Маш пустил его по кругу, и мы все были согласны, что выражение "бой с применением орудий и торпед" звучало особенно красиво. Он направил донесение вице-адмиралу К.А. Локвуду, главнокомандующему силами Тихоокеанского подводного флота, и адмирал Локвуд ответил памятным посланием. Как мне помнится, оно звучало так:
"Давай домой, Маш. Твои фотографии на фортепьяно".
В течение нескольких часов, которые были у меня до начала вахты в четыре утра, я спал сном ребенка после того, как безуспешно пытался бодрствовать достаточно долго для того, чтобы сочинить несколько собственных фраз с героическим пафосом для письма, которое напишу Энн.
А на следующее утро история повторилась. Опять Симонетти и я несли ходовую вахту на мостике, перекидываясь шутками относительно нашей способности сигнальщиков, и вновь заря наступила как гром среди ясного неба, и вновь клуб черного дыма появился на горизонте.
– На этот раз мы ничего не сможем с ним сделать, – сказал я Симонетти, – но я позову командира. Не помешает сообщить ему о том, что происходит.
Маш поднялся на мостик, и мы стали следить за дымом, меняющим направление, с тем чтобы, установив контакт с другими подлодками, находящимися в этом районе, передать им полезные сведения. На этот раз мачты трех кораблей появились из-за горизонта, прежде чем мы погрузились.
Мы поочередно смотрели в перископ, наблюдая, как суда прошествовали мимо. Это особое ощущение – видеть проходящий мимо конвой, особенно если он идет без охранения, и не иметь возможности ничего с этим поделать. Для всех остальных членов команды, в головах которых укрепилась мысль об обещанном возвращении в Пёрл-Харбор, сожаление военного характера сглаживалось утешением личного плана о том, что в нашем возвращении не будет задержки, но для Маша это было невыносимо. Его непоколебимая ненависть к врагу, ненависть, которая была тем более ужасной, что скрывалась под маской добродушия, не позволяла ему игнорировать такой вызов. Казалось, конвой насмехается над ним, провоцируя на какие-либо действия. И пока Маш смотрел в перископ, в мозгу Мортона созрел план.
– Слушайте, парни, – сказал он мягко. – Видите этот маленький танкер за кормой?
Он подождал, пока все мы смотрели.
– Вы заметили, что у него нет палубного орудия?
Он был прав. Этот корабль единственный из трех не имел вооружения.
– Выглядит так, будто уступает в скорости остальным, верно?
И опять, как маленькие мальчики, повторяющие свою роль в какой-то странной литании, мы согласились.
Маш вдруг оживился:
– Ладно, вот что мы сделаем. Дадим им пройти, а затем всплывем позади танкера. Это чертовски напугает их всех, и они начнут удирать, оставив позади этот маленький танкер. Тогда мы пойдем вдоль его борта и потопим нашей палубной артиллерией.
Все мы проголосовали против этой идеи, даже Дик. Но Маша невозможно было отговорить. План был принят.
Мы подождали, когда пройдут корабли, затем всплыли и угрожающе двинулись за ними, и действительно, клубы дыма стали вдвое больше, искры посыпались из труб, и все суда рванули на полной скорости в направлении дождевого шквала на горизонте. Мы пустились в погоню не на максимальной скорости, потому что хотели оставаться вне досягаемости их пушек до тех пор, пока маленький танкер не отстанет. Точно по сценарию танкер отставал все больше и больше до тех пор, пока не оказался за пределами досягаемости орудий других судов.
– Занять места у палубных орудий! – победно прогремел голос Маша. – Полный вперед!
Два других судна исчезали в дождевом шквале. На палубе "Уаху" вдруг закипела бурная деятельность. И тогда, когда этого никто не ожидал, смутный силуэт появился из-за пелены дождевого шквала. Это был эскадренный миноносец, и шел он прямо на нас. Все мы, за исключением Маша, были согласны с тем, что это миноносец. Он не хотел этого признать. Настаивал на том, что это "чидори", мини-миноносец, известный тем, что не обладал скоростью, которую мы могли бы принимать во внимание.
Если Маш не ошибался, то миноносцу было за нами не угнаться. Мы могли бы даже сделать круг и все равно настигнуть танкер. "Уаху" повернула и помчалась так быстро, как могла.
От эсминца мы, конечно, вряд ли смогли бы удрать. Он устроил бы на нас охоту и забросал глубинными бомбами. Будучи большим пессимистом, чем наш командир, я спокойно спустился вниз в центральный пост, где понадобился бы для выполнения своих обязанностей как офицер погружения, когда прозвучит тревога.
На мостике есть микрофон, и все, что говорится там, слышно в центральном посту. Незабываемое впечатление – стоять и слушать, как Маш меняет свое мнение. Наш радар был неисправен, а вражеский корабль шел прямо на нас, при этом никто точно не знал, на каком он был расстоянии. Поначалу Маш был совершенно уверен в себе.
– Ну мы уходим от него, мы уходим! – твердил он. – Этот нас не настигнет!
Затем последовала пауза, и мы услышали голос Хэнка Хендерсона, палубного офицера:
– Капитан, мне кажется, что он приближается.
Лишь тень сомнения слышалась в голосе капитана, когда он ответил:
– Черт побери, Хэнк, мы идем быстрее его. Это всего лишь старый корвет на паровой тяге.
Мы шли на максимальной скорости. В чрезвычайных обстоятельствах двигатели подлодки способны к короткому неимоверному выбросу мощности. Гидродинамический лаг – индикатор, показывавший скорость, с которой мы двигались, – остановился на отметке около восемнадцати с половиной узлов, что было хорошей скоростью для субмарины, так долго находившейся в море, как было с нами. Все же я снял телефонную трубку, опять позвонил в дизельный отсек и поговорил с помощником главного электромеханика.
– Джессер, – сказал я, – мы поддерживаем максимально возможную мощность?
Судя по тону, вопрос его несколько задел.
– Да, сэр. Думаю, вы могли бы нами гордиться. Мы тут выдаем сто процентов мощности.
– Ладно, вам нужно чертовски постараться, потому что в двух милях за кормой японский эсминец.
Звякнул телефон, и я повернулся к гидродинамическому лагу. Он поднялся до отметки двадцать один узел – рекорд, который, наверное, все еще не побит.
Тем временем на мостике Маш не прекращал свои комментарии.
– Не достанет, – продолжал твердить он. – Мы идем быстрее его.
Последовало хмыканье Хэнка, потом снова возникла пауза, и тут Маш воскликнул:
– Смотрите! Он уходит!
В действительности, как мы потом узнали от Хэнка, миноносец сократил дистанцию между нами до вполне удобной для него и поворачивал для того, чтобы задействовать сразу всю свою артиллерию. Первым признаком было то, что Маш вдруг резко оборвал свои заклинания.
– Эй! – воскликнул он, причем его голос взял самую высокую октаву. – Он по нас стреляет!
Через секунду мы услышали всплеск от падающих в воду снарядов и вой одного из них, пролетевшего прямо над мостиком. Вновь прозвучал голос Маша.
– Где же сигнал тревоги к погружению? – кричал он. – Где этот чертов сигнал тревоги?
Как командир, он, конечно, не стоял вахты и понятия не имел о том, где находится кнопка тревожного сигнала к погружению. Я крикнул ему через люк наверх:
– Спускайтесь, командир! – и открыл клапаны.
Пока он соскакивал вниз по трапу, мы пошли на погружение.
Эсминец (даже Маш согласился признать, что это был именно он) подошел и угостил нас глубинными бомбами, от которых были страшный грохот и неприятные ощущения, но никаких повреждений. Наверное, погоня заставила его так далеко оторваться от эскортируемых судов, что он решил поспешить обратно. Во всяком случае, мы оторвались от него довольно безболезненно, и через пару часов присмиревшая "Уаху" всплыла и проследовала в Пёрл-Харбор.
Маш отдавал себе отчет в нелепости ситуации, свидетелем которой он был. В ту ночь он направил второе донесение адмиралу Локвуду:
"Еще один текущий бой с применением артиллерии произошел сегодня. Миноносец обстреливал, "Уаху" удирала".
У нас была только одна вероятность попасть в переделку, прежде чем мы достигнем Пёрл-Харбора, и Маш сделал все, чтобы извлечь из этого пользу.
На следующий день мы в перископ осмотрели Фэйс-Айленд, вражеский аванпост, где располагалось несколько фосфатных заводов и пакгауз, и наш командир решил посмотреть, что с этим можно сделать. Он мог лишь подтвердить информацию об острове, указанную на наших картах, но не более того. Мы погрузились и подошли очень близко к берегу, где Дик заметил прекрасную цель, стоящую на якоре, но даже Машу не приходило в голову всплыть и обстрелять ее. Кроме того, у этой мишени было палубное орудие.
Расстроенный Маш решил оставаться поблизости до наступления ночи, а когда стемнеет, обстрелять фосфатные заводы из наших верных четырехдюймовых пушек через самый центр острова со стороны, отдаленной от города. Но осуществиться этому плану помешало появление парохода внутренних линий, имевшего на вооружении орудие. Он пришел в выбранный нами стратегический район и остался там. В конце концов мы убедили Маша, что "Уаху" выполнила свой долг и лучшим планом теперь было возвратиться и взять на борт несколько торпед.
Маш объявил о конце похода, и мы направились в Пёрл с самой большой скоростью, которую только был способен выжать из "Уаху" экипаж, стремящийся на отдых.
В последние три дня, которые мы находились в море, Маш назначил меня штурманом, что было обычным делом, дабы приобрести опыт, хотя и прежде я этим немало занимался. И сразу мы попали в шторм, который продолжался в течение всего пути до Пёрла. В довершение всего, высокая скорость нашего хода достигалась тем, что двигатели пожирали неимоверное количество топлива, а Маш отказывался сбавить ход, чтобы его экономить. Мне, озабоченному в качестве штурмана тем, где мы находился, и обеспокоенному в качестве инженера, хватит ли у нас топлива на всю дорогу, было совсем не до того, чтобы наслаждаться путешествием. В Пёрл нас должен был проводить эскорт – после нападения Японии, развязавшей войну, поступили инструкции сначала открывать огонь по подлодке без эскорта, а вопросы задавать уже потом – самыми долгими часами моей жизни были те, что я провел вблизи острова Оаху в ожидании этого рандеву. До тех пор, пока в виду не появился наш эскорт, я не мог избавиться от неотвязного страха, что ошибся в своих штурманских расчетах и мы могли находиться в нескольких сотнях миль от того места, где нам следовало быть.
Мы вызвали настоящий ажиотаж, когда в начале февраля входили в док Пёрл-Харбора с метлой, привязанной к перископу в знак того, что начисто вымели море, притом что у нас осталось не более двухсот галлонов топлива. У военных корреспондентов был знаменательный день. Были длинные сообщения о третьем патрулировании "Уаху" и рассказы о ее колоритном капитане. Фото Маша появилось в "Мач оф тайм". А в Лос-Анджелес в день, когда был напечатан рассказ о нем, репортер "Тайме" отправился взять интервью у жены Маша, которая оставалась там с двумя детьми. Эта сенсация стала для нее сюрпризом. Маш говорил с ней по телефону за день до этого, но сообщил только, что "Уаху" проявила себя лучше, чем он ожидал.
Мы, все остальные члены экипажа, пару дней купались в перепавшей нам от него славе, а затем угомонились и отправились провести отпуск на Гавайях. Лишь один вопрос беспокоил нас. Пошел слух, что у нас возьмут одного из офицеров. Новые субмарины должны были одна за другой сходить со стапелей в Соединенных Штатах, а для них требовались экипажи и опытные офицеры. Возможность того, что наша прекрасно спаянная команда может распасться, была одной из тем, которую мы обсуждали со смешанным чувством, потому что ни один из нас не хотел, чтобы кто-то из команды ушел, но каждый из нас пожелал бы распрощаться даже с "Уаху" в обмен на несколько месяцев пребывания в Штатах, в то время когда нас откомандируют испытывать новую лодку.
Я казался наиболее вероятным кандидатом на перевод. Мое звание давало мне право на второе место в должностной иерархии на новой подлодке, в то время как Дик О'Кейн не вполне соответствовал должности, на которой мог рассчитывать на единоличное командование, и было маловероятно, что его отзовут с "Уаху". Я написал Энн, что вскоре появится благоприятная для меня возможность ее повидать.
Затем новость как гром среди ясного неба… На третий день нашего отдыха на Гавайях я лежал еще в постели, когда в мою комнату вошел Маш. Благожелательное выражение его лица не предвещало ничего хорошего, когда он протянул мне мое предписание: "По освобождении от обязанностей на борту военного корабля США "Уаху" направляется в ведение командира военного корабля США "Поллак" в качестве старшего помощника".
Я взвыл. Даже в предвоенные дни в Пёрл-Харборе, когда я был на борту "Скипджек", "Поллак" считалась далеко не новейшего типа субмариной. Построенная в 1930-х годах, она конечно же уступала "Уаху". И что хуже всего, она находилась прямо тут, в Пёрл-Харборе!
Короче говоря, вместо того чтобы ехать домой на строительство новой лодки, я должен был занять место офицера, отправлявшегося домой с этой миссией. Вместо того чтобы перейти на новую лодку, я буду ходить на старой. Это было повышение, но оно того не стоило.
Маш усмехнулся:
– Ничего, Джордж, с тобой на борту она подожжет весь Тихий океан.
– Да, но кто будет оберегать тебя и Дика от неприятностей?
Он взялся подбодрить меня, применяя тот же полунельсон, который навсегда согнул мою шею на время второго патрулирования.
– Не беспокойся, – бормотал он, когда мы боролись. – Роджер почти такой же большой трус, как и ты. Он позаботится о нас.
Ни одному из нас в голову не пришло, что в его словах было трагическое пророчество, потому что наступит время, когда и Роджер покинет "Уаху".
Мой близкий друг и однокашник Гэс Вейнел был тем офицером, которого откомандировали с "Поллак" на строительство новой лодки и место старшего помощника которого я должен был занять. Я поехал в Пёрл на следующий день, чтобы поздравить его и взглянуть на свой новый дом. Было одно светлое пятно в общей картине: моим командиром будет Роби Палмер, старый друг довоенных дней, отчасти благодаря которому я принял решение перейти на подводные лодки. Он присутствовал на нашем втором, официальном бракосочетании в Пёрле в 1938 году. Если я не увижу Энн, то по крайней мере смогу поговорить о ней во время следующего выхода в море с человеком, который ее знает.
Было почти удовольствием видеть радостный взгляд на лице Гэса Вейнела, когда я нашел его у носовой батареи. Он совершил на "Поллак" четыре боевых похода и, конечно, больше меня заслуживал поездки домой. Он не стал тратить время на праздный разговор:
– Добро пожаловать на борт! Когда ты меня сменишь?
– Ну, мы можем сделать инвентаризацию оборудования завтра, – сказал я, – секретных документов послезавтра и посовещаемся на третий день. Может быть, уложимся дня в четыре…
Мне пришлось остановиться, прежде чем он меня ударит. Распорядок мирного времени – одно дело, а отпуск в военное время – другое. Поэтому он сунул мне под нос кипу бумаг, и я вздохнул. Один из документов объявлял, что Вейнел и я провели инвентаризацию оборудования стоимостью примерно в двадцать тысяч долларов, что передающий за него отчитался и отныне я несу за него ответственность. Еще один документ удостоверял, что Гэс, я и офицер связи, которого я даже еще и не видел, провели инвентаризацию конфиденциальной документации. Третьим, датированным тремя днями позднее, был доклад капитану, заявляющий, что я официально сменяю Гэса на должности старшего помощника на "Поллак". В течение нескольких минут мы поздравили друг друга, Гэс обменялся рукопожатиями с офицерами и матросами "Поллак" и направился к трапу. Под мышкой он держал коробку с секстантом, который ему был вручен в военно-морской академии в качестве награды за первое место в мастерстве навигации.
С тех пор я его больше не видел. Новая подлодка "Сиско", назначению на которую я ему так сильно завидовал, пропала без вести во время своего первого патрулирования.
Я не считался официально назначенным на "Поллак" до дня доклада капитану 3-го ранга Палмеру. Было время для отдыха. Я написал письмо Энн с неутешительными известиями и решил немного развеяться. Война внесла разительные перемены в привычки общества в Гонолулу. Улицы пустели к десяти часам вечера, если вы задерживались после этого часа, то вынуждены были провести ночь там, где остались. Повсеместное полное отключение электричества стало помехой для шумных вечеринок, которыми славился довоенный Гонолулу. Как-то вечером я отправился на Вайкики на вечеринку, которую устраивала одна супружеская пара, известная в прежние дни гульбой, продолжавшейся всю ночь. Нынешней было далеко до прежних. У нас были жаренные на углях на заднем дворе бифштексы, которые готовились до наступления темноты, затем мы сидели кружком при лунном свете и вели беседы. К девяти вечеринка закончилась.
Единственное, что не претерпело изменений, так это охота на крупную рыбу гарпуном. Я пристрастился к ней в те дни, когда служил на "Скипджек", встававшей на стоянку в Пёрл-Харборе, хотя в то время она называлась подводной охотой. Честер Нимиц-младший, мой товарищ по академии и сменщик на "Стерджен", и я купили нехитрое японское оборудование и познакомились с этим спортом. В первое воскресенье после того, как "Уаху" вернулась в порт, я уговорил Роджера Пейна пойти со мной попробовать немного поохотиться с гарпуном. Мы позаимствовали джип на базе подплава и отправились на скалистый берег на Вайанае, на западном побережье острова.
Мы загарпунили кое-какую рыбу, и в этой мирной обстановке, не видя и не ощущая войны, я испытал самый сильный страх в своей жизни. Мы оба находились примерно в пятидесяти ярдах от берега, лениво ныряя и появляясь на поверхности кристально чистой воды, когда я глянул через плечо и увидел гигантскую акулу. Она была совершенно неподвижна и посмотрела на меня самым холодным взглядом, какой только мне когда-либо приходилось видеть. Роджер ее не замечал.
Я вспомнил, что читал в автобиографии д-ра Виктора Хайзера, как ему однажды удалось удрать от акул, отодвигаясь от них очень, очень медленно. Какая за этим стояла философия, я не помню, но отчаянно ухватился за эту технику. Осторожно и как бы невзначай начал дюйм за дюймом подвигаться к берегу, боясь закричать "Акула!", чтобы Роджер не взбаламутил воду и не погубил нас обоих. У меня не было основания ожидать, что он читал ту же книгу, что и я.
После муки, длившейся бесконечно долго, я благополучно ушел на безопасное расстояние, ускорил движение и, наконец, вскарабкался на скалы. Роджер все еще был в том месте, где находилась акула. Я позвал его в высшей степени безразлично:
– Послушай, Роджер, можешь подойти сюда на минутку?