"Я много слышал о вашем отце и о вашей семье. Это была очень хорошая семья, которая много сделала для крестьян. Там все вас очень уважали. Что стало с вами со всеми?" Георгий ответил: "Мой отец умер в 1915 году, мои мать и сестра бежали". Адмирал сказал: "Я рад, что вам удалось спастись". Затем он добавил: "Я хочу сказать вам следующее: случилось многое из того, что не должно было случиться и за что мы не несём ответственности". Затем он стал таким же сдержанным, как и раньше. Однако это был волнующий разговор и к тому же по тем временам очень рискованный, хотя адмирал, конечно, знал, что Георгий никому не расскажет о нём. Был конец апреля, но кругом лежал двухметровый слой снега. О прогулках не могло быть и речи; вокруг не было ни деревьев, ни кустарника. Ничего.
Обратно в Англию американский экипаж вернулся на небольших британских эсминцах.
День высадки войск во Франции приближался. Группа Георгия была переведена в Плимут, где их на это время разместили в глубоком подземном бункере; затем они вернулись в их штаб-квартиру в Лондоне.
Высадка из-за плохой погоды была перенесена на двадцать четыре часа. Среди ночи с небольшого катера, находящегося далеко в море, пришла радиограмма: "Не смог попасть на место встречи, продолжаю операцию один". Для задержания этого катера, который мог раскрыть всю операцию, срочно был выслан эсминец.
Генерал Лорд, начальник штаба у генерала Эйзенхауэра, главнокомандующего экспедиционными войсками союзников в Западной Европе, после удачной высадки вылетел в Париж с первым самолётом союзников 25 августа. Георгий сопровождал его. Они хотели приземлиться в Шартре и оттуда на джипе поехать в Париж, но появился курьер и сказал: "Только что открыли Орли". Они полетели в Орли, а уже оттуда поехали в Париж. По дороге их останавливали восторженные люди, которые каждого обнимали и целовали.
В 1815 году, сто тридцать лет назад, прадед Георгия, граф Сергей Григорьевич Строганов, был одним из первых, кто после наполеоновских войн вошёл в Париж во главе победоносной армии. Для Георгия история повторилась таким странным и драматичным образом.
Принимая во внимание, что он был сотрудником генерала Лорда, в Париже к Георгию отнеслись как к другу. Генералы были размещены в гостинице "George V", полковники – в "Prince de Galles", а отель "Royal Monceau" был предоставлен в распоряжение морских офицеров.
Георгий жил в апартаменте рядом с генералом Лордом в отеле "George V". В анфиладе комнат другого этажа проходила конференция: каждые две недели в Париж приезжали генералы различных воинских соединений для того, чтобы обсудить военное положение.
У Георгия, единственного из офицеров, были ключи от всех этих комнат. Он присутствовал на всех заседаниях, какими бы секретными они ни были.
В то время только на флоте была группа в составе людей, говоривших по-русски; в армии такой группы не было.
Один или два раза в неделю Георгий сопровождал генерала Лорда в его поездках в Версаль на доклад к генералу Эйзенхауэру.
Вскоре Георгий получил задание создать группу из семидесяти пяти человек рядового состава и двадцати пяти офицеров. Все они должны были говорить по-русски. Большинство из тех людей, о которых в данном случае могла бы идти речь, находились или на фронте, или служили в разведке. Некоторые из солдат, говорившие по-русски, даже не имели американского гражданства, поскольку жившие во Франции белоэмигранты призывались в армию без соблюдения каких-либо предварительных формальностей. В американской армии можно было служить, не являясь американским гражданином, но это не допускали на флоте.
В поисках подходящих для него людей он сначала поехал в Виттель, чтобы поговорить с генералом Деверсом, командующим 12-й группой армий. Оттуда его путь шёл вдоль границы в северном направлении через Эльзас-Лотарингию.
Где-то в конце ноября, находясь в Намюре, он получил известие о прорыве немцев, хотя в американской штаб-квартире об этом ещё не знали. С продовольствием было очень плохо. Для того, чтобы они снова смогли пополнить свой паёк, им предложили ресторан, находящийся между Льежем и Спа; там они узнали, что немцы вступили в Бастонь, а американские соединения отступают. Все молодые бельгийцы бежали оттуда в страхе, что их заберут служить в немецкую армию.
Трудности начались тогда, когда союзники ошибочно предположили, что Антверпен будет взят немцами. Поскольку в октябре 1944 года американские войска стояли на бельгийской границе, практически во Франции, коммуникационная линия растянулась на пятьсот километров. По распоряжению генерала Лорда въезды и выезды на всех улицах были промаркированы двумя цветами, всякое другое движение, даже на велосипедах, было запрещено. Грузовики двигались колонной в пятьсот километров, с расстоянием в двадцать метров друг от друга. Каждые двадцать четыре часа подвозилось восемнадцать тысяч тонн необходимых грузов, в том числе продовольствия. Немецкая авиация, уже не располагавшая к тому времени большим числом самолётов, не могла этому помешать.
Георгий всё ещё пытался набрать людей в свою группу, но полковники из G-2 сказали ему: "Забудьте об этом; у нас на это больше нет времени".
Он отправился в Ахен, который по-прежнему был занят американцами. Остановившись по пути переночевать в гостинице, он наблюдал, как шестнадцатилетние ребята, запасшись карманными фонариками, собирались в лес на поиски немцев. Но вместо того, чтобы ехать в Ахен, Георгию пришлось отправиться в Эйпен. Там в кармане кителя одного убитого немецкого офицера был найден весь план Арденнской операции, включая многочисленные подробности: так, например, в операции предполагалось, в частности, задействовать джипы с американскими опознавательными знаками и с людьми в них, говорящими по-английски. Чтобы избежать столкновения со своими, при встрече нужно было приподнять каску.
В последующие три дня Георгий остерегался поднимать руку к своей каске. Затем он поехал в Голландию, в Маастрихт, чтобы там отчитаться о своей работе в G-2.
Георгий носил морской мундир, серую каску и сапоги английского производства. Когда часовые, проверявшие документы, приняли его за немца, он пришёл в ужас, а когда он докладывал начальству, что приехал из Спа, на него посмотрели испытующе и сказали: "В Спа сегодня утром вошли немецкие танки". Георгий повторил настойчиво: "Я уехал оттуда в двенадцать часов и не видел немецких танков". Положение становилось всё более запутанным. Георгий снова поехал обратно через Льеж и Намюр в направлении Вердена, где находился большой лагерь немецких военнопленных.
Комендант лагеря пригласил его на ужин и уже открыл бутылку шампанского; но, когда они сели за стол, зазвонил телефон, а затем раздался страшный шум. "У нас уже не остаётся времени на ужин", – крикнул комендант. У него в лагере было пять тысяч немецких военнопленных, а сейчас неподалёку был выброшен немецкий военно-парашютный десант.
В это же время высадился парашютный десант под Парижем, недалеко от вокзала Сен Лазар. Семьдесят пять немецких парашютистов получили задание взорвать стоявший там специальный поезд Эйзенхауэра. Когда Георгий три или четыре дня спустя приехал на джипе в Париж, ему оказалось проще доехать до штаба фронта, чем до гостиницы.
И всё-таки ему удалось во время этих своих сумасшедших поездок собрать группу из ста человек. В Нейи (генерал Конрад) и в G-2 (генерал Лорд) им мог быть прочитан краткий переводческий учебный курс. Курсами руководил белоэмигрант граф Шувалов, чей предок явился когда-то основателем Московского университета. А он теперь был американским гражданином и майором 82-й парашютно-десантной дивизии.
Конференция в Ялте "Homo homini lupus est"
В начале января 1945 года состоящая из двадцати трёх человек "Рус-скоговорящая группа связи и коммуникаций военно-морского ведомства США" получила строго секретный приказ явиться в Неаполь в распоряжение адмирала Хевиса, командующего Средиземноморским флотом. Георгий Щербатов-Строганов и его сотрудники вылетали туда на самолёте адмирала Кирка, оттуда они должны были сопровождать адмирала Хевиса, направлявшегося на своём крейсере в Палермо. Сразу же после прибытия их без какого-либо предварительного оповещения переместили на "Кэтоктин", отплывший из Палермо в "неизвестном направлении". В открытом море они узнали, что плывут на конференцию "большой тройки", которая должна состояться в Крыму, в Ялте.
Это известие просто сразило Георгия, он почувствовал непреодолимое желание побыть одному. Часами он стоял на палубе и смотрел на вскипающую за кормой воду, в то время как корабль, рассекая голубые волны, плыл к Чёрному морю. Целый поток воспоминаний о 1918 и 1919 годах, которые он так долго отгонял от себя в своих мыслях, снова нахлынул на него.
Он вспоминал о том, как они жили в имении, на любимой природе; он думал о смерти своего брата, а затем и отца в 1915 году; о своей службе в Российском императорском флоте, о Москве во время революции и беспощадных репрессиях, принявших особенно жестокий характер после покушения на Ленина, о своём полном приключений побеге и об окончательном отъезде – тогда тоже "в неизвестном направлении" и с неясной целью.
В его личной судьбе, казалось, уравновесились добро и зло. Он возвращался, являясь офицером самого сильного флота в мире, и в качестве члена делегации американского президента.
"Кэтоктин" был построен во время войны специально для военных операций по высадке десанта: команда корабля состояла из трёхсот человек, его сопровождали четыре миноносца и ещё один грузовой корабль. Это были первые американские военные корабли, пересекавшие за последние двадцать пять лет Босфор.
Ветреным и туманным январским утром им навстречу вышло несколько советских эсминцев, чтобы в соответствии с церемониалом сопровождать их во время захода в Севастопольский порт. Всё происходило так, как будто слегка приподнялся упавший занавес, как будто немного приоткрылась закрывшаяся в 1919 году граница, чтобы предоставить им возможность провести несколько недель на Крымском побережье. По кораблю распространилась весть, что Георгий знает Крым, так как бывал здесь раньше; и вот вокруг него уже толпились офицеры и рядовые члены команды, засыпая его вопросами.
Когда они приближались к побережью, их приветствовала своими залпами батарея орудий, установленных на набережной. "Кэтоктин" хотел ответить на салют, однако на корабле были только боевые патроны. Находившийся на борту советский офицер заявил без колебаний: "Ничего страшного! Стреляйте, а если во что-нибудь попадёте, то это ничего!"
Несмотря на такое дружеское поощрение, "Кэтоктин" развернул свои орудия на юг и произвёл выстрелы в сторону открытого моря. В городе отчётливо были видны следы разрушений, которым он подвергся за полтора года немецкой оккупации. Советские офицеры подтвердили чуть ли не с гордостью, что в Севастополе, городе с более чем двухсоттысячным населением, остались неразрушенными только семь зданий.
На следующий день шлюпка, спущенная с "Кэтоктина", причалила к Графской пристани. На какое-то мгновение Георгию показалось, что здесь ничего не изменилось. Белая колоннада возвышалась на своём прежнем месте; на матросах была та же форма с такой же, как и раньше, надписью на бескозырках "Черноморский флот". Но сам город был так же разорён, как и другие европейские портовые города.
Командующим Черноморским флотом был адмирал Октябрьский – его фамилия звучала как псевдоним из времён революции.
Он сам в то время был болен, поэтому все вопросы решались с его заместителем по политработе.
И хотя конференция должна была проходить в Ливадии, американские морские пехотинцы высадились не только в районе Ялты, а растянулись по побережью на расстояние в сто шестьдесят километров. Флотские соединения прибыли сюда на десять дней раньше президента и должны были оставаться в Крыму в течение пяти недель. Сама конференция продолжалась десять дней и закончилась 10 февраля 1945 года. На берег было высажено более двух тысяч человек с полным снаряжением; это были радиопередатчики, грузовые машины и джипы, гарнизонные лавки с такими предметами роскоши, как радиоприёмники и часы, все материалы, необходимые для ремонта, большое количество продуктов, оборудование для спальных комнат и кабинетов, медицинские приборы и три небольших больницы, которые должны были быть поставлены в Ливадии, Севастополе и на аэродроме в Саки – в семидесяти километрах севернее от Севастополя; кроме того, там было сто телефонных мачт. На борту "Кэтоктина" находилась большая приёмно-передающая станция, что позволяло как вести переговоры, так и передавать их.
Советский начальник штаба, с которым было необходимо решать любую проблему, включая охрану машин, которым предстояло перевезти президента и его сопровождение через Чёрное море, выполнял любое желание американцев. То, в каком объёме, насколько эффективно и в какие короткие сроки американцами была осуществлена операция по высадке десанта, превзошло все ожидания русских и просто лишило их дара речи.
Если должна была быть сделана какая-то работа, за её выполнение брались немедленно, невзирая на воинские звания и служебные ранги. Объём и количество снаряжения и снабжения, которые были в распоряжении американского флота, безмерно поразили Советы. Не зная, как они смогут удержать всё под контролем, они просто отказались от этого, сдались, махнув на всё рукой.
После того, как грузовое судно встало на якорь в акватории порта, несколько сотен русских матросов помогали американцам его разгружать. Сначала всё оборудование было перевезено на пирс, а затем на грузовиках и джипах по неровным горным дорогам было доставлено в Ялту. Прибегнуть к таким сложностям пришлось потому, что в ялтинском порту смог встать на якорь только один-единственный эсминец. На нём были устроены прачечные и душевые для тех членов американской делегации, у которых не было таких удобств на берегу.
На аэродроме в Саки, куда должны были прибыть наиболее высокопоставленные члены союзнической делегации, не было ни домов, где мог бы разместиться персонал военной авиации, ни станций технического обслуживания, ни оборудования для ремонтных работ. Всё это неожиданно выросло здесь, как из-под земли или как по мановению волшебной палочки.
В течение одной недели американские моряки проложили свою собственную телефонную линию, протянувшуюся по извилистым горным дорогам на расстояние свыше семидесяти километров, от Ливадии до Севастополя. Они также построили радиостанцию на высокой скалистой вершине Ай-Петри, возвышавшейся над Ялтой. Тем самым была обеспечена прямая телеграфная связь с Москвой, Лондоном, Парижем, Вашингтоном через Оран и Сидней в Австралии. Советы, которые сначала заявили, что это невозможно осуществить, были просто поражены.
Начиная с этого момента, американцы получили полную свободу действий во всём, что они считали необходимым сделать. Казались позабытыми всякая сдержанность и страх перед репрессиями, которые могли последовать в качестве наказания за братание и просто дружбу с иностранцами; снова, как в старые добрые времена, проявились подлинно русские черты характера, такие, как гостеприимство и сердечность. Возможностей для личных контактов и разговоров было бесчисленное множество.
Георгий заметил, что вскоре исчезло первоначальное недоверие, вызванное его именем. Он был не только частью общего для всех русских прошлого, но ещё и представителем славных традиций русского флота, которыми все гордились, но чтить которые стало вновь возможно лишь с недавнего времени. Офицеры Черноморского флота показали Георгию памятники русским адмиралам Корнилову и Нахимову, героям Крымской войны предыдущего столетия; они с благоговением произносили имена знаменитых защитников Севастополя – графа Тотлебена, князя Виктора Васильчикова и других генералов этой битвы. Улицы разрушенного города, как подчёркивал Георгий, расчищались от руин и завалов советскими моряками.
От одного высокопоставленного сотрудника НКВД по фамилии Ермолов Георгий получил разрешение ездить на своём джипе по всей южной части Крымского полуострова; он был глубоко подавлен теми изменениями, которые произошли в этой некогда цветущей местности. Несмотря на не слишком значительный урон, нанесённый войной этой юго-западной полосе земли, зрелище было тяжким и удручающим.
До революции население Крыма состояло в основном из татар – потомков тех крымских татар, которые поселились здесь ещё во времена Чингисхана. Царское правительство стремилось к уважению их прав как национального меньшинства и пыталось избегать вмешательства в народные обычаи и исламский культ. Необыкновенно чистые белые дома и живописные мечети придавали особый характер всей этой области с её ухоженными виноградниками и пышной субтропической растительностью.
Пропали белые деревеньки с уходящими в небо минаретами, с которых муэдзины призывали верующих на молитву. Маленькие дома были убогими и неухоженными, двери косо болтались на петлях, окна были залатаны картоном, а в пришедших в запустение садах и виноградниках кое-где бродили бездомные козы.
Жители, производившие впечатление несчастных и забитых людей, напомнили Георгию "белый сброд" в американских южных штатах.
Ни малейшего намёка на какие-нибудь сельские работы и ни одного татарина не видно было вокруг.
Когда он спросил у русских, куда подевались все местные жители, ему сказали, что они выразили желание объединиться с другими татарами, живущими на Урале и в Сибири. Однако вскоре он узнал, что они были депортированы, причём в совершенно жутких условиях, как скот.
Это был один из признаков той, практически отрицаемой на Западе действительности.
От подножия обрывистых, красноватых гранитных скал к морю террасами, как по гигантским ступеням, спускались великолепные ботанические сады. Они были заложены здесь, на бесплодной каменистой, покрытой частыми мелкими кустарниками почве основателем Одессы герцогом де Ришелье, великим князем Михаилом Николаевичем и энергичным и деятельным наместником на Кавказе князем Воронцовым . До революции эти сады были открыты для всех. Сейчас общедоступными являются только два или три из них.
Цветущие рододендроны, пушистая мимоза и ковры из ириса, занавеси из светло-лиловых глициний и белых кувшинок отражались в тихих прудах под застывшими над ними кедрами. Редчайшие деревья обрамляли захватывающий дух своей красотой вид на чёрно-синее море.