Но вот, невесть откуда взявшийся ветер зарябил его тишину. Заробело, затревожилось озеро, и Ольга-лебедь разом уловила этот трепет, затрепетала сама невидимыми белыми крыльями, замерла в этом трепете, стоя на месте. Только брови ее и плечи плясали.
А Шершукову плевать на сиверок, на ветер. Тут-то ему и развернуться в удалой присядке с подскоком.
Эх, небеса, небеса да тучи,
Ветер гоняет снежок летучий,
- ведьмовским речитативом Мусоргского вихрил озеро Пошел-Вон.
- Не могу больше! - покачнулась Ольга. - Голова закружилась… - вышла она с круга и опустилась на подставленный Вольским стул.
- Одному пляс не в пляс, - стал, отдуваясь, как кит, Шершуков, - а жалко… Я только еще в темпы входить начал…
Все снова зааплодировали и зашумели. Доктор Шольте уловил перерыв в этом шуме, встал и жестом руки попросил молчания.
- Господа! Минуту внимания! - приподнял он принесенное солдатом письмо. - Мне очень тяжело нарушать ваше, то есть наше, - поправился он, - веселье, но того требуют обстоятельства военного времени.
Разом стало так тихо, что отчетливо послышались доносившиеся с улицы шаги проходившего патруля.
- По стратегическим соображениям, - медленно, раздельно, с подчеркнутым спокойствием, продолжал Шольте, - части германской армии оставляют город и отходят на более удобные позиции. Тактическая перегруппировка - ничего больше, - смягчил он слово "отходят". - Нажима со стороны противника нет. Спокойно, спокойно! - остановил он вскочившую с места Женю. - Все желающие могут уехать. В мое распоряжение командование предоставляет четыре вагона: под типографию, редакцию, для людей и погрузки оборудования. Начало этой погрузки завтра, с утра. А сейчас мы со Всеволодом Сергеевичем удалимся и обсудим все ее детали.
Доктор Шольте поклонился всем разом и, пропустив Брянцева в дверь первым, вышел за ним.
С минуту еще длилась полное молчание. Потом заговорили все одновременно.
- Разве можно так спешно собраться? - беспомощно обмякла на своем кресле Елена Николаевна. - Завтра уже грузиться. Это ужасно. Так внезапно.
- Хорошенькое внезапно, - напустилась на нее Женя, - две недели по всему городу только об эвакуации и говорили!
- Ну… говорили… И только. А теперь? Так вдруг?
Котов и Вольский, уже в пальто и шапках, подошли к Ольге.
- Если я понадоблюсь Всеволоду Сергеевичу, то пусть вызовет меня в любой час, - своим обычным размеренным тоном сказал ей Котов. - Мы с Николаевной спать сегодня не будем.
Николаевной Котов называл свою мать, со всеми ласковую, приветливую, улыбчивую старушку, приносившую ему на работу, в редакцию, то замечательно вкусные пирожки, то румянистые, как она сама, и такие же пышные блинки.
- И ее с собой потянете? Трудно, пожалуй, ей будет, - сказала Ольга.
- Не трудней, чем другим. Во всяком случае, легче, чем меня одного отпустить. Ведь она только мной и живет, - ответил ей Котов и его бесстрастное, холодное лицо согрелось прихлынувшей к нему теплотой.
- Ну, а я просто высплюсь сегодня, как следует, - пожал руку Ольге Вольский. - Мои сборы коротки. А вот придется ли спать в эвакуационном вагоне - это вопрос. По опыту эвакуации из Ленинграда это знаю. Кстати, куда же мы едем?
Ольгунка развела руками.
- Всеволод до сих пор сам не знал об оставлении города. Вероятно, не знал даже и Шольте. Вы видели, что солдат принес ему какую-то бумагу? Думаю, что это был приказ.
- Мне самвсемех, да еще тесть-паралитик на придачу, куда ехать? - дергал за рукав печатника метранпаж. - А тебе, самодин, полный ход! Крути, Гаврила! Барахло в карман, паспорт на извозчика - и всё тут! А мне, как ни кинь, на риск итить надо, другого хода нет… А тебе какая нужда самому в петлю лезть?
- Расстаемся, значит? - грустно кивал головою печатник, наливая две стопки. - Ну, что ж, по такому случаю…
- Я с вами отсюда пойду, к вам, Ольга Алексеевна, собираться вам помогу, - взяла под руку Ольгу тихая Мария Васильевна.
- А сами вы? Ведь вы тоже поедете?
- Нет, Ольга Алексеевна, я останусь.
- Что вы, капелька моя дорогая! Неужели думаете, что советские церковь вашу в покое оставят? Коров ваших? Вас самих?
- Совсем я этого не думаю, - покачала головой "Капля молока", - церковь разгромят, а коров разбазарят. Я это знаю.
- Так зачем же, зачем? Шольте безусловно, даст вам путевку, Всеволод настоит на этом!
- Другая моя путевка, - прошептала на ухо Ольге маленькая женщина. - Моя путевка Богом мне выдана, людям служить в ней указано.
- Служить-то не придется. Загонят вас в конец и всё.
- Ну, что ж! А там разве людей нет? Там-то я и пригожусь. Нет уж, не уговаривайте, не тратьте на меня времени, Ольга Алексеевна, а лучше пойдемте вас собирать.
- Наши сборы недолгие, - отмахнулась Ольга, - мы со Всеволодом пролетарии. Раздва и готово.
- Тогда я Елене Николаевне помогу. У нее дети, а сама она знаете какая… Разве соберет их, как следует, в такую дорогу?
- Ну, так давайте простимся, как следует, - обняла Марью Васильевну Ольга.
- Рано еще, - высвободилась из ее объятий та. - Я на станцию вас провожать приду.
- А вы, Миша, едете или остаетесь? - тревожно спросила Ольга молчаливо стоявшего студента.
- Не знаю еще, Ольга Алексеевна. Как начальство прикажет. Да ведь доктор Шольте сказал же…
- У меня свое начальство, особое.
- Что вы там еще выдумываете? - рассердилась Ольга. - Какое там еще начальство?
- Самое главное: русское.
- Как там хотите, - махнула Ольгунка рукой, - сам не маленький! В солдаты таких, как вы, берут.
- То-то и дело, что в солдаты пора, твердо ответил Миша.
- Вы на меня не обижайтесь, Ольга Алексеевна, завтра я вам все начистую скажу. Ведь я вас, как родную мать, уважаю.
- Ваша песня оказалась пророческой, будущий атаман Платов, - крикнул от двери уже надевший пальто Пошел-Вон: - Тает, тает сизый дым, ты прощай, станица… - нарочито заунывным фальцетом пропел он и сделал ручкой, как крылышком.
Мишку как встряхнуло. Он избоченился и чувствовал, что вырос разом на целую голову:
Мы тебя не посрамим,
Будем лихо биться!
- пропел он в ответ полным голосом.
- Правильно! - рявкнул от стола Шершуков, совещавшийся там с печатником и метранпажем.
ГЛАВА 34
Первый день русского Рождества выдался ясный и солнечный. Слегка морозило, но ветра не было, и выпавший ночью снег лениво дремал лиловатыми пуховиками на ветвях деревьев. Накануне, поздно вернувшись от Шольте, Брянцев сказал Ольгунке:
- Собирайся не торопясь. Мы с тобой выедем на станцию не завтра, а послезавтра, ранним утром, затемно. Шольте обещал прислать машину. А отход нашего поезда назначен на восемь часов. Успеем. Но всем, кто будет приходить, говори, что не знаешь часа отправки. Пусть грузятся завтра днем, чтобы не создавать толкучки в последний момент. Помни это.
- Куда едем?
- Пока в Мелитополь, а потом, вероятно, в Крым. Шольте сам еще точно не знает маршрута.
- Дела у немцев действительно плохи? С Кавказа уходят?
- Сталинградская операция проиграна. Это ясно. Кажется, даже в мешок там попали. Отходят на линию Дона. Но Ростов, вероятно, будут держать. На Кавказе - отход до Пятигорска или несколько западнее, но пролива сдавать не хотят. Там ведь они настоящий мост построили… В общем, дело не так уж плохо.
- Ты и со мной говоришь, как того требует долг службы, - обиделась Ольга.
- Поверь, говорю, что знаю сам, и как думаю сам, - поцеловал в висок улегшуюся рядом с ним жену Брянцев. - Тебя успокаивать не надо. Ты сама смелей меня. Дело в том, что и Шольте мало знает. У них ведь приказ - и все. А думать полагается лишь генеральному штабу. Но меня успокаивает один бесспорный факт: на Кавказе советы не наступают. Немцы отходят, когда хотят, и без боев. Наш город сдадут только дня через три.
- Бедный город! - грустно промолвила Ольга. - Чужой он мне, не люблю я его, а все-таки жаль.
- Вот и я тоже сказал доктору Шольте. И знаешь, что он мне ответил?
- Откуда мне знать? - вытянулась под одеялом Ольгунка. - Сказал, что его назад вернем?
- Нет, он с искренней, на самом деле искренней слезой в глазах, но все же по-немецки наставительно поправил меня: - "Бедные люди…" И был прав. Ну, а теперь спим, - выключил Брянцев свет.
- Знаешь, - помолчав, в темноте снова заговорила Ольгунка, - в первые дни, даже в первые недели оккупации во мне боролись два чувства к немцам. Одно - смесь радости от их прихода, от поражения советчиков, благодарность к ним за это, восхищение перед мощью их армии… А другое, наоборот, злоба, досада … Злоба за то, что они сверху вниз на нас смотрят, а досада, досада - сама не знаю на что. Пожалуй, на то, что они, а не мы, мы сами бьем советскую сволочь.
- А теперь?
- Теперь нет. Теперь я много простого, житейского, человеческого в них вижу. Только странные они всё-таки. Вот тот же Шольте: жалеет людей, именно людей и от всего сердца их жалеет, а получи он приказ этих людей истребить - ни на минуту не задумается и в совести его ничто не шевельнется. Трудно нам их понять.
- А им нас еще труднее, - сонным голосом ответил Брянцев. Наутро, еще затемно, он ушел в редакцию.
- Надо уничтожить весь архив, чтобы имена писавших нам им не достались. Кроме того, постараюсь забрать побольше из библиотеки. Пригодится. Все это погружу и сам повезу на станцию. Ты же поесть мне туда принеси. Кстати и место в вагоне выберем, закрепим его за собой.
Теперь Ольга несла ему еду: хлеб, котлеты и пирожки с картошкой.
"Промерзли они все там, наверное. Да и подбодриться не мешает", - подумала она и завернула на базар.
Там было пусто и уныло, как в советское время. Кое-где небольшими группами сидели торговки кислым молоком, жухлыми солеными огурцами и неизменными семечками. Муку, мясо, картошку, как ветром сдуло.
Около стены водокачки табунком толпились мужчины. К ним и направилась Ольга.
- Пол-литра есть? - спросила она первого с краю.
- Вам какой: самогонной или запечатанной?
- Конечно, запечатанной.
- Пятьсот рублей теперь такое конечно стоит. Подорожало! - задорно ответил продавец. - Советскими. Марок не принимаем.
- Да ведь я недавно триста платила!
- Мало ли что, - отвернулся парень, показывая этим, что ни рубля не скинет.
- Ну, давай!
- Брали бы заодно и другую, барынька, завтра еще дороже будет, - деловито посоветовал продавец, получая деньги. - Честно предупреждаю, - показал он горлышко из бокового кармана.
- И одной хватит, - сердито отрезала Ольга.
Но полученное на базаре тяжелое впечатление прошло, когда она вернулась на главную улицу. Солнце рассыпало огнистые искры по чистым, снежным полотнам, покрывавшим крыши. Оттуда падали и звонко рассыпались ледяные сосульки. Ольге стало даже весело. Предстоящий прыжок в неизвестное здесь ее не страшил.
- Вот хорошо, что я вас на улице встретил, Ольга Алексеевна! А то не знал, где искать: дома, в редакции или на станции, - остановил ее за локоть, догнавший бегом Мишка.
- А на что я вам так срочно нужна? - ласково протянула ему левую руку Ольга. В правой она держала узелок с едой.
- Исповедаться вам хочу, чтобы вы обо мне плохо не подумали.
- Я и не собираюсь о вас плохо думать, Мишенька. Я вас люблю. Вы хороший. Ну, а если вас самого тянет поговорить по душам, так валите. Никто нас здесь слушать не будет, хоть и народ кругом.
Ольга и Миша спускались к вокзалу по главной улице города. Об эвакуации знали уже все: напечатанное ночью объявление комендатуры было расклеено по стенам тем же Володькой, который и пять месяцев тому назад на тех же стенах, такой же пьяный, расклеивал первые прокламации занявших город немцев. И улица была такой же, как вчера, как третьего дня, как месяц, два месяца тому назад. Так же громыхали и фыркали на ней покрытые пятнистым брезентом автомашины, так же неторопливо, деловито проходили немецкие офицеры и солдаты. Лишь у дверей некоторых учреждений сбивалось в небольшие группы русское население, да на грузовиках поверх брезента иногда валялись задравшие ножки столы и стулья.
- Ну, начинайте вашу исповедь, кайтесь, - приняла несколько юмористический тон Ольгунка.
Мишка уловил его и помрачнел.
- Вы не смейтесь, Ольга Алексеевна, - тихо сказал ей он, - я ведь с вами, как с родной матерью.
Ольга переняла узелок левой рукой, а правой взяла Мишу под локоть.
- Не сердитесь. Я так, сдуру. Ну, в чем же дело?
- Я остаюсь, - свалил груз с плеч Миша.
- Мишенька! - став перед ним, воскликнула Ольга. - Да с ума вы, что ли, сошли? Неужели ради Мирочки? Не дурите мой Мишенька. Таких Мирочек еще много-много встретится в вашей жизни. А жизнь у вас только одна. Ее-то хранить и беречь надо…
- Нет, Ольга Алексеевна, не из-за нее, а по своему решению и еще … по приказу, - серьезно и тихо сказал Миша.
Ольга побледнела и уронила узелок.
- Миша! - всплеснула она руками. - Неужели я в вас ошиблась? Неужели вы…
- Нет, нет, Ольга Алексеевна, - поднял упавший узелок и растерянно совал ей его Миша, - вы такого обо мне не думайте. Не засланный я, не продажный. Нет. Мой приказ от другого командования исходит…
- Какого же. Миша? Ничего я не понимаю.
- Сейчас всё поймете. Помните, я вам говорил, что ребята наши и я тоже в тайную русскую организацию вступили, помните?
- Ну, помню. Сказали, а потом замолчали. Значит, так это, одна романтика была.
- Не романтика, Ольга Алексеевна, а настоящая работа была. И теперь она есть. Русская, для России работа.
- Партизанщина?
- Да, партизанщина, - кивнул головой Миша, - только не против немцев. Нет. Скорее даже за них, но, отдельная, под своей, под русской командой и в русских, только в русских интересах.
- Что же вы делали? - светлея лицом, расспрашивала Ольга.
- Делали кое-что. Начальник наш очень активный. По колхозам и в городе тоже свою сеть раскинул. Советских, засланных в районы, ликвидировал… И здесь тоже. Ликвидацию Плотникова помните? Загадочной она считалась. Так это, наши ее произвели, потому что у него советская радиостанция была. Партизанов по лесам тоже. Делали, что могли, а теперь еще больше сделаем. Оружия много в колхозы перебросили и еще добавим. Теперь самая страда и начинается, в тылу у советов будем действовать.
- Безнадежное это дело, Миша, - грустно покачала головой Ольга. - Ну, сначала может быть, и покрутитесь, попартизаните, а потом, безусловно, всех ваших выловят и вас в первую очередь.
- Бог не без милости, казак не без счастья, - беспечно махнул головой Миша. - Я тоже не пентюх, не безмозглый. Зря им в лапы не дамся!
- Куда же вы от НКВД денетесь, когда оно вернется?
- Куда? Места у нас, что ли, не найдется? Коли горячо в самом городе станет, в станицы подадимся, а то и в горы, к Теберде, на Архыз. Поди, там, поймай. Карачаевские абреки там все советское время перебыли, а у нас с ними связь есть, у нас везде свои люди, - с гордостью возразил Миша.
- Кто же создал такую замечательную организацию? - удивленно спросила Ольга. - Офицер какой-нибудь бывший?
- Бывший-то бывший, - несколько смущенно сдвинул Миша шапку на лоб, - только не офицер, а… бандит или конокрад вернее… Говорят про него так, да он и сам не отрицает.
- Ну, дела. Чудеса, да и только.
- Чудесные дела теперь в порядке вещей, - засмеялся Миша. - Люди начисто переоборудуются. Вот, например, самый боевой командир у нас - коммунист бывший. Да вы его знаете…
Миша запнулся, замялся и потом, словно прорвав запруду, посыпал:
- Я уж вам все скажу. Вы ведь не растрепите. Организатора нашего вы сами видели. Помните, человек с бородатым попом в совхоз приходил, когда вы в город возвращались?
- Кривой?
- Он самый.
- Подозрительный тип.
- Ничего не подозрительный! - с жаром возразил Миша. - А очень даже замечательный. Пламенный человек! Истинный энтузиаст! Имя его одно чего стоит - Вьюга!
- И поп с ним?
- С ним. Только он совсем в расстройство пришел: полнейший псих.
Незаметно за разговором подошли к станции. Перед ней густо толпились женщины и мужчины, по виду со всех ступеней социальной лестницы. Слышался резкий начальнический голос Степанова:
- Еще раз повторяю вам, граждане! Возможность отъезда предоставлена всем желающим. Вагонов и перевозочных средств хватит. Но для отъезда необходима регистрация в комендатуре. Здесь вам толочься нечего, без путевки от немцев на перрон не пропущу! С путевкой - пожалуйста! Не теряйте времени и идите в комендатуру.
- А мы как пройдем? - растерянно спросила Ольга Мишку. - Я никаких документов с собой не взяла.
- В два счета проскочим, - беспечно и не без хвастовства ответил Миша. - Это тоже наш человек. Я сейчас …
Он втиснулся в толпу, заработал плечами и локтями, скрылся в ней, но, через несколько минут уже, снова стоял перед Ольгой.
- Всё в порядке. Наши грузятся на заднем пути, около двух последних по ряду цистерн. Единственных уцелевших. Нам не через станцию, а вдоль путей ход.
Пробираясь между сброшенных с полотна обгорелых трупов вагонов, Ольга остановила студента.
- Здесь нас, Миша, никто не увидит и не услышит. Постоим минутку. Так вот, - завела она его за обугленный костяк пассажирского вагона, - слушайте. Не верится мне в успех вашего дела. Ну, покрутитесь вы месяц-другой, а потом, если немцы не вернутся, все погибнете. Не раз ведь так уже было! Но и отговаривать вас не буду, - тихо продолжала она, помолчав, - внутренне, душевно вы правы. Должно быть так и надо. Подвиг, жертва нужна. Дайте перекрещу вас и поцелую, а потом на людях и проститься с вами, как следует, не придется.
Миша снял шапку и, вытянув шею, по-детски подставил лоб.
- Храни вас Заступница, Матерь Пречистая и Никола Милостивый, - перекрестила его Ольга, бросила свой узелок на землю и, взяв за виски обеими руками, крепко поцеловала в губы и в лоб. Потом еще раз перекрестила, что-то совсем неслышно прошептав.
Проснувшийся легкий ветерок окропил опущенную кудлатую голову Миши сметёнными с крыши обгорелого вагона снежинками.
Потом весь путь до вагонов оба они не сказали ни слова.
ГЛАВА 35
Вагоны отыскались без труда. Они были последними в бесконечном ряду формировавшегося состава и стояли прямо против двух уцелевших при немецкой бомбардировке круглых нефтяных цистерн. Между ними маячила теперь фигура русского полицейского с примкнутым к винтовке штыком.
Не доходя еще шагов пятидесяти до вагонов Ольге и Мише стал уже слышен зычный голос Шершукова, ритмически покрикивавшего:
Раз-два, дружно!
Поднять нужно!
В разведенные настежь двери товарного вагона по валкам, на канатах, втягивали не разобранный линотип.
- Сколько же народу! - удивленно воскликнула Ольга. - Что же это, вся типография, что ли, уезжает?