я специально приехал за вами на машине, чтобы не терять время на этапирование.
После того, как Коваль расписался за меня и получил обратно свое оружие, которое он сдавал на хранение перед входом в тюрьму, мне велели садиться в машину. Это был "козел", на котором меня прежде возили из тюрьмы на следствие в КГБ. Меня посадили в походную камеру и машина тронулась. В дверце моей камеры было маленькое окошко, на этот раз не закрытое, и когда охранник не заслонял его собою, я мог кое-что видеть сквозь него. Около Херсона лежал снег. По мере того, как мы продвигались на юг, снег стал исчезать и, наконец, совсем исчез. В машине было очень холодно. За неимением шапки я обмотал голову портянкой, которую дала мне перед отъездом из больницы сердобольная сестра-хозяйка, а ноги завернул в ватник, валявшийся на полу камеры.
Часа через три пути, машина остановилась прямо на шоссе. Коваль и охранник демонстративно вытащили из кобуры пистолеты и, держа их наготове, повели меня на оправку к ближайшим кустам.
После этого, наш "козел" еще долго ехал, нигде не останавливаясь. Он не имел на себе ни зеленых огней, как милицейские машины, ни сирены, но все другие машины как-то узнавали его принадлежность к КГБ и шарахались в сторону, всегда уступая дорогу.
До Симферополя была еще только одна остановка около какой-то столовой. Шофер сходил в эту столовую и принес оттуда в термосе чай. Мне тоже налили кружку чая и дали крохотный кусочек шпига с хлебом. Это был мой обед и ужин одновременно.
* * *
- Ну, вот, - заговорил Коваль, когда на следующий день меня привели в его кабинет в здании Крымского У КГБ, - теперь мы имеем документ, свидетельствующий о том, что вы - психически здоровый человек. Мы будем поэтому разговаривать с вами, как со здоровым человеком… даже лучше сказать, как со здравым человеком!
Коваль прервал свой монолог, дал мне прочитать заключение экспертизы, которое дословно соответствовало тому, что сказал мне на обходе заведующий экспертизой, и попросил расписаться в подтверждение того, что я с этим документом ознакомился. Затем он продолжал говорить:
- Следствие практически закончено. На днях будет суд. Теперь мы назначим вам защитника. Деньги за защиту в размере 25 рублей у вас высчитают позднее.
- Мне не нужен ваш защитник. Я буду сам себя защищать на суде.
- Так нельзя. Почему вы отказываетесь? Мы дадим вам хорошего защитника.
- Вам известно, что я учился на юридическом факультете и что я имею высшее образование. Поэтому я имею право сам себя защищать и я хочу воспользоваться этим своим правом.
- Об этом мы еще поговорим. А пока завершим маленькую формальность со свидетелями. Пока вы были на экспертизе, мы тут поработали. Я летал в Ленинград и допрашивал там в качестве свидетелей вашу бывшую жену и вашу тещу, ваших сослуживцев: Иоанновича, профессора Бирштейна, Брадобреева, ваших знакомых писателей: Ефимова, Марамзина, Бакинского, ваших соседей по коммунальной квартире: Хмирова, Ханина и его любовницу, вашу любовницу, а также офицеров - ваших бывших сослуживцев по военному флоту.
Я ознакомлю вас с их показаниями и вы распишетесь в этом. А потом мы устроим вам очную ставку с ними здесь или в Ленинграде.
Коваль посмотрел на меня, чтобы узнать, какое впечатление произвели на меня его слова и добавил:
- Жену свою снова увидите. Давно ведь не видели! Потом помолчал немного и очень обнадеживающим тоном подъитожил:
- Теперь мы знаем о вас все. И у нас, у сотрудников КГБ, сложилось такое мнение: вы больше сами на себя наговорили, чем есть у вас вины на самом деле. Преступление у вас маленькое! Статью вашу мы, конечно, снова переквалифицируем на 75-ю и вы можете считать уже сейчас, что у вас 75-ая статья. Суд мы проведем наверное через неделю и еще в этом году вы будете дома. Можете жениться на Ире Бежанидзе. Она очень симпатичная, даже ваш сосед по квартире Ханин был неравнодушен к ней. И она плакала, когда узнала о том, что вы находитесь в тюрьме.
- Вы ее напугали до смерти, вот она и плакала со страху, - заметил я.
- Нет, она о вас плакала! - Коваль опять замолчал и стал "проницательным" взглядом рассматривать меня, ожидая, очевидно, когда на моем лице появятся признаки лирических воспоминаний. Потом, убедившись, что я его внимательно слушаю, и считая, что он достаточно "подготовил почву", Коваль перешел к главному:
- Но для того, чтобы поехать домой, вы должны будете еще до суда кое-что сделать… так… простые формальности… - но сказал он это с особым ударением на каждом слове.
Я молчал. Выждав еще некоторое время, чтобы я успел оценить важность момента, следователь стал перечислять, что я должен был сделать.
- Еще до суда вы должны раскаяться в своем преступлении и рассказать нам о технических приемах, которые вы применяли во время побега. Например, нам интересно знать, как вам удалось уплыть в море, не будучи замеченным пограничниками на берегу и пограничными катерами в море? Естественно, вам надо формально отказаться от вашей последней версии о том, что вы, якобы, не собирались бежать в Турцию, и совершенно чистосердечно рассказать нам обо всем.
Коваль опять сделал паузу, опять посмотрел на меня "проницательным взглядом" и сказал вкрадчиво:
- Назовите нам всех, кто знал о вашем готовящемся побеге и кто вообще разделял ваши антисоветские взгляды? И еще немного: сознайтесь в том, что в 1963 году, в Батуми, вы не просто "делали марафонский заплыв "спорта ради"", а пытались доплыть до Турции. Сознайтесь! Вам за это ничего не будет! Расскажите нам, как вы обманули пограничников в Батуми? Как вам удалось скрытно войти в море и скрытно выйти на берег? Ну, и назовите нам всех, кто знал о вашем побеге в 1963 году еще накануне его осуществления? Ну, вот и все! Если вы это сделаете, я гарантирую вам, что вас освободят прямо с суда! В крайнем случае, дадут вам несколько месяцев. В любом случае, в 1968 году вы будете на свободе и снова - в Ленинграде!
Коваль откинулся на стуле с видом выполненной задачи и стал молча разглядывать выражение моего лица. Потом спросил:
- Может, не все ясно? Вопросы?
- Есть вопрос. У вас мои деньги - пятьдесят рублей, отобранные во время ареста.
- Что-о-о? - очень удивился чекист, не ожидавший того, чтобы я мог думать в этот момент о чем-либо другом, кроме его слов.
- Это - честно заработанные деньги и вы не имеете права их конфисковать! Я писал к вам из Харьковской тюрьмы и просил переслать их мне, потому что очень голодал, но вы не ответили.
- Меня не было в Симферополе, вы знаете. Потому я и не ответил на ваше письмо. А деньги можете получить хоть сегодня! Я даже помогу вам купить продукты на ваши деньги!
Коваль позвонил и в кабинет вошел надзиратель.
- Сейчас же пошлите в магазин (он назвал какую-то фамилию). Пусть купит подследственному килограмм колбасы. Возьмите деньги! - Коваль достал из сейфа и подал надзирателю 50-ти рублевую бумажку.
Очень скоро надзиратель вернулся и положил на мой столик два круга колбасы в газетной бумаге.
- Берите колбасу и поезжайте отдыхать. Я позвоню в следственный изолятор, чтобы вас пропустили с колбасой, - великодушно, как будто это был его подарок мне, разрешил следователь. - Поешьте, подумайте, а завтра жду вас с подробными показаниями. Я ведь знаю, что вы - умный человек!
- Вы тоже - не глупый! - ответил я.
- До свидания, Юрий Александрович! - почти по-дружески попрощался следователь.
- До свидания, - ответил я, как всегда не употребив его имени-отчества.
Наверное, следователь был уверен, что я - у него на крючке. Однако не было ни одного мгновения, в течение которого я хотя бы только колебался. С самого начала я знал, что ни на один из его вопросов я ответа не дам, но спешить заявлять об этом смысла не было.
Глава 23. Свидетели обвинения
В Симферополе пошел снег. Подаренный зеками Херсонской тюрьмы ватник согревал мое тело, однако голова моя оставалась голой, а ноги - в холоде. Сатиновые брюки и босоножки - не зимняя одежда! Придя на другой день на допрос с головой, повязанной портянкой, я спросил у следователя:
- Вы считаете нормальным, когда человек вместо шапки одевает на голову портянку?
Коваль ответил в том духе, что мол "сами виноваты".
- В таком случае я отказываюсь давать какие-либо показания до тех пор, пока мне не дадут тюремную одежду или не привезут мою одежду из Ленинграда!
Пришел подполковник Лысов. Сначала он меня уговаривал, потом кричал, но я остался непреклонен. Вот тогда-то Коваль и упрекнул меня:
- А еще салом кормили вас по дороге из Херсона, чаем поили за собственные деньги! Вот она, ваша благодарность!
Меня увезли обратно в тюрьму.
На следующее утро меня снова привели на первый этаж тюремного здания, где, как всегда, меня ожидал надзиратель из КГБ.
- Если не будете и сегодня давать показания, - заявляйте сразу, - чтобы не возить вас напрасно туда-сюда! - сказал он.
- Не буду, пока мне не дадут одежду, - ответил я и меня вернули обратно в камеру.
Пользуясь тем, что я не поехал в КГБ, тюремщики, в который уже раз, взяли у меня отпечатки пальцев, а под вечер в камеру вошел надзиратель и молча бросил мне новые тюремные ботинки и тюремную робу.
Когда на следующее утро меня привели на первый этаж тюрьмы, то надзиратель из КГБ ждал меня со старой, засаленной кепкой в руках.
- Вот! - протянул он ее мне. - Головной убор для вас! В изоляторе шапок нет, так я даю вам собственную. Кепка оказалась малого размера и надзиратель тут же распорол ее сзади, чтобы она налезала на мою голову. Мы поехали в КГБ.
"Куй железо, пока горячо!" - подумал я и, едва войдя в кабинет следователя, потребовал написать письмо в Ленинградское КГБ относительно присылки моих теплых вещей.
- Теперь придется очень торопиться, - предупредил меня Коваль, кончив писать письмо. - Мы потеряли целых два дня, а до Нового года все должно быть закончено. Сейчас я коротко ознакомлю вас с показаниями свидетелей! - и он стал торопливо кое-что зачитывать, а коечто говорить своими словами о показаниях каждого свидетеля.
Коваль требовал, чтобы я сказал свое мнение об услышанном и это мое мнение он записывал в протокол. Это был странный, не виданный метод ведения следствия. По законам свидетель должен давать свои показания не только следователю, но также судьям в присутствии обвиняемого. В моем случае, никого из свидетелей я даже не видел. Я даже не читал собственными глазами ни одного протокола допроса свидетеля и я не мог быть уверен в том, что цитаты, которые Коваль зачитывал мне якобы из протокола, действительно взяты оттуда, а не придуманы им самим.