- Никак нет, Ольга Алексеевна, - откозырнул ей разгоряченный ходкой работой Шершуков, - тут всякие. Провожающих даже больше, а на отъезд записалось пока всего шестнадцать человек. Остальные помогать грузиться пришли. И удивительное дело, даже безо всякого давления! Я их совсем и не звал, а они по собственной инициативе. А еще тоже удивительно, - повернулся он к Мише, - большая часть записавшихся - молодежь: цинкография в полном составе, ученики-линотиписты из ваших студентов… Стариков только пара: печатник да переплетчик. А из бухгалтерии никого.
- Значит, всем места хватит? - спросила Ольга.
- Чего там, еще останется, - махнул рукой Шершуков. - Своих мы всех в классном вагоне разместим, - указал он на желтый вагон второго класса, - даже в мягком, - там Котов комендантствует… В этот - шрифты, металл, еще один линотип и плоскую поместим. Во второй, который рядом, рулоны, их всего-то тонны на две осталось, а поверх них сможем еще человек сорок в крайности разместить. Как думаете, доктор Шольте препятствовать не будет? - обратился он к подошедшему Брянцеву.
- Против чего?
- Да если чужих к себе пустим?
- Нет, сам даже предложил брать знакомых на свободные места…
- Значит, всё в порядке! - хлопнул ладонью по ладони Шершуков, - опохмелимся с первосортной закуской. Сейчас к столу позовут, - похохатывал он.
- Что вы тут еще настроили? - спросил Брянцев.
- За свой страх и риск одного хорошего человека пустил. Вот теперь оказывается, что даже и хлопот это не потребует! Идемте к столу, говорю, в тот вагон, где бумага.
Он постучал в запертую наглухо дверь и весело крикнул:
- Григор Аванесович, отчиняй ворота! Гости пришли!
Из приоткрывшейся двери вагона смачно пахнуло жарящейся бараниной.
- Чишлик-башлык по-карски, - посмеивался Шершуков. - Давайте я вам влезть помогу, - взял он Ольгу за руку, другой рукой подхватил под зад и, как ребенка, вскинул в дверь вагона.
- Ну, силища! - повернулась к нему Ольга из двери.
- Жаловаться не приходится, - расправил широкие плечи Шершуков. - А жаль, Ольга Алексеевна, что нам с вами вчера доплясать до точки не пришлось… Ну, успеем еще! Влазь и ты, шпингалет, - подмигнул он Мише, - в убытке не останешься!
Внутри вагона, по обе стороны дверей лежали в два ряда аккуратно сложенные рулоны типографской бумаги. Между ними, возле топившейся чугунной печки стоял накрытый такой же бумагой столик, а на нем бутылки, стопки и тарелки с закуской. Позади шипел примус, словно бранясь скворчащей бараниной на огромной сковородке.
Слева, на рулонах, были чуть не до потолка навалены ящики, узлы, чемоданы, стулья и даже какой-то шкафчик. Их разбирали две закрученные платками до глаз женщины. Между ними, мешая им, копошились дети всех возрастов, которым, видимо, было очень приятно ползать на четвереньках, а в углу вагона, на большом узле, восседала крючконосая старуха с выбившимися из-под платка седыми космами.
- Мамашя, - почтительно отрекомендовал ее потомок Карапета Великолепного.
- Вы говорите, - одного приняли, а здесь минимум человек десять, - ухмыльнулся при виде этой картины Брянцев.
- Ровно двенадцать с иждивенцами, - с полной готовностью ответил Шершуков. - Но эти последние в счет не идут.
"Ну, ловкач этот Шершуков, рассмеялся про себя Миша. Интересно, сколько он содрал с армянина?"
- Разпоражайтесь, разсажайтесь, - хлопотал тот, стягивая стулья с рулонов. - В самый момент шашлык даем. Настоящий карачаевский барашка!
- А я тебе и обед, и водку тащила, - разочарованно протянула Ольга.
- Хорошо сделала. Пригодится. В нашем вагоне такого комфорта не увидишь. Там все холодны и голодны.
Он был прав. Когда, выпив и закусив у армянина, перешли в классный вагон, то разом попали в иную атмосферу.
Хотя оконные стекла были целы, но в вагоне было холоднее, чем наружи. В проходе, на заляпанном талым снегом полу, беспорядочно громоздились чемоданы, узлы и корзинки. Перешагивать через них приходилось, высоко поднимая ноги. Брянцев споткнулся и выругался, но его бранчливое восклицание потонуло в хоре других, еще более злобных голосов.
На середине прохода Котов спорил с заменившим Мишку на месте корректора Таской.
- Я прекрасно знаю, что вы холосты и поэтому даю вам только одно место, - убеждал его Котов.
- А я говорю вам, - возвышал голос Таска. - Посмотрите в окно, - вон она, моя жена физически на мешках сидит!
- Не было у вас жены, а теперь появилась!
- Как и у всех людей, - резонно отпарировал Таска. - Сначала жен не бывает, а потом появляются. Два места!
- Одно!
- Давайте ему два, - примирил спорящих Брянцев, - мест хватит. А жена там или не жена - его личное дело. Шольте разрешил и знакомых брать.
Миша, для которого женитьба Таски тоже была новостью, выглянул в окно. Перед поездом, на груде немецких вещевых мешков, тумбообразно восседала Галина Смолина в шикарной беличьей, мехом вверх, шубе.
- Вот оно что!
Догнав в тамбуре выходившего Таску, Миша удержал его за плече и шепнул:
- Едешь? А я только что с дядей Вьюгой говорил: вся организация остается. А ты как же? Вся организация…
- Какая там теперь организация, - вырвал от него плечо Таска. - Я человек семейный… Она, Галка, понимаешь… - сделал он круглый жест ладонью над своим животом. - Вот тебе и организация! Подлинная, брат, физико-биологическая, с вытекающими отсюда социальными последствиями. А то, - у нее своя организация, а у меня своя. Так семьи не построишь. Теперь она на свою плюнула, и я на свою тоже.
- Обуржуился! - с горечью произнес Миша. - Полное бытовое разложение! Ишь, багажу-то у тебя сколько. - Указал он на пьедестал, подпирающий монументальную фигуру Смолиной.
- Это все выслуженный ею генеральский рацион. Надо ж питаться в дороге. Немцы сами дали.
- А шуба?
- И шубу они дали. Из фонда еврейских трофеев.
- Здорово! - только и нашел что сказать Мишка. - Ну, что ж, беги, как крыса с тонущего корабля, а я останусь.
- Твое дело. Мы насильно никого не тянем.
- Мы? Не тянем? - подчеркнул окончание глагола Мишка. - Ого! Ну и…
Окончить фразы ему не пришлось. Его чуть не сбил с ног стремительно вскочивший в вагон Пошел-Вон.
- SOS! SOS! SOS! Сигнал бедствия! - кричал он еще на ступеньках. - Во имя всех богов Олимпа, Синая и Попокатепетля! Одно место! Только одно место погибающему одаренному ребенку!
- Какому ребенку? - затревожилась Ольга. - Что с ним? Кто он?
- Этот одаренный ребенок - я! - скромно потупил глаза Пошел-Вон. - И теперь я погибаю в полной беспризорности… Даже присесть где нет места…
- Да ведь вы весь четвертый вагон под своих одаренных чертенят у Шольте выпросили! - вызверился на него Котов.
- Это меня и погубило! - покаянно стукнул себя в грудь Пошел-Вон. - Вы слышите, что там творится? - приник он ухом к оконному стеклу.
Снаружи действительно доносился сильный шум и визгливые выкрики.
- Что там происходит? - нахмурился Брянцев.
- То, что и должно было произойти по логике мудрого Аристотеля, которой я - увы! - неосмотрительно пренебрег… - бессильно опустился, даже не вихляясь, на ближайший мешок Пошел-Вон. - На отъезд записалось только шесть одаренных кретинов с ближайшими родственниками, в сумме, примерно, восемнадцать человек… Чего ж лучше? Простор! Но у одаренных оказались неодаренные братья и сестры, совместно с ними у всех общие родители, у родителей - еще родители, у тех еще братья и сестры! В результате это только первый грузовик со сборного пункта, а там набралось товара еще на две машины. И беспрерывно прибавляется.
- SOS! SOS! SOS! Спасите мою душу!
- Если она у вас когда-нибудь была, - чуть не лязгнул зубами Котов. - Всеволод Сергеевич, я снимаю с себя обязанности! Никаких сил не хватит. Всё утро Женя психовала. Теперь он! Выдержать их обоих вместе я не в состоянии. Спасите также и мою душу, - опустился он на мешок рядом с Пошел-Воном.
- Слышите? Слышите? - с ужасом указывал тот на окно. - Они всеми тремя поколениями штурмуют вагон! Как воинственны их боевые клики! О, сколько еще сил таит в себе наш великий, славный, могучий народ!
- Придется все-таки дать ему место. Надо быть сострадательным к своему ближнему, - прислушавшись к крикам, тяжело вздохнул Котов. - Последнее в продольном ряду, - указал он рукою. - Рядом с уборной, у двери.
- У вас гениальная интуиция, - разом, как пружина, воспрянул Пошел-Вон. - Пирамидально! Помпезно! Лучше и быть не может! После вчерашнего пира у меня совершенно расстроен желудок! Кстати, как разрешил свою трагическую проблему наш земноводный либерал? Какой род тоталитаризма им предпочтен?
- Тот, который обеспечил его спокойною верхнею полкой в самом теплом купе, рядом с отоплением. Ваш прогноз оказался совершенно верным, Пошел-Вон, - ответил уже примиренный с ним Котов.
- И еще вопрос, мой дорогой, но секретный, - Пошел-Вон зашептал что-то на ухо Котову так тихо, что Ольгунка расслышала только слова: "А сейчас это милое учреждение работает?"
- По общим железнодорожным правилам на стоянках поездов уборные заперты, - громко ответил тот.
- Тогда как же?
Пошел-Вон заерзал на своем мешке, помял себе живот, заглянул в окошко и стремительно сорвался с места. В тамбуре он наскочил на входившую Мирочку, оттолкнул ее, даже не извинившись, спрыгнул со ступеней и устремился между цистерн.
- Стой! Стрелять буду! - раздался окрик стоявшего на часах полицая, и он недвусмысленно взял оружие на изготовку.
- Милый друг, - завихлялся перед ним Пошел-Вон, - безупречный орган общественного порядка, ты же должен понять… Мне одну только минуту. Ради соблюдения вот этого самого порядка, нельзя же тут, перед окнами, нарушать правила благоприличия!
- Не приказано пускать - и все тут!
- Да почему? - крутился, как вьюн, Пошел-Вон.
- Ясно-понятно, видишь - горючее, - указал на цистерны полицай.
- Я туда, вон за тот навес над парапетом, - тыкал пальцем в направлении открытого старого нефтехранилища Пошел-Вон. - Там что?
- И там полно, - веско возразил полицай. - Туда немцы после бомбежки из этих цистерн нефть перекачали, а в эти - бензин набирают…
- Вот что, несравненный блюститель порядка, мы сделаем так: я даю тебе весь мой огнеопасный припас, - протянул Пошел-Вон полицаю едва лишь начатую пачку немецких сигарет и коробку спичек. - Теперь видишь: я полностью разоружен… Пропусти же. Понимаешь, я болен, болен.
Полицай критически осмотрел Пошел-Вона и, очевидно сочтя его вихляния за начало холерных конвульсий, указал большим пальцем за спину: - Вали! Больному человеку надо посочувствовать, - но сигареты и спички все-таки взял и спрятал в карман, ворча: - Разные же шалаются. Сегодня утром Степанов на вокзале двух супчиков перехватил. Мы думали - зря, а оказались оба с оружием. Вот что!
Наблюдавшие эту сцену через окно Брянцев, Ольгунка и Мишка взрывались от смеха. Подошедшая к ним Мирочка, не знавшая сути его анекдота, из вежливости тоже улыбалась, округляя голубенькие глазки и собирая в игривые морщинки свой слегка вздернутый носик.
Давясь смехом, Ольга пояснила ей на ухо затруднительное положение Пошел-Вона.
- Бедный, воображаю, как он переживает, - искренно посочувствовала ему Мирочка.
Сердце, бившееся под голубой шубкой, было мягким и добрым.
ГЛАВА 36
Домой Мирочка вернулась поздно, когда на притихших улицах стало уже совсем темно. Она засиделась у Брянцевых, слушая рассказы Ольги о ее молодости. Как радостно, как весело, как свободно тогда жилось! Ни партнагрузок, ни перевыполнения плана, ни обязательств… "Для себя жили!" - вздохнула Мирочка.
Уличные фонари не горели, но из многих не закрытых ставнями окон лился яркий свет. Иногда снаружи бывало видно, как суетливо копошились внутри. По падавшим на снег отсветам бегали тени.
"Собираются, - думала Мирочка, - многие должно быть уедут. Совсем скучно станет. Отчего папа не хочет уезжать? Поехал бы с Брянцевыми, в их вагоне… Новые места, новые люди. А тут?"
Мирочке ясно представилось комсомольское собрание в холодной, неуютной институтской аудитории, нудная, томительная скука очередного доклада. Скрипучие жалобы матери на усталость от стояния в очередях…
"Тоска! Снова то же начнется… И еще эти нагрузки, обязательства… Ты комсомолка! Ты должна показывать пример! А что, комсомольцы разве не люди? Разве они тоже не хотят жить? Для себя. Для радости, для … любви. Любви? А Котик? Любит, он или нет?"
Откуда-то из темноты в глаза Миры вонзились другие, серые, без блеска, упорно сверлящие…
"Нет. Ему тоже нельзя любить для себя. Совсем нельзя. Служба в органах запрещает личную жизнь. Значит?"
Ответ на этот, обращенный к самой себе вопрос, пришел уже в комнате. Мирочка сняла шубку, аккуратно развесила ее на плечиках и уныло опустилась на голубой диван.
"Ему нельзя любить, значит и его нельзя любить. Как же иначе? Ничего этого ему не нужно, - грустно оглядела она подушечки, бантики и пышные юбки на абажуре, - ни уюта, ни ласки! Предписания и выполнения. Приказы и обязанности. Разве это жизнь? Жаль, очень жаль, что папочка не хочет уезжать!
А, почему Мишка не едет? Неужели он для нее, для Миры, остается? Его можно любить, он беспартийный. Любит? Конечно, любит, это сразу видно…"
На сердце Мирочки разом потеплело, и жуткие, сверлившие ее душу глаза ушли куда-то в темноту, укрывшись в ней от каскада горячих искорок, брызнувших снопом из других, карих, веселых, ласковых глаз.
"Да, этот любит. Взаправду, понастоящему любит. У него все наружу. Славный он все-таки, милый. Надо его приласкать, обнадежить".
Мирочка встала, отыскала на этажерке томик Есенина с березками на обложке и, не открывая его, снова села на диван.
"Какие светлые, нежные, трепетные, - любовалась она на виньетку. - Такою березкой-девушкой, вероятно, и Ольга Алексеевна была? Я - нет. Вот и шубка хорошенькая, и шапочка, и горжетка, - а я все-таки не березка! На березке никаких заданий не висит…"
Мирочке так стало жалко саму себя, что она всхлипнула.
"Без десяти восемь, - взглянула она на стоявший у кровати будильник Тип-Топ. - Надо скорее ответ Мише подобрать. Он не опоздает. Обещала - значит надо".
Девушка торопливо перелистывала книжку, прочитывая лишь первые строки хорошо знакомых ей стихотворений. Подходящего для ответа не попадалось.
"Не то… Не то… Вот знала, помнила, а теперь из головы выскочило. Надо с надеждой, с намеком на взаимность, а эти все грустные, безнадежные. Не то, не то…"
В ставню постучали. Мирочка вздрогнула и отложила книгу.
"Ах, как не вовремя! И Мишка сейчас придет, и вообще… Не хочу Котика сейчас видеть. Просто не могу, не в силах…"
Девушка торопливо вышла в полутемную столовую и заглянула в дверь докторского кабинета.
- Папочка!
- Что тебе, Мирок? - оторвался доктор от газеты и уронил сиявшее на кончике носа пенсне. - Скучно одной стало?
Мира подошла к отцу и обеими своими руками взяла его руку.
- Папочка, сейчас ко мне Прилукин пришел, я ему отпереть бегу, а через пять минут придет, вероятно, Вакуленко, студент, помнишь его?
Доктор кивнул головой, и пенсне снова свалилось.
- Обоих вместе мне неудобно, понимаешь… Папочка, милый, - ютилась она к старику, - открой тогда дверь Вакуленко и задержи его у себя в кабинете под каким-нибудь предлогом! Пожалуйста, сделай это для меня!
- Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом! - комически вздохнул доктор. - Ну, так уж и быть. Стану верной дуэньей лукавой сеньориты! Но только, - перешел он на серьезный тон, - я не вмешиваюсь в твои дела, Мирок, сердечные тем более, я лишь прошу тебя: будь осторожнее с этим Прилукиным! Не по душе он мне…
- Потом поговорим, - чмокнула отца в щеку Мирочка и выбежала из кабинета.
Доктор попытался снова углубиться в газету, но это не удавалось. Из кухни слышалось шипение примуса, - там докторша готовила ужин, - а из комнаты Миры доносились обрывки приглушенного разговора, женского и мужского голоса.
Там, не сняв пальто и шапки, стоял перед диваном Прилукин. От него тянуло холодом. На диване растерянная, испуганная Мира нервно перебирала розовыми пальчиками оборку лежавшей у нее на коленях подушки с вышивкой по ней - Красная Шапочка и Серый Волк.
- Произошла большая неприятность, Мира, - с несвойственным ему волнением говорил Прилукин. - Два наших ответственных сотрудника, на которых было возложено очень важное задание, захвачены фашистами, вернее даже изменниками родины: пуля или петля им обеспечены.
Мире живо представились торчавшие на базаре столбы с перекладиной, и ее подернуло оторопью.
- Но не в этом дело, - продолжал Прилукин, - борьба не обходится без жертв. Дело в том, - раздельно и веско подчеркнул он каждое слово, - что задание должно быть выполнено. Сегодня! Даже сейчас!
У входной двери задребезжал звонок. Доктор отбросил газету, торопливо прошел через столовую и отпер.
- А, студиоз! - с преувеличенным оживлением воскликнул он, впуская Мишу. Вас-то мне как раз сейчас и надо! Пройдемте ко мне в кабинет на два слова, - тянул он через столовую Мишу. Озадаченный студент послушно шел за ним.
- Это задание должны теперь выполнить мы: ты и я. Одевайся! Не медли! - донесся из-за двери голос Прилукина.
Доктор приостановился.
- Не могу! Не хочу! - со слезами воскликнула Мира.
- Должна! Ты приняла на себя обязательство!
Доктор сжал руку Миши. Оба замерли на месте, прислушиваясь.
- А что надо сделать? - сквозь слезы спрашивала Мира.
- Все основное выполню я сам. Тебе пустяки. Ну, постоять, последить, посмотреть. Нужна бдительность. Подержать инструменты, провод… Наша задача: уничтожить цистерны горючего, чтобы пресечь путь к бегству изменникам родины. А зажечь нефть не так просто, это не бензин. Нужна специальная установка. Но повторяю, тебе - пустяки.
- Не могу! Не хочу, не пойду! - истерически выкрикнула Мира, и было слышно, как она топнула каблуками.
- Пойдешь! Сама знаешь, что с тобою будет за отказ! Помни: карающий меч беспощаден.
- Не пойду! Ой, больно! Пусти!
Доктор отбросил руку Мишки, кинулся к двери комнаты Мирочки и широко распахнул ее. Миша увидел высокого мужчину в пальто, выкручивавшего руку девушки. Он почувствовал, как волосы на его голове ощетиниваются, как все его мускулы напрягаются, готовясь к прыжку.
Но первым рванулся к двери стоявший впереди него доктор. Он втиснулся между чекистом и дочерью, пытаясь вырвать ее руку из железных клещей Прилукина.
- Она не пойдет! Не пойдет! - кричал старик. - Это я говорю вам, убийцы, палачи, истязатели!
Прилукин отбросил на диван Миру, выхватил из кармана пальто револьвер и ударил им по голове доктора. Тот повалился на пол.
Миша выхватил свой, унаследованный от Броницына, пистолет и прицелился в ярко освещенное лампой лицо чекиста. Он метил в переносицу, между этих двух ненавистных ему серых глаз. Но мушка прыгала, не попадая в разрез.
"Вот он… красавец! Не уйдет теперь!"
Выстрелить Мише не удалось. Прилукин нагнулся и выпрыгнул вперед, ударив его в живот головой.