В толпе закрестились. Босоногая девчонка в одних трусиках, с коричневым от загара телом и лохматыми, нечесаными мутно-желтыми волосами, завыла и побежала к дому. За ней - две женщины, но на краю двора стали, потоптались на месте и снова вернулись к табунчику.
- Бьет метко, - засвидетельствовал с крыльца Середа, принявший на себя обязанности, если не военного руководителя, то, во всяком случае, специалиста-комментатора начавшейся битвы, - в нефтехранилище при станции ударил. Вишь, как густо черный дым пошел! Значит, нефть загорелась.
- Что теперь там, на станции делается! Могу представить, - шепнул Мишка Брянцеву, - всю ночь шла погрузка, все пути составами забиты. Неразбериха была, что называется, на все сто. А теперь, надо полагать, еще процентов на двести повысилась. Перевыполнение плана!
Второй бомбовоз сбросил свой груз также над станцией, а остальные проплыли несколько дальше и раскатисто прогромыхали там.
- Выходит, будто по Архиерейской роще садит, по оврагам? - озадачился Середа. - С чего бы ему туда бить?
- Вчера и третьего дня там окопы рыли. По ним и бьет, - ответил ему теперь уже во весь голос Мишка.
Бомбовозы сменили курс и тем же строем пошли на север, а с запада, из-за сада, уже слышалось хриплое урчанье второй волны. Еще пять громоздких двухосных машин пророкотали над Деминским хутором, а над залитым полуденным солнцем городом поднялись новые столбы дыма, то серые, то черные. Поднявшись во весь рост, они растеклись под облаками, покрыв своею тенью полгорода. Под двумя из них заиграли языки желтого пламени.
Через ровный промежуток прошла третья волна. За ней - четвертая и еще две.
Табунчик на дворе не расходился и не редел. Даже наоборот - загустел: из домов, подвалов, картофелехранилищ и силосных ям выбирались те, кто там сначала прятался. Страх почти растаял. В головах всех собравшихся ясно оформилась одна и та же общая для всех мысль. Вслух ее высказал Евстигнеич:
- В нас бить не будет. Никакого ему нет расчета нашу навозную кучу бонбой ковырять, - как всегда, несколько иронически проговорил он, ни к кому в отдельности не обращаясь, - знает, видно, куда следует ударить, в точности.
- С такой-то высоты и слепой попадет, - ответил ему Середа. Не более трехсот метров. Можно сказать, в упор. Ничего не опасается, а наша артиллерия молчит.
- Какая там артиллерия - ни одной зенитки в городе нет, - отозвался теперь уж совсем громко Мишка, - а пехота! нагнали до черта. Все, за последнее время мобилизованные, еще в городе. Оба института, музей, клуб совторгслужащих - всё ими забито. А винтовок нет. Сам видел: с палками их на учение водили.
- Наверно, и плант городской у него имеется, - продолжил свои соображения Евстигнеич.
- Спиёны, - взвизгнула по привычке Капитолинка, но огляделась кругом и скисла.
Две стоявшие рядом с нею бабы отошли в сторонку. Капитолинка еще огляделась и скинула на шею свою красную косынку.
Начальство высыпало из конторы при первой же волне, но держалось особняком, группируясь под старой корявой грушей возле крыльца. Тихо переговаривались между собой. Полноватый, медлительный директор института был, несмотря на жару, в заношенной кожаной куртке со слежавшимися складками, что сейчас же отметил Евстигнеич.
- Кожушок-то на нем, на дилехторе, должно с девятнадцатого года. Тогда на такие у комиссаров мода была, - подтолкнул он локтем Брянцева, - смотри, слежался, будто утюгом по нем пройдено. Приберег, значит. Вот и пригодился. Правильно, - одобрил он.
Зав учебной частью, читавший также в институте диамат, в шляпе и тяжелых роговых очках, придававших ему необычайное сходство с совой, весь такой же, как эта птица, серый и встопорщенный, прошел под навес к подводам и завозился около лошадей.
- Павел Павлович, - позвал он оттуда директора учхоза, - здесь, очевидно, упряжь не в порядке. Какие-то ремни болтаются. Пришлите, пожалуйста, конюха.
Сторожкая молодая гнедая кобылка переступила с ноги на ногу и брезгливо лягнула его.
- А, черт бы тебя с таким транспортом! - отскочил от нее завуч.
- Аккуратней с лошадьми надо бы, - наставительно сказал подошедший директор совхоза и сам перетянул ремни упряжки. - Не привыкли? Привыкайте. Для будущего не вредно. А к коню сзаду не жмитесь.
От города донеслось равномерное цоканье, а потом разом, перебивая одна другую, застрочило несколько равномерно отстукивающих машин.
Брянцев в первый раз за этот день ощутил страх. Этот равномерный, машинный, бездушно-неумолимый постук пугал его еще на полях Галиции. Давно. Теперь он, отраженный памятью, снова пробежал оторопью по его спине и коленям.
- Пулеметы в самом городе бьют! - уверенно объявил Середа и, словно удовлетворенный этим, пояснил: - Значит, кончено дело. Пиши в сводках новое направление "по стратегическим соображениям", - хрипанул он потише.
Начальство разом заспешило под навес. Там женщины уже громоздились на подводы, поверх наваленных на них тюков, и тянули к себе примолкнувших детей. Лица всех посерели.
Директор института первым распутал вожжи, тяжело плюхнулся на передок и выкатил из-под навеса, шаря правой рукой за бортом кожаной куртки.
- Деньги, что ль, щупает, - размыслил вслух Евстигнеич, - а может и крестится на путь предстоящий, хотя и партейный…
Завуч неумело задергал вожжами, подкрутил передок своей тележки и сцепился колесами с нагруженным горой возом худого, как жердь, страдающего язвой желудка, парторга Жукова. Жуков порывисто повернулся к нему, блеснув оскалом золотых зубов в провале безгубого, как у черепа, рта.
- Куда прешь, черт очкастый? - злобно выкрикнул он, осаживая задравших головы коней.
- На Темнолесскую повел, - проводил глазами выехавшего со двора директора Евстигнеевич, - значит, на Нальчик маршрут. Ну, что ж, с Богом!
ГЛАВА 7
Середа не ошибся. Большой областной город был занят немцами почти без боя, после сравнительно слабой бомбардировки с воздуха и атаки передового отряда легких танков.
Военное и партийное начальство даже накануне вечером лишь смутно знало о приближении немцев, но точно об их движении осведомлено не было. А передовая механизированная колонна наступавшей на Северный Кавказ армии генерала фон Клеиста ночевала всего в тридцати километрах от города, в опустевшей казачьей станице, заселенной теперь семьями раскулаченных из Средней России. Телефонный провод оказался порванным то ли немецкой разведкой, то ли самим русским населением. Военное командование узнало о близости врага лишь на рассвете от прискакавших из занятого немцами села партийцев. Тридцатитысячный гарнизон состоял почти целиком из незадолго перед тем призванных старших возрастов - ближних колхозников, не только не обученных, но даже не вооруженных и не обмундированных. Их тотчас же подняли по тревоге и стали толпами выводить за город, на опушку некогда густой, а теперь сильно поредевшей Архиерейской рощи. Там наскоро рыли окопы. Офицеры надрывно матерились, расставляя огневые точки и перегоняя с места на место серых, обросших седой щетиной, мужиков.
В успех обороны не верил никто, от самого начальника гарнизона, до одноногого пьяницы Володьки, в прошлом красного партизана, а теперь расклейщика афиш и административных объявлений. Он, наскоро опохмелившись, с восхода солнца шлепал на стены и телефонные столбы только что отпечатанные обращения к гражданам, требовавшие от них сохранения порядка и веры в победу. Шлепал и посмеивался уже созревшему в его кудлатой голове плану. Этот план был очень заманчивым и обещал полный успех: забраться в разгар паники в городскую аптеку и запастись там ведром-другим спирту. А то и побольше.
"Его там хватает", мечтательно улыбался Володька всплывавшему над Архиерейской рощей солнцу.
Побеги с передовой начались тотчас же при появлении первых немецких бомбовозов. Мобилизованные колхозники залезали в кусты как бы по своей надобности и там исчезали, уползая в гущу орешника. Командиры туда не заглядывали. Некогда, да и незачем - всё равно все побегут!
Повальное бегство началось при появлении на горизонте первых танков.
- Танки, - сказал вполголоса смотревший в бинокль наблюдатель.
- Танки! - полным голосом повторили на командном пункте.
- Танки! - пронеслось волной по всей линии, а на флангах ее уже завопили:
- Танки!
Это и было командой, которую исполнили все. Фронт не дрогнул, как это принято говорить, а уверенно, даже четко обернулся к лесу и растекся по гуще орешника.
Начальник гарнизона выругался для порядка и махнул своему шоферу рукой с биноклем.
В лесу бросали винтовки и торопливо срывали знаки различия. Кое-кто из партийцев засовывал в дупла и под гнилые пни пачки документов. Коренастый, очень юный лейтенант, с по-детски оттопыренной, нетронутой еще бритвой губой, скинул совсем новенькую, ладно пригнанную гимнастерку, простовато, тоже с детским сожалением, посмотрел на нее и бросил в кусты.
- Черт с ней! В городе забегу к ребятам, найдут что-нибудь надеть. Барахло какое-нибудь, конечно. Чем рванее, тем лучше.
До города дошла лишь половина выведенных на передовую. Другую всосали в себя лес и поля с неубранной кукурузой. На улицах солдаты смешались с беспорядочно мечущимися кучками горожан, искавшие укрытия от бомб с воздуха. Кое-где уже горело. От высящегося на главной улице дома, принадлежавшего раньше первому богачу в городе, а теперь занятого обкомом партии, отваливали одна за другой разнокалиберные автомашины, то легкие эмки главков, то густо залепленные людьми и узлами грузовики. Перед горсоветом сваливали с дрог бочки ассенизационного обоза и спорили до драк за места. Потерявший фуражку милиционер махал наганом и визгливо матерился.
Растрепанная женщина с сухим от худобы интеллигентным лицом, вся запорошенная известковой пылью, почти несла повисшую у нее на плече очень похожую на нее девочку-подростка. Одна нога девочки волочилась и тянула по мостовой алую ленту свежей крови.
- Ах ты, беда, какая! В колено аль повыше? - подхватил подростка под другую руку пожилой солдат в латаных серых штанах. - Будто и знакомая? Я плотником при театре состоял. Будто и видел когда. Ну, вы, гражданка, не волнуйтесь, доведем ее до горздрава, там перевяжут. До больницы-то далеко. Наверное, в горздраве из докторов кто-нибудь есть. Вот дела-то какие. Страсть!
Пулеметного огня, открытого немцами вслед бегущим, в городской сутолоке почти никто не услыхал. Его заглушали хрипы и гудки автомашин, сталкивавшихся с вырывавшимися из боковых улиц подводами, ругань шоферов и подводчиков.
Потом центральные улицы разом опустели. Лишь кое-где выскакивавшие из домов люди торопливо заволакивали во дворы валявшихся на улице раненых. Здесь их было немного, но перед вокзалом, у каменных столбов, на которых некогда гордо красовались двуглавые орлы, прямо на мостовой лежал целый ряд. Два врача - старик в золотых старорежимных очках и другой молодой, в одной майке, с обнаженными жилистыми руками, торопясь, обматывали бинтами раны, не смывая крови и прилипшей земли, - воды не было. Брезентовая сумка с красным крестом торчала углом из кучи выпавших на мостовую марлевых катышей.
От главной городской аптеки, петляя зигзагами по аллее бульвара, ковылял Володька. В каждой руке у него было по полному, поблескивавшему на солнце ведру.
- Не зевай! - орал он на обе стороны. - Успевай! Там его всего две бутыли, ведер на пять в каждой. С собой увезли сволочи! Пользуйся, кто успеет!
Из других магазинов тоже что-то тащили: одни выволакивали ящики, другие сыпали сахар и муку в захваченные из дому мешки, а неудачники просто рассовывали по карманам, что под руку попадется.
- Сахару-то, сахару-то, прямо горой в "закрытом"! - кричала грудастая ба-ба в окно полуподвала. - Нюська, Нюська, ты подушки вытряхни, а наволочки мне давай! Ну, чего стала? - заглянула она в окно, став на четвереньки.
От бывших Архиерейских прудов, по крутому подъему, медлительно и уверенно похрипывая, скребя мостовую гусеницей, выползал первый пятнистый, как саламандра, танк. Его башня была закрыта, и сквозь прорезы виделись чьи-то глаза. За ним, метрах в пятидесяти, полз другой с открытым люком, на борту которого сидел офицер в серо-зеленой куртке с серебряными жгутовыми погонами. Он курил и помахивал дымящейся в мундштуке сигаретой выглядывавшим из ворот девушкам.
ГЛАВА 8
Тавричанин Демин, строивший хутор - теперь учебное хозяйство зооинститута, - был хотя и малограмотным, но дошлым. Широкие планы рождались в его чубатой, вихрастой голове - стригся он сам овечьими ножницами перед осколком мутного базарного зеркальца.
- В городу-то за это баловство пятиалтынный отдай, а нам зеркала и ладиколоны ни к чему.
Свою усадьбу он поставил на развилке дороги, шедшей от города на восток. От него к пригороду, сохранившему еще от суворовских времен название "форштадт", шла одна широкая дорога. К востоку же, в глубь хлебородной степной целины - две: одна к непролазным горным лесам Зеленчука, другая к долинам бурного Терека.
- И с одной и с другой стороны на базар подвоз пойдет, - рассуждал Демин, - меня ни одна подвода не минует. Не зевай только, хотя бы и при малой наличности. Назад, кто не расторговался, опять через меня. Значит, за полцены отдавать будут, податься некуда, как лещу в вентиле.
Через несколько минут после донесшейся из города пулеметной очереди примолкший и еще теснее сгрудившийся табунок на дворе учхоза услышал фырканье нескольких быстро приближавшихся автомашин.
- Авангард социализма на полном газе пошел, - прислушался Середа и широко размахивая вихлястыми, как цепы, руками, почти бегом ринулся к развилку дорог. - Надо поглядеть, кто парадом командует.
Вслед за ним из дверей конторы выскочил директор учхоза и парторг, оба с туго набитыми портфелями. Жена парторга протолкалась из табунчика локтями и побежала за ним к конюшне.
- Вася! Васенька! - заливчато причитала она на ходу тонким голосом. - Васенька, может и мне с тобой?
- А коров на кого оставишь? - злобно прокричала ей из толпы худая, иссохшая, как старая коза, женщина, совавшая такую же иссохшую, вислую, с синими жилками, грудь в писклявый сверток тряпья. - Две у нее теперича: своя и дилехторова. Ей оставляет.
- Кладовщик, ключ давай! - кричал от амбара сам директор, в то время как парторг выводил из конюшни запряженную в тачанку пару.
- Под сало подкапывается. Там его с полцентнера набрано, - зашуршали вокруг румяного кладовщика, - не давай, не давай ключа!
Сам он, стоявший в первом ряду толпы, попятился и юркнул в гущу.
От амбара отлетел смачный мат, и вслед за ним зазвучали глухие удары.
- Камнем замок сшибает. Чего глядишь, кладовщик? Твоя обязанность, Евстигнеич! Ты амбару сторож! Чего смотрите?
- У него наган. Вот тебе и чего! - огрызнулся кладовщик. Тачанка мягко прошуршала по накатному двору и скрылась за углом амбара.
- Обком в полном пленуме! - орал с края двора Середа. - Весь президиум налицо!
- Пойтить, посмотреть, - сам себе объявил Евстигнеич, и вся толпа нестройно потянулась вслед за ним к развилке. Навстречу ей от города валили густые клубы пыли.
Теперь, вслед за автомашинами, шли подводы. Они двигались волной в несколько струй, катились и по дороге и по жухлой неубранной кукурузе, обгоняли одна другую, сцеплялись упряжью и колесами. С возов падали мешки и узлы. Иногда с них же сваливались или сами спрыгивали люди, бежали рядом, давясь пылью и размахивая руками. На развилке волна разваливалась, растекалась на два русла, и по обоим, один за другим, катились серые клубы пыли.
До хутора долетали отдельные выкрики и ругань. Запоздалые автомашины, отчаявшись распугать толпу подвод ревом сирен, сворачивали в обход по кукурузе и фыркали в ней, обматывая колеса бахромой сухих будыльев.
- Поспешают очень, а куда? Это самим не известно, - рассуждал вслух Евстигнеевич. - Война теперь такая, что повсюду достает. Ничего положительного установить невозможно.
- Приперло под печенку - тут тебе и вся установка! Хошь не хошь, а беги, - бросил в ответ ему Середа.
На дороге завиднелись пешие одиночки. Изредка с узлами и мешками за спиной, но больше без клади, в какой-то смешанной, полувоенной одежде: на плечах пиджак или распоясанная блуза-толстовка, а под ней защитные полинялые штаны, обмотки, стоптанные брезентовые "танки". Редко кто в форме, с винтовкой. Такие больше в ладных гимнастерках, с темными квадратами от сорванных петлиц на воротниках.
- Вот они и главные силы идут, - рассмотрел в клубах пыли Середа быстро подвигавшуюся колонну всадников, - эскадрон войск НКВД во взводной колонне и в порядке даже, справа по три идут.
Шедшая рысью плотная колонна всадников разваливала на обе стороны толпу пешеходов, как лемех плуга рыхлую пашню. Эскадрон двигался без окриков, но даже запоздалые одиночные подводы, увидев его приближение, сами переваливали с дороги на комоватую степную залежь.
В памяти Брянцева всплыли какие-то давно потонувшие, затянутые тиной многих мутных тоскливых лет, далекие, неясные образы.
- Крепко строй держат, - вгляделся и он в проходившую колонну. - Седловка, саквы. Все в порядке. Вот она, дисциплина-то! И кони один в одного.
Всплывшие образы стали ясней. Отвердели и вырисовались в такой же строй таких же всадников, на таких же, но только не гнедых, а вороных конях.
Взвод. Его взвод. Корнета Брянцева. Марево. Был ли он когда-нибудь, этот корнет? А если б сейчас, вот отсюда, со двора учхоза, ударить со своим взводом им во фланг? В месиво, в крошонку вся колонна бы гробонулась.
Марево. Лезет чушь в голову.
Мутный людской поток стал заметно редеть. Подводы на сморенных, с набитыми холками лошадях тащились теперь поодиночке. На них сидели мелкие партийцы, часть которых Брянцев знал в лицо.
"Неудачники. И здесь в хвосте плетутся", - подумал он, и, словно угадав его мысль, на нее ответил Евстигнеич:
- Я эфтих коней знаю. Они с ветеринарного пункта. Ихний лазаретный выпас в овраге, как от фурштата к нам иттить. На таких конях далеко не уедешь. Значит, и здесь опять кому что достанется.
Солнце стояло еще высоко, но дорога уже опустела. Волна беженцев спала. Теперь и одинокие пешеходы двигались редкими, разрозненными группами, по три-четыре человека.
- Немного народу из городу-то ушло, - сделал свой вывод Евстигнеич, - какое-никакое, а у каждого свое добро есть. Куда от него иттить? Ну, разве что петля на шее, тогда, ясно-понятно, все для своего спасения покинешь.
Последней по улегшейся пыли дороги протянулась короткая цепочка раненых.
- Один, два, шесть, семь. Семеро явно из лазарета плетутся, видите - перевязанные, - просчитал Миша, - а последний хромает.
Этот, шедший последним, завернул к хутору, проковылял волоча больную ногу по колючему бурьяну и, не дойдя до примолкшей толпы, сел прямо на землю.
- Пить кто-нибудь принесите, - махнул он рукой. - Смерть горло пересохло.
Две женщины тотчас побежали за водой. Остальные придвинулись к раненому и окружили его плотным кольцом. Все молчали.
Молчал и сидевший в бурьяне, размазывая по лицу пыль и пот рукавом накинутой на больничное белье шинели.