Первым командиром сотни был назначен есаул Дьяков, а сменным офицером подъесаул Логинов. В начале второго года существования сотни ей были приданы ещё два офицера: подъесаул Лобачёв и сотник Галушкин, а в 1892 году пятый офицер – подъесаул Скосырский. Сотня в строевом и хозяйственном отношениях подчинялась начальнику Николаевского кавалерийского училища. В начале текущего века командиром сотни был назначен, по личному выбору государя Николая II, известный есаул Плешков, прославившийся тем, что приехал на своей строевой лошади из Сибири в Петербург верхом.
При учреждении сотни офицеры и юнкера носили форму своих войск и полков, но с 1907 года получили парадную форму гвардейских казаков; обыкновенной же формой сотни был китель с серебряным прибором и синие казачьи шаровары с красными лампасами и белым гвардейским снаряжением, то есть поясом и портупеей. Вооружение состояло из казачьего карабина без штыка, пики и шашки донского казачьего образца.
Лагерное помещение под Красным Селом с учреждением при Николаевском кавалерийском училище казачьей сотни пришлось расширить, для чего были построены три новых барака. В Петербурге же сотня была помещена во вновь выстроенном третьем этаже здания училища, в котором, кроме того, построили манеж и казачьи конюшни.
Проходя в сотне училища великолепное строевое обучение, юнкера "Царской сотни", как вскоре стало называться казачье отделение училища, были известны в Петербурге, как исключительная строевая часть по своей лихости и удали.
В моё время кадеты-казаки по сравнению с кадетами, не принадлежавшими к казачьему званию, были до известной степени в привилегированном положении. Чтобы попасть в Николаевское кавалерийское училище не казаку из любого из 28 кадетских корпусов России, надо было кончить корпус если не вице-унтер-офицером, то, во всяком случае, иметь в среднем не менее 8 с половиной баллов. Эскадрон училища посылал на каждый из корпусов одну-две вакансии, в то время как в сотню, имевшую такое же число вакансий на младшем курсе, как и кавалерийское отделение, без особых усилий мог попасть любой кадет-казак, окончивший кадетский корпус.
Это объяснялось тем, что с 1907 года в Новочеркасске было открыто Казачье военное училище с равными правами с другими, куда донские кадеты и предпочитали поступать, если не имели намерений выйти в гвардию и обладали для того достаточными средствами. Для других кадет-казаков, не принадлежавших к Войску Донскому, кроме того, было и третье казачье училище – Оренбургское.
Судьба привела меня окончить кадетский корпус в Воронеже – городе, расположенном на границах Донской области и потому имевшем в своём, как воспитательном, так и воспитываемом составах, большое число казаков, преимущественно донцов, так как Новочеркасский корпус не мог вместить всех желающих в него поступить. По этой причине у нас был очень силён казачий дух, и я хорошо помню, как одно время среди корпусного высшего начальства казаками были как сам директор корпуса – генерал М. И. Бородин, так и два ротных командира, полковники Анохин и Садлуцкий.
Что же касается кадет, то в каждом отделении каждого класса было не менее 5-10 казаков различных войск. Они, физически хорошо развитые и энергичные, что среди мальчиков имеет большое значение, сильно влияли на кадетскую массу, прививая ей вкус к физическим упражнениям, смелость и любовь ко всему военному. Помимо этого, большинство казаков обладало хорошими голосами и способностями к пению: казаки бывали постоянными запевалами и певчими, как в церкви, так и во время военных прогулок.
Во время моего пребывания в строевой роте казак Фролов из известной донской семьи и его одноклассник и друг Мельников, тоже донец и тоже из старшинской семьи, при всяком случае, когда рота выходила в строю из корпуса, неизменно высылались впереди неё запевалами. Высокий, красивый брюнет Мельников запевал баритоном, а ему вторил Фролов, небольшого роста, но на редкость сложенный и подбористый кадет, временами подхватывая мотив казачьим "подголоском", с лихим присвистом в соответствующих местах. Эта славная пара была гордостью строевой роты, несмотря на минувшие полвека, она и сейчас стоит у меня перед глазами …
Начиная с пятого класса, Фролов стал выделяться среди кадет своей спортивностью и необычайной смелостью, на которую не могли не обратить внимания и начальство, и товарищи. Помню многочисленные случаи того, как он из одного удальства, по пустякам, рисковал жизнью только потому, что всосанная с молоком матери казачья закваска не давала ему жить спокойно. Одним из его излюбленных приёмов, за который он часто подвергался наказаниям, было стояние на вытянутых руках, вниз головой, на перилах лестницы третьего этажа или на подоконнике открытого окна, что при малейшей оплошности грозило ему неминуемой смертью на мостовой или на каменном полу нижнего этажа.
Зимой, когда на кадетском плацу строилась ледяная гора, с которой, из-за её крутизны, съезжали на салазках только старшие кадеты, Фролов одним прыжком прыгал с её вершины на отвесную ледяную дорожку и скатывался, стоя на расставленных ногах, вниз. Зацепись он при этом гвоздём подошвы или носком сапога, безусловно поломал бы себе руки и ноги, если бы не убился насмерть. Два раза, я помню, относили его в лазарет то со сломанной рукой, то с ногой, после какого-нибудь головоломного номера, причём отчаянный казак не только не стонал и не морщился от боли, как всякий другой в его положении, а весело улыбался, как будто с ним случилось забавное недоразумение. Его казачья лихость била в глаза, благодаря чему он был любимцем одного из командиров рот полковника Анохина, казака-патриота, который в Фролове умел ценить это качество и брал его к себе в отпуск, где Фролов был постоянным кавалером полковничьих дочерей, видных и красивых брюнеток, типичных донских казачек.
Выйдя по окончании корпуса в "Царскую сотню", Фролов уже на младшем курсе стал знаменитостью столицы. Громкую и прочную славу ему принесла известная конная игра степных казаков – "лисичка", в которой он показал совершенно исключительные способности казака-джигита. Игра эта заключается в том, что один из её участников-всадников, держа в руке лисий хвост, уходит карьером от преследующих его партнёров, изображающих охотников на лисицу и стремящихся вырвать хвост у него из рук. При этой игре искусный наездник, изображающий "лисичку", имеет широкую возможность показать своё умение и навык управлять конём, находчивость, быстроту смекалки, а главное – искусство джигитовки, так как, увёртываясь от преследователей, он буквально вертится вокруг собственного коня, зачастую оказываясь у него под животом. В этой трудной и, конечно, очень опасной игре, лихой юнкер сотни Фролов показал такие номера, каких обычно весьма сдержанный спортивный и светский Петербург, всегда посещавший конные праздники, до этого не видывал и даже не подозревал, что подобные вещи могут быть на белом свете. Огромный Михайловский манеж, где происходили эти праздники, переполненный нарядной светской публикой и офицерами гвардии в блестящих формах, буквально ревел от восторга, забыв обычную сдержанность, при виде отваги и ловкости лихого юнкера.
Из "Царской сотни" Фролов, вместе со своим неразлучным товарищем и другом Мельниковым, вышли в один и тот же выпуск в лейб-гвардии Атаманский полк, где оба показали себя блестящими офицерами. В самом начале белой эпопеи Фролов погиб на Дону в рядах родного полка в чине есаула, в одном из отчаянных приключений, на которые только он един был способен. Что касается Мельникова, то мне пришлось встретить его в Екатеринодаре, тоже в чине есаула и в качестве адъютанта донского атамана генерала Богаевского. Как я узнал потом, он стал в эмиграции певцом-профессионалом и умер в США лет десять тому назад.
В Николаевском кавалерийском училище, куда я вышел из корпуса, у меня продолжались дружеские отношения с моими старыми товарищами-казаками. Из нашего выпуска в "Царскую сотню" вышло 12 кадет, в том числе мой многолетний сосед по парте и приятель Афоня Бондарев. Немудрено, что меня тянуло к ним, и я часто ходил из эскадрона в гости к казакам, поболтать с однокашниками.
В первый же день, когда я вошёл в помещение сотни, на её "средней площадке" моё внимание привлекла к себе стоявшая на особой подставке деревянная пика с железным наконечником; это мне показалось странном, так как в те дни казаки и регулярная кавалерия были уже вооружены стальными. Подойдя поближе, я увидел на стене над пикой печатную надпись, гласившую, что пика является точной копией той, которою донской казак "имя рек" в дни кавказских войн отбился от окруживших его 12-ти черкесов. Действительно, на дереве пики оказалось до двух десятков порезов, а в трёх местах дерево было срезано, видимо, шашкой.
Познакомившись ближе с приёмами и владением этим страшным оружием и видя, с какой легкостью им работают казаки, я не удивился тому, что через два года после этого донец-казак Кузьма Крючков отбился пикой от 12-ти немцев, перебив и переранив их всех.
Мои однокорытники по корпусу, юнкера сотни Бондарев, Егоров, Греков и Шитковский, много и интересно рассказывали мне о быте и жизни сотни и о тех старинных казачьих обычаях, которые в ней культивировались из поколения в поколение. Традиции эти были совсем другие, нежели в эскадроне у нас, но зато казаки, как народ солидный, не вносили в них юмористического элемента, подобно юнкерам эскадрона. "Хорунжие" старшего курса имели в виду, главным образом, воспитать и поддержать в своих "молодых" казачью лихость и любовь к боевому прошлому и славе казачьих войск.
Бондарев рассказал мне и главную традицию сотни, по которой в каждом старшем курсе избирается группа наиболее влиятельных юнкеров, на обязанности которых лежит охрана казачьих традиций, в составе одного "полковника", двух "войсковых старшин", двух "есаулов" и одного "хорунжего". Их намечает заранее старший курс и назначает в ночь так называемого "офицерского обхода". Обход этот состоял в том, что ночью, незадолго до выпуска, юнкера старшего курса выстраивались вдоль сотенной спальни с шашками наголо и со свечами, зажжёнными на их остриях, и пели традиционную песню сотни, начинающуюся словами: "Серый день мерцает", в которой вспоминаются заслуги дедов и отцов казачества, Азовские походы, покорение Сибири, запорожские походы в Турцию, войны казачества с турками, поляками, Сагайдачный и Разин. После этого читался приказ с назначением из юнкеров младшего курса новых "полковников, войсковых старшин, есаулов и хорунжего", которым передавалось власть блюсти, выполнять казачьи традиции "Царской сотни" и воспитывать молодёжь. Приказ составлялся в старинных казачьих, весьма витиеватых, выражениях. Церемониал заканчивался общим пением: "Царской сотне" многие лета! Ещё раз ей многие лета! Без конца ей многие лета!"
Строевое обучение юнкеров сотни было поставлено блестяще. Рубка шашкой и обращение с пикой граничили с чудом. Помню, как на одном из конных праздников в Школе всех присутствующих поразил юнкер, чисто срубивший все лозы и под конец рубанувший глиняную пирамиду с таким усердием, что не только разнёс её надвое, но и отрубил от толстой дубовой стойки, на которой она стояла, целый угол, для чего требовалась поистине медвежья сила. Тогда же есаул Тургиев, сменный офицер сотни, уже в пешем строю, четырьмя ударами шашки разрубил глиняную пирамиду с такой чистотой, что она не сдвинулась ни на миллиметр, а затем слева направо разрубил её опять на три части, после чего она продолжала по-прежнему стоять; девятым ударом он заставил взвиться в воздух все разрубленные части.
Громкая слава "Царской сотни" часто привлекала в казачьи ряды и людей, не родившихся казаками. Окончив эскадрон Николаевского училища, вышел в Сибирский казачий полк старший друг моей юности Борис Владимирович Анненков, ставший в гражданскую войну в Сибири и в Семиречье известным "атаманом Анненковым". При мне вышел из эскадрона в лейб-гвардии Казачий полк взводный вахмистр Персидский; в том же выпуске сотню окончил один из герцогов Лейхтенбергских, а в следующем – князь Трубецкой.
Учреждение "Царской сотни" при Николаевском кавалерийском училище дало возможность юнкерам-казакам, желавшим выйти в гвардейские казачьи полки, представляться обществу офицеров, дабы быть принятыми в эти полки, чего не было раньше. Зачастую юнкера-казаки принуждены были для того, чтобы иметь возможность представиться в гвардейские полки, поступать по окончании корпуса в петербургские пехотные училища, как это случилось с покойным донским атаманом – генералом Красновым, окончившим для того, чтобы выйти в лейб-гвардии Атаманский полк, Павловское пехотное училище.
Заканчивая этот очерк, я позволю себе пожелать в новой свободной России возрождения славной "Царской сотни" и дальнейшего её существования на многие и многие счастливые лета!
Производство
В Николаевском кавалерийском училище существовала традиция, согласно которой перед производством старшего курса в офицеры в лагере Дудергофке, в бараке старшего курса, вывешивалось на стене так называемое "дежурство". Это выражалось в том, что на одной из деревянных колонок, подпиравших крышу барака, вывешивался плакат с надписью: "Сегодня дежурит 20-й Финляндский драгунский полк". Это значило, что до дня производства, известного заранее, оставалось ровно двадцать дней. На следующий день на плакате стояло "Сегодня дежурит 19-й Архангелогородский драгунский полк" и т. д., кончая 1-м драгунским Московским, что значило, что на другой день наступал день производства в офицеры.
В это знаменательное утро юнкера Школы вставали раньше трубы и почти не прикасались к утреннему завтраку. Надевалось полное походное снаряжение; эскадрон и сотня строились перед передней линейкой. После долгих эволюции и заездов наступал желанный момент церемониального марша, принимаемого в старые годы лично государем императором в Красном Селе, каждый год перед производством в офицеры юнкеров, окончивших военные училища в Петербурге.
По сигналу "труби отбой", подававшемуся царским штаб-трубачом конвоя, эскадрон и сотня Школы останавливались и выравнивались развёрнутым фронтом. Подавалась команда: "Господа юнкера старшего курса… слезать … отдать коней младшему курсу!"
Перед царским валиком постепенно подходили и выстраивались в пешем строю запылённые и усталые пажи, юнкера Школы, павлоны, владимирцы, военные топографы, Михайловское и Константиновское артиллерийские и Николаевское инженерное училища. После команды "смирно" фронт обходили флигель-адъютанты, раздавая каждому из юнкеров царский приказ о производстве, напечатанный в виде брошюрки в несколько страниц, где каждый паж и юнкер могли найти своё имя и полк, в который вышли.
В сопровождении свитского дежурства к фронту юнкеров от царского валика спускался улыбающийся император. Не спеша он начинал обходить ряды, пристально вглядываясь в лица своих будущих офицеров и поминутно останавливаясь то около одного, то около другого юнкера, расспрашивая об их семьях и полках, в которые они выходят. Дойдя до левого фланга, он отходил к середине фронта и, хорошо видимый всеми, обращался к юнкерам.
–Благодарю вас, господа, за прекрасный смотр!..
–Рады стараться, ваше императорское величество! – громко и радостно звучал ответ нескольких сотен молодых голосов.
Это был последний ответ юнкеров; вслед за этим они становились офицерами, так как государь делал два шага вперёд и громким голосом произносил магическую фразу чудесного превращения:
– Поздравляю вас, господа, с производством в офицеры!..
Оглушительное "ура" начинало греметь перекатами по всему полю; строй ломался, как только император поднимался на валик.
– Господа офицеры, к вашим коням! – впервые слышали бывшие юнкера, а теперь – по одному царскому слову – молодые офицеры необычайную команду эскадронного командира. В бараки Школы произведённые офицеры неслись сумасшедшим карьером, вне всякого строя, что являлось также старым обычаем. На кроватях барака их уже ожидала приготовленная лакеями новая парадная форма, в которую все спешно переодевались и один за другим выходили к уже ожидавшей у передней линейки туче извозчиков, чтобы ехать в Питер.
Перед отъездом навсегда из Красного Села на стенах и потолке барака, изнутри, каждый вновь произведённый, по традиции, красками полковых цветов записывал своё имя и полк, что делало внутренность барака старшего курса весьма живописной. Надписи эти начальство не стирало, и они оставались на многие годы.
Традиционный обед вновь произведённых корнетов назначался на другой или третий день после производства, в одном из лучших ресторанов столицы; необыкновенная пестрота, блеск и красота форм обмундирования кавалерийских полков гвардии и армии в этот вечер поражали своей красочностью и разнообразием. Поистине красива и внушительна была форма русской кавалерии, отличаясь не только своей оригинальностью, но и большим вкусом. На прощальном обеде вновь произведённых корнетов присутствовали в качестве почётных приглашённых командир эскадрона и сменные офицеры, с которыми в этот день бывшие юнкера по традиции переходили на "ты".
После производства молодые корнеты в последний раз приезжали в Школу, где присутствовали на молебне в училищном храме, а затем снимались всем выпуском у фотографа, являвшегося в Школу. Снимки всех выпусков, на которых молодые корнеты фигурировали в парадной форме, затем вешались в проходном помещении Школы, ведущем в капониры и столовую.
Кадеты и юнкера в Белом движении
Воспитанные в твёрдых принципах службы за Веру, Царя и Отечество, кадеты и юнкера, для которых эта формула являлась смыслом и целью всей их будущей жизни, приняли революцию 1917 года, как огромное несчастье и гибель всего, чему они готовились служить и во что верили. Красный флаг, заменивший русский национальный, они сочли с первых же дней его появления тем, чем он в действительности и был, а именно грязной тряпкой, символизирующей насилие, бунт и надругательство над всем для них дорогим и священным.
Хорошо зная об этих настроениях, которые кадеты и юнкера не считали нужным скрывать от новой власти, она поспешила в корне изменить быт и порядки военно-учебных заведений. В первые же месяцы революции Советы поспешили переименовать кадетские корпуса в "гимназии военного ведомства", а роты в них – в "возрасты", строевые занятия и погоны отменить, а во главе корпусной администрации поставить "педагогические комитеты", куда, наряду с офицерами-воспитателями, директорами и ротными командирами, вошли и стали играть в них доминирующую роль солдаты-барабанщики, дядьки и военные фельдшера. Помимо этого, революционное правительство в каждый корпус назначило "комиссара", являвшегося "оком революции". Главной обязанностью таких "комиссаров" было прекращать на корню все "контрреволюционные выступления". Офицеры-воспитатели стали заменяться штатскими учителями под именем "классных наставников", как в гражданских учебных заведениях.