5 ноября Строганов и его шурин пришли на помощь генералу Милорадовичу во время боя, в котором был разбит корпус маршала Нея. Строганов писал:
"Мы сражались каждый день и, наконец, уничтожили корпус Нея на подступах к Красному; мы захватили 12 000 пленных. Маршал бежал один через замёрзший Днепр. Если бы мы не видели этого собственными глазами, едва ли можно было бы поверить в то, что наш противник потерпел полный крах!.."
После этих боёв он подчёркивал:
"Наша победа была не случайной. Я, во всяком случае, отношусь к тем, кто благодарит нашего старого маршала Кутузова и восхищается им".
Один из французов писал:
"Поговорка, что тот, кто никогда не страдал, не знает и радости, снова нашла своё подтверждение, когда мои товарищи и я втиснулись в жалкую хижину. Даже в самом роскошном прибежище я не чувствовал себя таким счастливым… но как только останавливаешься на привал, сразу же заболеваешь…"
Французы стремились в Смоленск, как в надёжное убежище. Они нашли город в развалинах и должны были каждое пригодное для расквартирования помещение брать штурмом. Витебск снова был в руках у русских; у французов не оставалось никакой другой возможности, как отступление через Березину, приток Днепра. Трём русским армиям под командованием адмирала Чичагова, Витгенштейна и Кутузова не удалось соединиться и уничтожить остатки французской армии.
Доблестные французские инженерные войска под руководством генерала Эйбле, стоя глубоко в ледяной воде, соорудили два моста из деревянных домов близлежащей деревни Студянки. 7 декабря 30 000 человек с обмороженными до черноты лицами, без обуви и без оружия, закутанные в лохмотья и куски меха, в относительном порядке пересекли сыгравшую решающую роль в их судьбе реку. Переправу оставшихся в живых солдат четырёхсотдвадцатитысячной "Великой армии" обеспечивали установленные на крутом берегу орудия и арьергард генерала Мюрата.
В конце отступление превратилось в дикий хаос: последними напирающими толпами беспощадно сталкивались в ледяную воду раненые, женщины, дети и лошади. Наполеоновская армия потеряла всякое сходство с дисциплинированными батальонами, выполненными в миниатюре из эбенового дерева, которые император передвигал перед собой туда и сюда, разрабатывая планы будущих сражений, и с которыми любил играть маленький король Рима к удовольствию своего отца.
Неумение адмирала Чичагова, проявившееся в том, что он дал уйти остаткам французской армии, возмутило Павла. В качестве примера ограниченности Чичагова он цитировал изданный им документ "О розыске и аресте скрывающегося преступника": "Французская армия бежит, а с ней и виновник всех несчастий, обрушившихся на Европу… Да соблаговолит Всевышний предать его в наши руки…" Затем следовало описание внешности Наполеона: "Коренастый мужчина с желтоватым цветом лица, короткой шеей, большой головой и чёрными волосами…"
Оборванные, полуголодные, страдающие от обморожений и израненные французы вошли в Вильно, в то время как Мюрат достиг прусской границы с толпой в 20 000 человек, которые, казалось, перенесли в пути все мыслимые несчастья. На отставших и раненых набрасывались волки, их убивали местные жители, но иногда они помогали им едой и оказывали помощь, потому что отношение русских крестьян к французам колебалось от зверской жестокости до безграничного сочувствия.
Денежное содержание армии, так называемое "сокровище Наполеона", было потеряно по дороге, большей частью недалеко от Вильно, где его с тех пор усердно ищут.
"Генерал зима сделал своё дело", – сказал Кутузов коротко и ясно, приехав 30 ноября 1812 года в Вильно.
Александр, который спустя десять дней последовал за ним, только теперь впервые ощутил весь ужас отступления. 400 000 трупов остались лежать вдоль дороги, ведущей из Москвы в Вильно. Потрясённый степенью нищеты и опустошения, царь воскликнул: "Я не разделяю равнодушия Наполеона; этот поход стоил мне десяти лет жизни". Несмотря на различия в мнениях, он теперь осыпал маршала Кутузова почестями и вручил ему Андреевский орден I степени, который присуждался только за особые заслуги, такие, как победное завершение военного похода. Однако, не слушая совета старого полководца, царь настаивал на продолжении войны: "Если мы хотим достичь длительного мира, то мы должны подписать его в Париже".
Последующее развитие событий показало, что он был прав.
16 апреля 1813 года Кутузов скончался, не выдержав душевного и физического напряжения последних месяцев. Свой последний покой он обрёл в Казанском соборе. Позднее там была сооружена колонна с ключами от различных французских городов, взятых русскими войсками, среди них ключи от Реймса, Нанси и Парижа.
Во время преследования распадающейся французской армии 1 декабря Павел отправил своей жене несколько поспешно написанных строчек:
"Прошла целая вечность с тех пор, как я писал тебе в последний раз, но после изнуряющих форсированных маршей по такому холоду не можешь думать ни о чём другом, кроме того, чтобы согреть замёрзшие руки и ноги…" Он достиг Вильно в состоянии полного изнеможения: "Быть здесь – это как сон; и вряд ли можно теперь представить, что нам пришлось пережить. Я получил твои шерстяные носки, но я их отдал офицерам, для которых они были нужнее, потому что они должны оснащать себя сами. Я слышал, что сейчас собирают пожертвования для провинций, разорённых войной… Я надеюсь, что ты внесла меня в списки, указав сумму, по меньшей мере в 100 000 рублей… Ты пишешь, что в определённых кругах хотели бы свести заслуги Кутузова лишь к счастливому стечению обстоятельств. Но ведь это непросто – извлечь наибольшую пользу из существующих обстоятельств.
Не знал ли великий Наполеон во все времена, как наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию?.."
Европа была погружена в молчание, когда Наполеон вошёл в Россию. В начале октября слухи о горящей Москве, казалось, возвестили о новой победе. Два последующих месяца практически не было никаких известий, пока в конце декабря Наполеон не появился в Дрездене "без армии, без генералов, направляющийся в Париж"… Но война продолжалась.
Во время военной кампании состояние здоровья Павла ухудшилось, потому что он не уделял ему никакого внимания. Ещё в детстве Ромм неправильно оценил его физическую уязвимость, несмотря на безусловно представленную волю к преодолению недугов. В Санкт-Петербурге он получил отпуск для поправки здоровья и к началу следующего года снова был дома. Семья Павла очень просила его продлить своё время пребывания дома, но уже скоро он не мог этого выдержать, так как ему всегда хотелось быть в центре событий. Тейяр де Шарден объяснил позже это стремление быть непосредственным участником происходящего: "Тебе кажется, что ты перерастаешь сам себя и ощущаешь потрясающую внутреннюю свободу… Пойти на фронт означает стремление к достижению высшего мира. Каждый, кто хоть раз побывал под огнём, становится совершенно другим человеком".
Смерть сына
Воспоминания о своей юношеской восторженности побудили Павла взять с собой юного сына Александра. Они приехали как раз вовремя, чтобы участвовать в Лейпцигском сражении, во время которого прямо под ними была убита лошадь Павла. Они пересекли Западную Германию, вступили на французскую землю и приняли участие в боях под Шампобером, Монмираем и Вошампом.
Строганов попросил своего друга, родственника и товарища по оружию Иллариона Васильевича Васильчикова последить бдительным оком за своим восемнадцатилетним сыном. Генерал назначил его своим адъютантом и во время отдельных перестрелок удерживал его рядом с собой.
23 февраля 1814 года русские дали Наполеону жаркий бой. Александр Павлович Строганов ехал верхом рядом с Васильчиковым, и вдруг голова молодого человека была снесена снарядом; генерал был забрызган его кровью.
Павел сообщал князю Волконскому:
"40 000 человек наполеоновской гвардии напали на 15 000 человек, находившихся под моим командованием… Победа в этой битве, скреплённая кровью моего сына, стоила ему жизни. Я и до этого уже был болен; когда я получил это печальное известие, мне было дано разрешение на отдых генералом Винцингродом. Состояние моего здоровья плачевно; большую часть времени я лежу в постели… Кавалерия под командованием обоих Васильчиковых и Ланского совершает чудеса. Если бы у царя было бы больше таких офицеров, как они!"
Смерть любимого сына глубоко потрясла Строганова. Он так никогда и не смог пережить этой трагической потери. Его друзья были чрезвычайно озабочены.
Чарторыйский сразу же написал Новосильцеву:
"Дорогой друг, вы слышали о несчастье, которое произошло совсем недавно? Александр Строганов погиб почти на глазах у своего отца, чьё отчаяние не знает границ. Что станет с бедной графиней Софьей Владимировной? Как она перенесёт этот удар? Редко мне что-то доставляло большее огорчение… Несчастье этой семьи разрывает сердце; и это горе, которое ничто не излечит, обрушилось на таких близких друзей! Несчастный молодой человек последовал за своим дедом… Царь хотел бы, чтобы Строганов возвратился теперь в Санкт-Петербург".
Ещё один друг вздыхает: "От его горя нет средства, всё его существо кажется погружённым в глубокую меланхолию".
В наброске к 4-й главе "Евгения Онегина" Александр Пушкин писал позже:
"Но если жница роковая,
Окровавленная, слепая,
В огне, в дыму – в глазах отца
Сразит залётного птенца!
О страх! О горькое мгновенье!
О, Строганов, когда твой сын
Упал, сражён, и ты один…"
Несмотря на эту потерю, Павел ещё принял участие в битве под Лионом, во время которой он своей безудержной отвагой, казалось, просто искушал смерть. Строганов был награждён орденом Святого Георгия второй степени.
Он и в самом деле потерял всякую волю к жизни. С пеплом своего сына Павел вернулся обратно на родину.
Он покинул Париж 24 года назад вместе с Новосильцевым: ему больше не суждено было увидеть этот город…
Скорбя о своём друге, генерал Илларион Васильчиков въехал в Париж во главе своих ахтырских казаков, одетых в коричневые доломаны с чёрной шнуровкой. На его мундире ещё оставались следы крови его юного адъютанта, и он был совершенно не расположен участвовать в представлении разряженного цивилиста, "щёголя", как их называли, который возник перед его лошадью, помахал цилиндром и, приветствуя его поклоном головы сквозь кружево своего крахмального воротника, прокричал, преувеличенно не выговаривая букву "р": "Какая великолепная а’мия! Какой п’евосходный гене’ал!" В письме к своей семье генерал строго заметил: "Французы ведут себя не так, как это следовало бы благородной и патриотической нации".
В Париже, как и во всех других городах, строго следили за дисциплиной, обеспечить которую в деревне было, конечно, значительно труднее. Казаки мирно расположились лагерем на Елисейских полях и садились на лошадь даже тогда, когда хотели посетить кого-то, жившего на другой стороне улицы. Французы спокойно прогуливались среди них и могли только удивляться. Восклицание: "Быстро! Быстро!" часто можно было слышать в уличных кафе, когда русские всадники заказывали еду или питьё, не слезая с коней. После этого кафе стали называться "бистро", и вскоре было забыто, откуда возникло такое название.
Окружённый своим войском, вместе со всем своим офицерским корпусом Александр принял участие в традиционной пасхальной службе, которая проводилась на бывшей площади Людовика XV (позднее – площадь Согласия), на том же самом месте, на котором был обезглавлен Людовик XVI. Мести за разрушение Москвы не было.
Француженка мадам де Куани писала о царе в своих мемуарах: "Он проявил себя великодушным по отношению к Франции даже после сожжения Москвы, потому что он очень хорошо понимал, благодаря своему учителю Лагарпу, революционный и послереволюционный менталитет французов. Но в следующем году, после побега Наполеона с Эльбы и после предательства Нея, он уже больше не доверял им. В 1815 году он, хотя и не был их врагом, но больше уже не был и их другом".
В августе 1814 года Строганов, с характерной для него основательностью, руководил работой комитета по поддержке жертв войны. Однако туберкулёз, которым он был болен, вызывал у него всё новые приступы кашля и высокую температуру.
Один иностранец комментирует:
"Когда я приехал в Россию, он возбуждал зависть всех своих сверстников: он хорошо выглядел, был молод, состоятелен и трудолюбив. Он женился на очаровательной женщине, казалось, что перед ним открывается многообещающее будущее. Всё это улетучилось, а мысли, которые им теперь овладевают, должны носить глубоко христианский отпечаток, чтобы облегчить ему необходимое самоотречение".
Его врач оставил всякую надежду, тем не менее думали о поездке за границу. В мае 1817 года граф Павел, его жена и их племянник находились на борту корабля, который отплыл из Кронштадта. Первые дни на море принесли некоторое облегчение, но по прибытии в Копенгаген состояние здоровья графа ухудшилось. Так как Павел чувствовал приближение смерти и беспокоился о состоянии здоровья своей жены, он пожелал, чтобы она оставила его одного.
В многочисленных посланиях с выражением соболезнования оплакивалась его кончина:
"Он погас, как свеча. Он знал, что умирает, и попросил соборовать его. До самого конца он был в полном сознании. Он говорил по-английски с врачом, по-французски со своим племянником и по-русски с камердинером… Погребение состоялось в присутствии царя и великих князей Константина и Михаила. Царь был глубоко опечален смертью друга своей юности, а бедный Новосильцев казался безутешным… Немногие усопшие заслуживают такого всеобщего оплакивания, как граф Строганов, который, благодаря чертам своего характера и своим принципам, был уважаем всеми…"
Его характеризовали как человека "доброго, изысканного, легкодоступного. Он всегда отстаивал свои взгляды и не боялся говорить правду власть имущим мира сего. Отзывчивый к нуждам окружающих его людей, обладая ярко выраженным чувством долга, он был глубоко предан своему отечеству".
"Я ничего не боюсь и ни на что не надеюсь" – этот девиз был выгравирован на его перстне с печаткой, такой же была и надпись на могиле. И хотя такому человеку, как граф Строганов, были открыты все возможности, а презрение к светским честолюбивым амбициям в стиле Байрона отвечало духу того времени, он полностью осознавал ту ответственность, которую он нёс перед своей страной, и понимал, что даже царь не может освободить его от высоких обязанностей. Личные и материальные выгоды ничего для него не значили, и это было единственной привилегией, на которой он настаивал.
Софья Владимировна была глубоко потрясена его смертью.
"…Мы опасаемся за здоровье графини, которая в последнее время подверглась таким тяжёлым испытаниям", – писал один из друзей графу Воронцову.
Постепенно она приходила в себя, но её красота угасла. В соответствии с семейной традицией она продолжала оставаться в центре духовной жизни Санкт-Петербурга до своей смерти в 1845 году.
V. Граф Сергей Григорьевич Строганов 1794-1882
Женитьба на Натали
Барон Сергей Григорьевич Строганов, сын двоюродного брата графа Павла Григория, который много лет назад был вместе с ним в Женеве в сопровождении их воспитателей Ромма и Демишеля, родился в 1794 году во время царствования Екатерины Великой. Григорий поступил позже на дипломатическую службу, которая увела его далеко от дома, в то время как его жена, княжна Анна Трубецкая, занималась воспитанием пяти сыновей и дочери. Строганов провёл пять лет в Мадриде, где между ним и одной португальской дамой, графиней Джулией де Эго, урождённой Алмейдой-Оэйнхаузен, возникла глубокая симпатия: она сопровождала его в Стокгольм, к месту его нового назначения. Этим обстоятельством можно объяснить печальное выражение лица Анны Сергеевны на прелестном портрете, который нарисовала мадам Виже-Лебран. После смерти своей жены Григорий женился на Джулии де Эго.
Его сын Сергей Григорьевич в возрасте 15 лет был принят в императорский кадетский корпус; после выпускных экзаменов он пошёл на службу в армию, где вскоре получил свидетельство о производстве его в офицеры. Он участвовал в Бородинской битве и в последующем военном походе. И хотя позже он часто ездил в Западную Европу, этот первый контакт с Германией и Францией, и в особенности с Парижем, оставил в душе молодого человека глубокое, неослабевающее впечатление. Поскольку тогда в Европе все образованные люди владели французским языком, у него не было трудностей в общении. В соответствии с семейными традициями Сергей не упустил возможности продолжить и там своё образование по любым предметам: искусству и педагогике. Наполеон составил в Париже огромную коллекцию произведений искусства, которые он награбил во время своих походов в Италию, Германию и другие страны. Сергей и многие его друзья стали восторженными туристами.
Его младший двоюродный брат Александр Павлович хотел последовать его примеру и принять участие в последнем походе против Наполеона. Его трагическая смерть под Краоном выдвинула на передний план вопрос о наследстве Строгановых. В начале 1817 года царь Александр издал особый закон, в соответствии с которым имущество Строгановых могло наследоваться и по женской линии, причём за наследницей сохранялось как имя, так и титул. Обе семьи возлагали свои надежды на заключение брака между старшей дочерью Павла Натальей и Сергеем. Вспоминая о несчастливом браке своих родителей, молодой человек медлил с принятием решения. Он почти не знал свою кузину и не посягал на её состояние, но он любил своего дядю и сопровождал его и Софью Владимировну в их последней поездке в Копенгаген. Павел умер 10 июня 1817 года, и Сергей с останками покойного графа возвратился в Россию.
Встреча с кузиной Натальей при таких трагических обстоятельствах сблизила молодых людей. Им обоим было тогда по 22 года. Его голубые глаза, задумчиво смотревшие из-под густых чёрных волос, зачесанных по моде того времени вперёд, вызывали доверие у нежной, застенчивой девушки в батистовом платье с рюшами в стиле ампир. Тёмные локоны обрамляли её маленькое привлекательное личико с большими сияющими, полными надежды глазами. Она искренне любила своих отца, деда и брата и потеряла всех троих друг за другом через короткие промежутки времени.