Это была просто фантастика. Мы ошиблись по меньшей мере на триста ярдов, нам не удалось сделать торпедный залп, и все-таки мы поразили эту маленькую цель. Грузовое судно просто исчезло, не оставляя после себя ничего, кроме небольшого пятна на воде, "чидори", пыхтя, несколько минут крутился вокруг, а затем дал деру оттуда, а я позвал Боба Харнера, нашего нового офицера, в свой угол боевой рубки.
– Слушай, Боб.
– Да, сэр?
– Боб, так легко бывает не всегда.
Это была его первая атака.
Всего лишь маленькое грузовое судно, и мы атаковали его только потому, что ему удалось оторваться от "Бешо", и потопили мы его по непостижимой случайности. Однако существовала некоторая разница между успешным патрулированием и учебным заходом на цель. Этот успех принес еще одну звезду славы в копилку заслуг экипажа и повысил его моральный дух, соответственно важности этой победы. А после того, как закончилась война и Совместной аттестационной комиссией по армии и флоту были подведены итоги боевых действий подводных лодок, она приобрела еще большее значение. Незначительный тоннаж этого грузового судна, всего в восемьсот пятьдесят тонн, обеспечил "Флэшер" рекорд по тоннажу потопленных судов в течение всей войны, превысивший отметку в сто тысяч тонн, и позволил нашей лодке достичь самого высокого показателя среди всех субмарин. Без учета этого последнего грузового судна самый большой тоннаж потопленных судов, в 99 901 тонну, был на счету у "Рэшер", что выводило ее на высшую ступень пьедестала. Последний успех также довел общее количество потопленных нами судов до двадцати одного, что ставило нас на четвертое место после "Таутог", "Тэнг" Дика О'Кейна и "Силверсайд". Как хорошо известно каждому ветерану-подводнику, все эти статистические данные не имеют такой большой ценности, как реальные события, во время которых совершались эти дела, но я был горд и чувствовал удовлетворение оттого, что было закреплено блестящее достижение "Флэшер" в первых четырех патрулированиях под командованием Рубина Уитикера.
В конце февраля, когда наше патрулирование приближалось к концу и моряки проявляли все большее нетерпение в желании взять курс на Пёрл, я совершил ужасную ошибку. Направил адмиралу Файфу донесение, сообщая ему, что нам придется покинуть район на пару дней раньше, если мы не сможем заправиться в Субик-Бэй. В ответе он мне заявил, что это прекрасная идея: мы могли бы дозаправиться в Субик и продолжить плавание еще две недели, прежде чем возвратимся в Пёрл. Я собственными руками "перерезал себе горло".
К тому времени наши войска взяли Лусон, и сам адмирал Файф был в заливе на борту субмарины. Единственным удовольствием от пятидневной стоянки в Субик-Бэй был вылет в Палаван, где я мог некоторое время побыть в компании летчиков из группировки ВВС армии США, пилотировавших бомбардировщики, летавшие через Южно-Китайское море до Индокитая. Это была хорошая возможность посмотреть, как живут ребята из других родов войск. И после всех сказок, которые я слышал о шикарной жизни в военно-воздушных силах, было полной неожиданностью обнаружить, что эти люди вели суровый образ жизни. Они жили в джунглях в палатках, совершая вылеты почти каждый день, пересекая все Южно-Китайское море, которое отделяло их от целей. Я был там наблюдателем, потому что к тому времени подводные лодки и самолеты взаимодействовали более тесно, чем когда-либо, обмениваясь информацией и оказывая друг другу всемерную поддержку. Однажды один из летчиков взял меня на борт самолета, чтобы пролететь над Манилой и посмотреть на произведенные там разрушения. При нашей войне под водой мы не видели каких-то сухопутных признаков ведения боевых действий. Это было жуткое зрелище.
Мы отбыли из Субик-Бэй в составе "волчьей стаи" из восьми субмарин. Война вошла в новую фазу, когда японцы стали терпеть поражения одно за другим, как на суше, так и на море. Теперь они уже почти полностью лишились флота, но все еще пытались доставлять продовольствие из Сингапура в империю мимо Малайского полуострова на любых пригодных к плаванию судах. В районе Сайгона было некоторое количество военных кораблей, и наша боевая группа подлодок патрулировала вблизи побережья к северу от этого порта, высматривая все, что только могло нам повстречаться.
Мы оставались в надводном положении днем и ночью и заметили лишь несколько малых судов и чувствовали себя самоуверенно, так, будто мы были хозяевами океана. Гифф Клеменсон на "Скипджек", мой старый товарищ по "Скипджек", командовал в следующем от моего квадрата патрулирования подлодкой. Просто в качестве меры, отвлекающей от однообразия последних двух-трех месяцев, он направил мне в один прекрасный день послание: "Бросаю тебе вызов в игре в бейсбол на берегу. Пиво за тобой".
В воздухе было полно наших самолетов, и в некоторых случаях мы для них играли роль диспетчеров, передавая донесения, помогая им находить друг друга и болтая с ними.
Это длилось бесконечно долго и было малопродуктивно, и мы испытали невероятно огромное облегчение, когда наконец получили приказ проследовать в Пёрл мимо острова Сайпан. Но оставалась неразрешенной одна проблема дисциплинарного характера, которая возникла в начале патрулирования и становилась все более серьезной. Я выбрал вечер, когда мы проходили через пролив Баши, к северу от Филиппин, чтобы установить порядок.
Так случилось, что все офицеры и большинство матросов на "Флэшер" пристрастились к шоколадному мороженому, которое я терпеть не мог, хотя был в не меньшем восторге от всех прочих его сортов. Каждый раз, когда нам подавали мороженое, а это бывало очень часто, оно было шоколадным. Каждый раз я поворачивался к Бобу Харнеру, нашему новому интенданту, и говорил:
– Боб, не хотелось бы использовать свое служебное положение на этом корабле, но, знаешь ли, я не люблю шоколадное мороженое.
Брови Боба ползли вверх, и у него был вид человека с уязвленным самолюбием.
– Честное слово, командир, я велел им сегодня приготовить ванильное.
Затем я стискивал зубы, все сочувственно улыбались и продолжали есть свое шоколадное мороженое.
Вечером, когда мы проходили через пролив Баши, как обычно, было подано шоколадное мороженое, я повернулся к Пейджу и сказал:
– Пойди возьми на моем столе тот конверт с официальным распоряжением.
Когда он с ним вернулся, я вскрыл конверт.
– Господа, это приказ по кораблю номер 3987Б. Старший помощник его зачитает.
На лицах всех присутствующих отразилось некоторое недоумение; они не понимали, шучу я или нет. Фил вскрыл конверт и зачитал:
– "Приказ по кораблю номер 3987Б. Настоящим утверждаю: количество порций шоколадного мороженого по отношению к другим видам мороженого, подаваемого на борту военного корабля США "Флэшер", не должно выходить за рамки соотношения одно к трем. Подписано собственноручно мной и скреплено печатью 30 марта 1945 года. Дж. У. Грайдер, командир".
Это подействовало. С тех пор разнообразие сортов мороженого, подаваемого на "Флэшер", радовало глаз. Но каждый раз, когда было все, что угодно, кроме шоколадного мороженого, офицеры в кают-компании качали головами и с неудовольствием ворчали по поводу "указа пролива Баши".
Мы остановились у острова Сайпан на один день для дозаправки и отбыли в компании с четырьмя другими подлодками. Мы строго придерживались боевого порядка, при дистанции в тысячу ярдов друг от друга, и, только стемнело в тот вечер, когда мы вышли, вдруг прогремел ужасный взрыв возле одной из субмарин. Я полагаю, это сбросил бомбы самолет, возвращавшийся с боевого задания, но на каждой из подлодок решили, что это была рыскавшая поблизости японская субмарина. Мы бросились в разные стороны, как ватага цыплят, и взяли старт в гонках к Пёрл-Харбору.
"Флэшер", и я говорю это с гордостью, пришла первой.
Глава 14
НА БАЗУ
Теперь на моем счету было девять боевых патрулирований на четырех различных подлодках, а к тому времени, когда "Флэшер" пришла несколько недель спустя в Сан-Франциско, я был совершенно разбит. Мои нервы были расшатаны, у меня более, чем когда бы то ни было, были нарушены сон и режим питания, и я начал на длительные периоды времени впадать в апатию, более деморализующую, чем просто усталость. Сан-Франциско и "мама" Чжун помогли привести меня в норму.
"Флэшер" вошла в Хантерс-Пойнт, военно-морское сооружение в Сан-Франциско, для производства ремонта, а наши жены ждали встречи с нами. Энн к тому времени перебралась в Пало-Верде, и мы с ней и Билли провели чудный месяц отпуска там до моего возвращения в Хантерс-Пойнт, где мы оставались примерно три месяца, пока на "Флэшер" продолжались работы. Мы жили в сборном доме из гофрированного железа, который теперь, пожалуй, выглядел бы для меня маленьким и пустым, но в то время это был просто рай на земле. И когда мы были там, мы встретили "маму".
Маргарет Чжун была поразительным человеком. Американская гражданка китайского происхождения, одна из самых приятных женщин, каких я когда-либо встречал. Даже еще до начала войны она "приютила" нескольких летчиков, которые должны были присоединиться к голландцам в Индонезии. Они обратились к ней за помощью по поводу кожных заболеваний, но вскоре она всех их поселила у себя в доме.
Один из них однажды сказал:
– Послушай, "мама", хотел бы я, чтобы ты была нашей матерью.
– Я не могу быть вашей матерью, потому что не замужем, – сказала ему "мама", – но вы все можете стать моими белокурыми постояльцами.
Это было началом того, что стало значительным вкладом в усилия, которые прилагались в Сан-Франциско в помощь участникам войны. После того как Соединенные Штаты вступили в войну, "постояльцы" вступили в ряды наших вооруженных сил, и время от времени они возвращались в Сан-Франциско вместе со своими друзьями, чтобы встретиться с "мамой". У нее был просторный дом на Масоник-стрит, сердце большое, как мир, и масса друзей. Она принимала этих ребят и кормила их; они приводили с собой своих друзей; и уже стало традицией, что каждым воскресным вечером "мама" открывала дом для белокурых "постояльцев". Она "усыновляла" их и давала им маленькие символы, указывавшие на то, что они принадлежат к ее семье. Однажды вечером один летчик совершил ошибку, взяв с собой подводника, который уговорил "маму" распространить свою привязанность и на подводный флот. К тому времени, как я попал в Хантерс-Пойнт, уже стало традицией, что "мама" опекает подводников.
В ее доме могли находиться до ста гостей по вечерам в воскресенье. Друзья из гражданских лиц во всем Сан-Франциско помогали ей. Эти "киви" (служащие нелетного состава), как она их называла, делали все, начиная от внесения своей доли средств на оплату всех мероприятий до сервировки стола. "Мама" знала, как привлечь полезных людей на свои вечеринки. Когда я в первый раз пришел в ее дом, там пела Лили Понс, адмирал Нимиц раскладывал еду, а Гарольд Стассен был одним из его помощников. Она называла подводников "золотые дельфины". У меня до сих пор есть членская карточка ее "клуба", и мы все еще тут и там слышим разговоры о "маме".
Как-то она взяла с собой Энн, меня и еще нескольких своих друзей-"киви", чтобы провести вечер в одном заведении города. Это выглядело так, как словно рядом находился президент Соединенных Штатов. Она подъехала к ночному клубу, остановилась посреди улицы и вышла из машины, велев кому-то присмотреть за ней. Если среди публики шло представление, то его останавливали, пока не усаживали "маму" и прибывших с ней. Это был грандиозный вечер.
Но было и "подводное течение", омрачавшее прелесть нашего пребывания в Сан-Франциско. На "Флэшер" было установлено приспособление, предназначенное для того, чтобы мы могли проходить через минные поля. В наше следующее патрулирование мы должны были идти в Японское море, чтобы топить суда у самых берегов Японской империи, и новое оборудование было призвано сделать эту работу менее опасной. С приближением лета 1945 года и когда вести с войны с каждым днем становились все более обнадеживающими, все мы смотрели на это предписание с несколько меньшим энтузиазмом.
Мы вернулись в Пёрл в августе, и наступил период интенсивных тренировок. Каждый день мы выходили в море и практиковались в форсировании учебного минного поля. Каждый вечер мы заходили в сухой док, чтобы спутанные минрепы могли быть срезаны с наших гребных винтов. Это немного нервировало перед боевым походом.
За день или два до того, как мы по плану должны были отправиться к Японской империи, газеты запестрели сообщениями о том, что японцы будто бы собираются капитулировать, а вечером перед самым отплытием новость об этом стала официальным сообщением. В Пёрл-Харборе в ту ночь была суматоха. С каждого корабля в воздух палили пушки, и каждый адмирал на Гавайях слал депеши с требованием прекратить это. Я никогда не сомневался в том, что "Флэшер" устроила самое впечатляющее представление. Мы использовали весь свой запас световых сигнальных ракет, стреляя ими из маленького миномета на мостике. Мы делали по одному выстрелу в секунду. Все они были снабжены парашютиками, и выглядело это красиво: они медленно опускались к воде, и каждая вспыхивала своим цветом. Я пригласил капитан-лейтенантов – ветеранов в кают-компанию и открыл бутылки с бренди из корабельного запаса – то самое бренди, которое когда-то показалось таким противным Роджеру Пейну и мне, – и каждый из нас взял маленькую двухунциевую бутылочку, налил из нее в рюмку и выпил за мир.
Празднование продолжалось три или четыре дня. Помню, что на следующий день вечером я отправился навестить кое-кого из друзей, живших в районе Вайкики в Гонолулу. Там устраивали вечеринку, так что я направился сначала на Гавайи и купил штук пятьдесят бифштексов. С ними я приехал в гости, а там уже были по меньшей мере пятьдесят человек. Нас ждало множество бифштексов, но затем произошло кое-что еще. Мы услышали снаружи шум и вышли взглянуть. По улице шла демонстрация, ее участники несколько смутились при виде нашей веселой компании, и вся процессия скрылась в одном маленьком доме. Это был сумасшедший дом.
Группа подлодок вернулась в Штаты почти сразу же по окончании боевых действий, а через день мы на "Флэшер" стояли сгрудившись на борту, надеясь получить приказ и наблюдая, как отчаливают другие подлодки. По какому-то спонтанному инстинкту, когда первая подлодка вышла из дока на базе субмарин, каждый на борту перебросил головной убор через борт, и после этого на каждой подлодке проделали то же самое. На перископах у всех были вывешены приветственные лозунги, и, когда они пропадали из вида в направлении на восток, мы усмехались друг другу и строили догадки о том, как скоро мы за ними последуем.
Прошла неделя, прежде чем для нас пришел приказ. Нас направляли в Гуам.
Мы просто не могли поверить. Четырем подводным лодкам, "Флэшер" в их числе, было приказано выполнять какое-то непонятное задание в районе Марианских островов.
Мы отходили с базы с горечью в душе у каждого, от командира до каютного юнги. Не было головных уборов, брошенных в воду, и не развевалось никаких повешенных на перископах транспарантов.
Целый день и полночи мы шли курсом на Гуам. Затем приняли шифрограмму, адресованную офицеру, командующему тактическим подразделением. На "Флэшер" была очень сильная группа шифровальщиков, и они расшифровали послание раньше командующего. Они мгновенно ворвались через люк наверх, чтобы сообщить мне новость:
– Капитан! Нам приказано вернуться назад в Пёрл!
Я бросил взгляд на послание, развернул "Флэшер" и дал команду идти на полной скорости:
– Полный вперед на Пёрл!
С другой подлодки командующий группой заметил, что мы вышли из боевого построения, и дал мне мигающий световой сигнал.
– Куда вы направляетесь? – спрашивал он.
– Узнаете через минуту, – просигналил я в ответ.
На этот раз мы задали тон в возвращении всей группы в Пёрл.
Мы были в Пёрле всего несколько дней, прежде чем пришли распоряжения проследовать в Нью-Лондон, штат Коннектикут. Наконец-то доблестная "Флэшер" возвращалась на базу.
Путь от Пёрл-Харбора в Панаму – одно из самых длинных морских плаваний, которое только можно предпринять, и мы получили удовольствие от каждого его момента. Погода была прекрасной, солнечной, даже океан казался дружелюбным. Мы, конечно, погружались не единожды. Единственным, кто нам повстречался, был кит.
После двух дней у Панамы мы напали на то, что, должно быть, было "райскими кущами", район очень богатый водорослями и изобиловавший всеми видами рыбы. За время своей флотской карьеры я видел множество морских свинок, но ни разу такого количества, как в тот день. Должно быть, их было тысяч десять, прыгающих повсюду в воде. Тут были стаи тунцов повсюду. И вдруг, когда мы направлялись на юго-восток, увидели двух китов, справа по носу, плывших на северо-восток неизменным курсом и с постоянной скоростью, на дистанции примерно в пять миль.
Я немного изменил курс, просто для того, чтобы приблизиться настолько, чтобы посмотреть на них. Мы придерживались курса и скорости, и так же поступали они. Наконец, когда мы отклонились в сторону примерно на полмили, я повернулся к вахтенному офицеру.
– Ну, – сказал я, – может быть, нам следует притормозить. Они уже на подходящем расстоянии.
Мы немного замедлили ход и оставались на месте, ожидая, что они издадут звук или повернут, увидев нас. Но они этого не сделали. Наконец мне пришлось скомандовать:
– Срочно полный назад, – и даже при этом мы ударили одного из них носом лодки.
После этого оба ушли под воду. Это был легкий удар, и я не думаю, что мы ранили кита. Мы решили, что оба они дремали, пока не произошло столкновение. Но в дреме или нет, они делали около десяти узлов.
В Панаме нас ожидали новые инструкции. Мы должны были сначала идти в Новый Орлеан. И мы проследовали к Мексиканскому заливу, уверенные в себе, как Господь Бог, чувствуя себя победителями в войне, которым принадлежит Вселенная. Когда мы вошли в устье Миссисипи, нас запросили, нужен ли нам лоцман.
– Что вы, нет, – ответили мы. – Мы сами сможем проплыть по этой реке.
Мы вошли в ее воды ночью, и эта ночь стала настоящим кошмаром. Река была всего на несколько дюймов ниже береговой полосы, мы не видели никаких ориентиров, и никто на борту не знал правил движения по Миссисипи. Каждый раз, когда мимо проходил пароход, мы едва не сталкивались с ним, и один раз нас отделяло всего несколько дюймов от дренажной трубы, которую мы чуть было не разрезали пополам. Наконец после бессонной ночи мы прибыли в Новый Орлеан, где никак не могли найти базовую стоянку. Мы двигались вдоль берега, как автобус с заблудившимися туристами, окликая всех встречных на пирсе, чтобы спросить дорогу, пока, в конце концов, не нашли ее. Некоторое время спустя у одного из офицеров с "Флэшер" было свидание с дочерью речного лоцмана, и когда этот офицер вернулся, то сообщил нам, что наша лодка стала первым на памяти одного поколения кораблем с большой осадкой, который поднялся вверх по реке без лоцмана. Не знаю, верно это или нет, но уверен в одном: я никогда больше не сделаю такой попытки.