- Нам говорил один человек, что где-то здесь обитают партизаны, нерешительно произнес Виктор.
- Я и сам хотел сказать об этом, - невозмутимо заметил наш перевозчик.
Лодка уткнулась в песок. Мы заторопились на берег. Крестьянин вышел за нами и потащил за собой лодку. Теперь мы смотрели на него с восхищением, с любовью. И только теперь оба рассмотрели, что это был не старый еще, круглолицый, черноволосый крепыш, чем-то напоминавший опростившегося горожанина. Нам с Виктором хотелось высказать ему много добрых слов, но они не приходили на ум: новые тревоги наполняли нашу душу. Куда теперь? Где, как разыскивать партизан?
Перевозчик пристроил на берегу лодку и, немного отдышавшись, подошел к нам.
- В этих краях действует партизанский отряд, - доверительно сказал он. Фашисты боятся партизан, как огня. И не только здесь, на левобережье… Слышал я, что немцы у Киева оборону заняли, а сюда и не суются… Идите прямо на Комаровку, - махнул он рукой в сторону высоких дубов. - Можете не прятаться, не скрываться. Заходите в любую хату. Тут вас никто не тронет. Запомните обязательно: Комаровка, - многозначительно повторил он и стал прощаться.
Сделав несколько движений для разминки, как это делают спортсмены, наш перевозчик ловко вскочил в лодку, оттолкнулся веслом, вставил его в уключину и сильно гребнул, опустив весла глубоко в воду…
Шагая ивняком вдоль берега, мы высматривали, где бы свернуть на дорогу. Теперь, когда все трудности остались позади, оба почувствовали страшную усталость и зверский голод. Виктору трудно было идти по песку - у него болела нога, я помогал ему. И вот за выступом показались белые хаты. Это словно прибавило нам сил: скорее, скорее…
Дворы, лежавшие с двух сторон от дороги, густо заросли зеленью. Велик был соблазн, не мешкая, зайти в один из них. Но мы свернули на глухую улочку и направились к крайней хате. Хата стояла за болотом, пришлось обойти его. Именно то, что она находилась на отшибе, манило нас к ней.
Вечерело. В воздухе пахло дымком. У сарайчика пожилой мужчина колол дрова… Мы некоторое время понаблюдали за ним из кустарника, начинавшегося у самых ворот. Вскоре появилась женщина, гнавшая корову. Женщина заметила нас. Мы попросились в хату.
Хозяева дома Иван Степанович и Татьяна Семеновна Шевченко держали себя просто и доверчиво. Чуточку освоившись в непривычной обстановке, мы с Виктором заговорили о партизанах. Супруги Шевченко отвечали на наши вопросы уклончиво и как бы нехотя. "Мы не видели партизан… Люди говорят, что есть такие… Встречали, правда, всадников с красными ленточками на фуражках. Может, они?.."
Хата, в которую мы попали, не отличалась большими размерами. Почти все помещение занимала убранная тыква: старики делали заготовки на зиму. Ночевать в хате было негде, и мы с разрешения хозяев ушли на огород, где уже заприметили стожок сена. Сделав в сене удобное углубление, мы с Виктором вернулись в хату, чтобы попросить одеяло. Каково же было наше удивление, когда увидели, что Татьяна Семеновна успела нагреть воду и поставила корыто: баня для нас была готова…
Только матери умеют так угадывать, что нужно человеку после тяжелых мытарств!
Хорошо вымывшись, мы вернулись в свое укрытие с двумя домоткаными ковриками и впервые за много дней заснули крепким, безмятежным сном.
Утром, не теряя времени, отправились на розыски партизан. Долго бродили в лесу, останавливались у дорог со следами колес и копыт, прислушивались к каждому звуку, но ничего не нашли. Расстроенные, возвратились в село. Разговорились с одним из жителей. Он спросил, кто мы и куда идем. Мы рассказали о своем намерении. В ответ наш собеседник буркнул что-то невразумительное и не захотел продолжать разговор на эту тему. Спросил только, где мы остановились…
- Знаю, знаю, это дед Иван Шевченко… - сказал он и, о чем-то подумав, неожиданно посоветовал: - Крутитесь среди людей - они подскажут то, что вам нужно. Приходите на бригадный двор…
- А если на гитлеровцев нарвемся?
- У нас их нет. Поперли отсюда…
На другой день снова встретились с тем же человеком и снова - о том же. Теперь он выслушал нас более доброжелательно, указал дорогу, на которую следовало обратить внимание. Два дня мы безрезультатно дежурили под старым дубом у той дороги. И только на третий увидели группу вооруженных людей. Оба чуть не запрыгали от радости. Когда партизаны приблизились, я вышел навстречу и направился прямо к командиру, приложив руку к своей кепчонке:
- Здравия желаю, товарищ командир! Разрешите…
- Кто такие? - резко оборвал он, схватившись за автомат.
Партизаны остановились. Командир, высокий, бородатый человек с красной ленточкой на головном уборе, сурово оглядел нас. Я коротко рассказал о себе, о Карюкине, надеясь, что наша история, наши офицерские звания говорят сами за себя. Но мы с Виктором не знали суровых законов партизанской жизни.
Командир не поверил ни тому, что мы выскочили на ходу из немецкого поезда, ни тому, что мы оба действительно офицеры-летчики. Он приказал нам убираться…
"Вперед!" - приказал командир, и партизаны двинулись за ним. Мы остались у дерева. Когда последний боец прошел мимо нас, мы переглянулись и побежали вдогонку.
Партизаны остановились. Я снова подошел к командиру:
- Вы не имеете права отказывать нам!
И тут он, видно, поверил. Поверил не словам - мой голос, глаза, удрученное лицо Карюкина убедили командира, что мы не лжем. Наступило тягостное молчание.
- Мы идем на боевое задание, - уже иным тоном произнес наконец командир. Сколько времени это займет, неизвестно…
Теперь мы с Виктором не поверили ему.
- Вы хотите бросить нас! - вырвалось у Карюкина. Бородач приблизился ко мне. От него пахло дымом и сырой одеждой.
- Слово коммуниста: мы придем за вами, - и протянул руку…
Хозяева по нашему настроению догадались обо всем. Да мы и сами признались, что нам придется подождать, пока за нами придут.
- Вари, мать, побольше борща, - сказал Иван Степанович. - Чем сами кормимся, тем и поделимся с вами…
Настроение было хорошее. Мы отдохнули, окрепли, а надежда попасть к партизанам и встретить с ними Красную Армию окрыляла нас. И все же не просто осуществилась наша мечта.
Прождав два дня, мы с Виктором снова вышли к знакомому дубу. По дороге тянулся свежий след от колес. Он повел нас в глубь леса. Боясь потерять след, мы волновались и ужасно торопились. Вдруг окрик: "Стойте! Руки вверх!"
Из-за дерева показался молодой парень с автоматом. Красная полоска на его фуражке обрадовала нас: в подобный "плен" мы сдались с удовольствием.
Парень с автоматом повел нас в глубь леса. И вскоре мы попали в настоящий поселок из высоких, крытых сеном шалашей. Здесь нас передали другому часовому. Мы с Виктором уселись на бревне. "Неужели начинается все сначала?" - взглядами спрашивали мы друг друга.
Ждать пришлось недолго. Нас привели в просторный шалаш со столом и скамейками, сделанными из горбыля и кругляков. Мы предстали перед командиром соединения партизанских отрядов Иваном Приймаком и комиссаром Емельяном Ломакой.
Выслушав историю нашего побега, Приймак и Ломака поверили нам и даже объяснили, почему нас с Виктором не сразу взяли в отряд. Оказалось, что несколько дней назад в расположение партизанских отрядов пытался проникнуть шпион, выдававший себя за летчика, Героя Советского Союза, бежавшего из концентрационного лагеря.
Во время разговора в шалаш вошел довольно молодой, по-боевому снаряженный человек. Командир и комиссар доложили ему о нас и сообщили, что мы хотим остаться в одном из отрядов до подхода советских частей. Незнакомец окинул нас обоих быстрым внимательным взглядом и обратился почему-то ко мне:
- Вам приходилось стоять на аэродромах двадцать третьего района авиационного базирования?
Я удивился, что здесь, так далеко от Южного фронта, знают о 23-м РАБе, но не подал вида. На вопрос надо было отвечать, его, конечно, задали не из праздного любопытства.
- Приходилось, - сказал я.
- Кого знаете из двадцать третьего РАБа? - в упор посмотрел на меня собеседник.
- Проценко, Кузнецова… - начал перечислять я. Незнакомец, услышав эти фамилии, жестом прервал меня и крепко обнял, лицо его расплылось в улыбке.
- Так подготовить шпионов не под силу ни одной разведке в мире… Совсем недавно я разговаривал с Проценко и Кузнецовым. Уверяю вас, это наши парни, сказал он командиру и комиссару.
Нас познакомили. Это оказался командир оперативной группы штаба партизанского движения Украины Александр Тканко. Неделю назад его забросили самолетом в Приднепровье, с заданием объединить местных партизан для помощи Красной Армии при форсировании Днепра.
Сразу растаял лед недоверия. С этой минуты мы с Карюкиным стали членами славной партизанской семьи.
На столе появилась карта с нанесенной обстановкой на фронтах. Тут мы и узнали, что советские войска успешно продвигаются на запад. Нам рассказали, что противник отступает за Днепр и создает полосу обороны в районе Киева; что фашистские прислужники тоже удирают за Днепр; что гитлеровцы угоняют на запад колонны военнопленных, увозят народное добро.
- Наша обязанность, - сказал комиссар,- громить завоевателей на дорогах отступления. Не давать им сосредоточиваться. Отбивать награбленное имущество, освобождать из неволи военнопленных и тех, кого сумела обмануть лживая фашистская пропаганда.
Нас с Виктором отвели в столовую, хорошо накормили. Потом поменяли кое-что из одежды, выдали фуфайки. Карюкина сразу определили во взвод, меня взял к себе комиссар Ломака.
Так осенью 1943 года мы с Виктором попали в одно из партизанских соединений, действовавших на Переяславщине.
Для нас с товарищем начался новый этап фронтовой жизни. В отряде отнеслись к нам хорошо. Много внимания на первых порах уделяли нам Емельян Ломака, Александр Тканко, Касым Кайсенов, Илья Процько, Василий Яковенко, Алексей Крячек. Для нас, летчиков, партизанская жизнь была непривычна, и товарищи помогли разобраться во всем, войти в обстановку.
С огромным интересом слушал я по вечерам рассказы партизан об удивительном храбреце Иване Приймаке, о талантливом организаторе отряда имени Шевченко на Каневщине - Емельяне Ломаке, о высадке оперативной группы Александра Тканко и о ее переходе к Днепру.
- Хоть я и Ломака, но беда меня не сломила, - в шутку сказал как-то о себе комиссар.
В этой горькой шутке была большая доля правды. Емельян Демьянович Ломака родился в здешних краях - в той самой Григорьевне, где мы с Виктором оказались несколько дней назад и откуда увидели широкий Днепр. В Григорьевне он закончил школу, потом учился в вузе. Перед самой войной был призван в армию и первые бои вел на границе. Потом сражался под Киевом, а на левом берегу Днепра попал в плен. Совершил побег. Больной, обессилевший, добрался почти до линии фронта. Но зима принудила его возвратиться на Каневщину, в родную Григорьевку. Некоторое время скрывался у брата, а затем наладил связи с местными жителями и "окруженцами". Верные люди из Бучака, Букрина, Зарубинца, Трахтемирова помогли достать оружие. С помощью все тех же патриотов Ломака организовал партизанский отряд имени Тараса Шевченко.
Потом судьба свела Емельяна Ломаку с Иваном Приймаком, партизаны которого действовали на Переяславщине. В 1943 году оба отряда объединили силы и избрали своей базой лес на левобережье Днепра. За лето партизаны не только наладили надежные связи с жителями окрестных сел. Народные мстители крепко держали в этом месте Днепр, по которому оккупанты перевозили грузы. Не один катер и не одна баржа с грузом пошли ко дну вместе с командой…
С приближением советских войск к Днепру партизанам Киевщины были поставлены новые задачи. От них потребовали четкой согласованности действий с общим планом. Для консолидации всех партизанских сил в районе наступления Красной Армии летом 1943 года сюда, на левобережье, и была высажена с помощью авиации группа Александра Тканко.
Раньше мне не приходилось встречаться с людьми, которых с воздуха забрасывали в тыл врага, хотя мы, летчики, не раз слышали об этих храбрецах от наших коллег, летавших на По-2 и на Ли-2. Удивительно ли, что рассказ Александра Тканко поразил меня и я отлично запомнил все детали.
- Дело это, конечно, непростое, - спокойно начал Тканко, - но для меня уже вроде привычное. Четырежды забрасывали меня в тыл врага, и все кончалось благополучно. А вот в пятый раз получилось не совсем так… - Он помолчал, собираясь с мыслями, оглядел притихших слушателей.- Впрочем, судите сами… Выброска происходит обычно ночью - это понятно. А ночью единственным сигналом с земли может служить только костер. Нам и должны были зажечь в условленном месте на Полтавщине пять костров "конвертом". Причем один из них должен был периодически мигать.
Что произошло на земле - трудно сказать. То ли партизанам что-то помешало сделать все, как было условлено, то ли пилот потерял ориентиры еще на подходе? Не знаю. Только выбросили нас совсем на другие огни. И опустились мы на парашютах на солдатские штыки, прямехонько в зубы фашистским псам… Что делать? Пришлось бежать в темноте куда глаза глядят, с багажом на плечах. А когда забрезжил рассвет, мы увидели, что оказались на большом поле подсолнухов. Гитлеровцы окружили это поле. Мы затаились, припав к земле. Подсолнухи, срезанные пулями, падали нам на голову, но никто не выдал себя. И все же фашисты побоялись заходить в подсолнечный "лес". Целые сутки пришлось выдерживать облаву. А ночью двинулись на запад: нам было приказано выйти к Днепру до подхода наступающих советских войск…
В одном нам крупно повезло: раздобыли телегу. Уложили на нее радиоаппаратуру, боеприпасы. Шагать стало веселей. Держались, конечно, вдоль посадок и по проселкам. А на больших дорогах перетаскивали нашу телегу на руках, чтоб не оставлять следов.
Так и шли четыре дня, пока не добрались до приднепровского леса и не попали в необходимый нам населенный пункт, недалеко от Комаровки. Отсюда предстояло продолжать путь до хаты лесничества, но, чтоб разыскать эту хату, надо было удостовериться, правильно ли идем. Послали двух наших девчат на разведку в ближайшее село. Да так они и не вернулись… Потом уже, когда удалось связаться с партизанами, когда сами мы ходили разведчиками в Хоцки и Переяслав, когда пришлось выдержать стычку с оккупантами, мы узнали о страшной судьбе наших девушек. Мужественно вели они себя под пытками в фашистской тюрьме. Ни слова не сказали о нашей группе. Ценою жизни спасли нас от провала…
Тканко умолк, подавленный воспоминаниями. В тот вечер единственный раз видел я его таким расстроенным…
К отважным людям попали мы с Виктором Карюкиным и не могли, естественно, сидеть сложа руки: оба рвались на задание. Несколько раз нам удалось добиться согласия командира и комиссара на наше участие в партизанских вылазках. И это принесло нам с Виктором большое удовлетворение.
И вот настал день, когда советские войска погнали битые фашистские части по главному тракту от Золотоноши до Киева. Оживился партизанский лагерь. В нашем соединении была создана боевая группа, действовавшая под видом гитлеровцев. Командовал ею высокий энергичный блондин в новенькой форме офицера вермахта, немец по национальности, Роберт Клейн, недавно перешедший к партизанам из переяславской сельуправы.
Выстроив свою группу, Клейн инструктировал людей, прорабатывал с ними план действий и выходил на машинах на перехват гитлеровцев, засеченных нашей разведкой. Почти ежедневно пригонял он с задания несколько грузовых и легковых автомобилей, иногда груженных богатыми трофеями. Машины загоняли в лес (они намечались для передачи в дальнейшем нашим войскам), продовольствие шло на партизанский стол, а немецкие мундиры нарасхват разбирали те, кто хотел пополнить группу Клейна.
Однажды утром я приметил среди бойцов группы Клейна Виктора Карюкина в немецкой форме и с немецким автоматом в руках. Хотел подойти, чтобы пожелать боевой удачи и счастливого возвращения, да не успел. Виктор на ходу прыгнул на подножку машины Клейна и, проезжая мимо меня, в шутку отдал честь, по-молодецки приложив два пальца к виску и весело улыбаясь.
В тот день по очередному наряду я дежурил на кухне: чистил картошку, рубил дрова, возил в бочке воду из колодца и непрерывно думал о Викторе. С нетерпением ждал его возвращения. И вдруг увидел печальный кортеж: машину, которая тихо продвигалась между деревьями, людей, стоящих в кузове и идущих рядом с ней. Не знаю, почему, но сразу почувствовал: везут Карюкина.
От этой мысли холодок пробежал по спине, онемели ноги. Самый дорогой, один-единственный друг! Неужели он? Почему именно он?!
Виктора бережно сняли с машины и положили на сено, застеленное рядном. Я поглядел на его мертвенно-бледное лицо и понял: все кончено, хотя жизнь еще теплилась в нем.
Начали сходиться партизаны. Некоторые, приближаясь, снимали головные уборы, но, заметив, что Виктор дышит, снова надевали их. Разыскали доктора Крячека. Он прибежал, запыхавшийся, со своим тощим медицинским саквояжем. Осмотрев Карюкина, доктор сказал, что необходима ампутация обеих ног, простреленных автоматной очередью, но раненый находится в состоянии шока. Эти слова были обращены к командиру и комиссару, однако я тоже услышал их. Я опустился на колени у изголовья друга. Виктор ни на что не реагировал…
Все партизаны знали историю двух летчиков, бежавших из плена и попавших в их соединение. И все пришли попрощаться с погибшим.
Я стоял у гроба, сбитого из необтесанных досок, и вспоминал то, что мы с Виктором пережили: тяжкие дни плена, побег, переход из Фастова в Комаровку. Трудные испытания, через которые мы вместе прошли, навеки породнили нас, а общая ненависть к немецко-фашистским захватчикам еще больше укрепила дружбу… Я почувствовал себя страшно одиноким.
- Рано выстрелил, Виктор. Зачем торопился, Виктор? - тихо произнес Клейн, отходя от гроба.
Я посмотрел в его печальное лицо. Клейн узнал меня, подошел.
- Эх, Виктор… Такая беда… А ее могло и не быть… - голос Клейна звучал глухо. Лицо было мрачным. - Машину мы остановили в кустах, а сами вышли на дорогу. Решили задержать грузовик, оторвавшийся от колонны. У нас была договоренность: пока я проверяю документы у офицера, сидящего рядом с водителем, остальные окружают машину и проверяют кузов. По моему сигналу они уничтожают сидящих в кузове, я расправляюсь с теми, что в кабине… Виктор был рядом со мной и очень волновался, когда я взял документы у гитлеровца. Он не дождался, пока я хлопну в ладоши. Или боялся, что фашист обо всем догадается, или заметил что-то неладное… Только выстрелил он раньше, чем бойцы забрались под брезент. Один из гитлеровцев успел дать по Виктору очередь из автомата… За смерть товарища мы уничтожим десятки оккупантов… Невозможно смириться только с одним: мы могли избежать этой горькой потери…