- Мы здесь, - подвинул он палец немца своим, - здесь, где расходятся две дороги. У вас обозначены только деревья, строений тогда, вероятно, еще не было.
- А-а-а? Вы знаете и топографию? Вы были офицером? - еще добродушнее заулыбался немец. - Это совсем хорошо. Gans gut… - похлопал он по руке Брянцева.
- Одна идет на Темнолесскую, вот она, - указал Брянцев на левую дорогу развилки. - Вот та. Другая, эта - на Барсуки.
- Скажи, на Невинку, - послышался сзади хрип Середы. - Барсуки - что? Кто их знает, а Новинка - переправа, на нее направление надо взять.
Брянцев оглянулся и увидел позади себя всех наличных мужчин учхоза. За ними кучились женщины и дети, но напирать не решались. Молотилка впереди всех, рядом с Брянцевым, делал осторожные попытки, обогнув немца, пробраться к мотоциклам, но, вероятно, всё же побаивался внеочередного подзатыльника от стоявшей невдалеке матери.
- Вы им закусить предложите и… по рюмочке… - дергал Брянцева за рукав кладовщик. - Это обязательно надо. Литровка у меня найдется. А бабы уж за сметаной, за салом побегли.
- Я тоже жену за медом послал, - дергал его за другой рукав Ян Богданович. - Мед свежий, первокачественный.
Брянцев снова оглядел все лица: "Любопытства много. Искательность, подхалимство тоже есть. Вот хотя бы у кладовщика. А враждебности нет. Ни у кого нет"…
- Наши крестьяне предлагают вам и вашим солдатам немножко закусить. Мед, сметана, по стаканчику русской водки. Вы разрешите?
- Благодарю. Но сначала я должен выполнить приказ. Через сорок-пятьдесят минут мы вернемся той же дорогой, и тогда можно будет сделать остановку. Значит, Невинномис-кая, - с трудом выговорил немец, - там? Прекрасно, - протянул офицер руку Брянцеву. - Теперь всё ясно. Мы еще увидимся и не позже как через сорок минут. Нам нужно лишь проконтролировать эту дорогу на двадцать километров.
Немец впрыгнул в кабину, и мотоциклы без команды зафыркали по шоссе. Молотилка провожал их восхищенным взором, продолжая все же придерживаться за полу пиджака Брянцева.
- Обращение вроде деликатное, - пробасил спустившийся с крыльца конторы бухгалтер, он же теперь и отец Павел. - Сообщения газет о зверствах и насилиях подтверждения не получают. Однако осторожностью пренебрегать не следует, равно как и выявлением дружелюбия и покорности. Посему же вам, женщины, надлежит взять из директорской комнаты стол, очистить его от всего непотребного, - явно впал он в церковно-учительский тон и даже волосы на затылке оправил, словно они были длинными, - покрыть его чистой скатертью или чем иным соответственным. Стульев тоже набрать и посуды, коей хлебное вино вкушать полагается, по преимуществу стеклянной и по возможности не побитой и не выщербленной.
- Правильно плануешь, отец бухгалтер, - перебил Середа, не подававшую признаков близкого конца речь отца Павла. - Бабы! Живо! Одна нога здесь, другая там! Тащи, что у кого найдется. Помидорчиков, огурчиков соленых. Да на блюдцах, как полагается, а не в навал! А ты, кладовщик, за полками у себя пошукай, чего там из директорской брони завалялось.
- Без тебя знаю.
- А знаешь - так действуй!
Женщины мигом разбежались по домам. Анютка, кликнув ребятишек, повела их табунчиком в контору. Оттуда, цепляясь за притолоки ножками, выплыл стол, а за ним потянулась вереница стульев. Отец Павел внимательно осматривал каждый предмет, а стол даже пальцем поковырял.
- Не мыли, выражаясь конкретно, с самого дня совершения октябрьской революции. По размерам же его, пожалуй, достаточного покрова во всем здешнем поселении не отыщется, - всё увереннее и увереннее вкладывался он в стиль семинарского красноречия.
Но эти опасения отца Павла не оправдались. Едва стол был обметен и установлен в тенечке у крыльца, как, словно выросшая из-под земли, активистка Капитолинка покрыла его слежавшейся, слегка пожелтевшей, но широкой, с узорной каймой добротной скатертью.
Евстигнеевич, щурясь своими медвежьими глазками, присмотрелся к ней и тихонько шепнул Брянцеву:
- Эту самую скатерть я помню. Признаю. Деминская она. У него на праздничный стол постилали. И меточка его с угла вон виднеется. Значит, вот еще когда заграбастала. Ты старайся, - подмигнул он самой Капитолинке, - твоя статья в текущий момент очень даже сурьезная.
Активистка и сама понимала "сурьезность" своего положения. Она торопливо разгладила слежавшиеся складки скатерти и метнулась назад к дому.
- Сейчас еще салхветок к ней представлю. Куда я их забельщила, никак не припомню. Из ума вон.
- Ума твоего не хватит, чтоб упомнить всё, чего нахватала, - раскатисто пустил ей вслед Середа.
- А твое на собственном чердаке помещается? - незлобно подцепил его веселый зоотехник.
- Мое дело иное, - ощетинился на него бывший конвоец. - Верно, забирал добро от буржуев в гражданскую. Так то война была. Значит, трохвеи. Я за них жизнью своей рысковал. А чтоб от чужого разорения пользоваться, такого я себе не допускал. Или чтоб писать на кого. Этого за мной нет. Кого хошь спроси.
- Что было, то было и травой поросло, - распевно протянул Евстигнеевич, - у кажного свое было, - посмотрел он по очереди на перекорявшихся. - Его и поминать теперь нечего. Кто Богу не грешен? Время такое стояло, что и нехотя все безобразили. Так, отец Павел?
- Истинно, - подтвердил, как с амвона, бухгалтер, - Господу Богу ответ каждый сам даст, мы же ближним своим не судьи. "Кто без греха, тот первый брось камень" в Евангелии сказано.
- Правильно сказано, - помягчел Середа, - умная это книга. Я ее всю в точности знал, когда в хоре церковном пел.
- Да ведь и я тоже пошутил только, - оправдывался зоотехник, - какая тут может быть обида.
- Что было за каждым, это теперь подлежит забвению, - огладил рукой сверху вниз бритый подбородок бухгалтер, - предадим забвению личные распри и злобствования.
- Бородку-то, отец бухгалтер, теперь опять отрастить надобно, а то не по форме получается, - деловито посоветовал Середа, - служение-то свое восстановите ведь?
- Всенепременно. Но сие обсуждению здесь не подлежит, а на повестке дня стоит вопрос общего продовольствования. Обмолоченное зерно у нас имеется, но куда теперь на размол его вести, раз Гулиевская мельница взорвана, это никому не известно. Также и по части скота, то есть бывшего показательного стада, отары овец породы Рамбулье, молодняка и прочего. Всё это подлежит учету и сохранению. Но одновременно встает вопрос пользования, ибо хотя и не единым хлебом сыт человек, но без оного хлеба сему человеку обойтись невозможно.
- Это дело первейшее, - поддакнул Евстигнеевич, - пускай вот они, - указал он на Брянцева, - у офицера спросят, как и что. Разрешение какое там возьмут или как иначе.
"Действительно, кроме меня, этого сделать некому, - подумал Брянцев. - Вот и попал самотеком в "народные избранники". Жрать-то ведь надо. И какой-то регулятор экономики нужен. Значит - власть. Вероятно, она и всегда так зарождалась: не сверху, а снизу. Не от стремления повелевать, но от необходимости быть подвластным".
- Спросить я, конечно, спрошу, - сказал он громко, - но вряд ли получу точный ответ. Ведь это только разведчики, передовой разъезд, какой-то случайный младший офицер. Что он знает?
- Это мы понимаем, что разъезд, а всё-таки спросить надо, - поставил точку Середа. - Бабы, готово у вас?
Вокруг стола шла суетливая толкучка. Каждая хозяйка что-нибудь принесла, то на тарелке с каймой из розанов, то в глиняной чашке. Ольгунка распоряжалась, перекладывала, расставляла. Ее никто не ставил на это дело, но тоже как-то само собой вышло, что все женщины, в обычное время завзятые спорщицы и "протестантки", теперь молча и беспрекословно подчинились ее авторитету, лишь изредка подавая сами советы. И то неуверенно, даже просительно.
- Зеленым лучком, а не репкою помидоры-то посыпать было бы антиллигентнее?
- К творогу сахар нужен, а нет его. Значит, мед к творогу ставьте.
Полчаса пролетели незаметно, и по дороге, но теперь уже в обратном направлении, снова задымились клубы пыли.
- Вертаются! Ишь, на машинах как быстро скатали!
Завернув на двор, офицер что-то крикнул. Передовая машина сделала заезд и стала. Солдаты упруго спрыгнули с седел и из кабин.
- Смотри, пожалуйста, - удивился Середа, - оружие в корзинки кидают.
Солдаты действительно сбрасывали ремни автоматов и, расправляя затекшие ноги, шли гурьбой к столу.
Долговязый офицер прошагал прямо к Брянцеву и представился:
- Зондерфюрер Шток. Мы можем пробыть здесь не более пяти минут. Пусть солдаты съедят что-нибудь, но не садятся, - сказал он громко, обращаясь уже к ефрейтору.
- Могу вам предложить? - пододвинул к немцу налитую рюмку Брянцев.
- А вы сами? Давайте выпьем вместе за скорое окончание войны, за мир, за дружбу!
"Отравы боится", - подумал Брянцев, наливая себе в чашку. Но немец, не дожидаясь его, вытянул свою рюмку мелкими глотками и потянулся к рдевшим на большом блюде помидорам.
- У русских хороший обычай: сначала выпить, а потом съесть. Это усиливает аппетит. Впрочем, на войне аппетит не всегда приятен, - засмеялся он.
"Удобный момент заговорить о продовольствии", - подумал Брянцев. - Как поступить с выдачей населению продуктов питания? - начал он. - Ведь вы знаете, что мы жили в системе государственной экономики. Скот, например, государственный, да и хлеб тоже, - завел он издалека.
- Война ломает все системы, господин учитель, - перебил его эондерфюрер. - Ваш вопрос излишен, но русские нам часто его задают. Конечно, берите, что надо, и пользуйтесь. Это совершенно ясно.
- Можно ли получить от вас письменное разрешение?
- Квач! - засмеялся офицер. - Какое разрешение? Как могу дать вам его я, не имея на то приказа? Берите и ешьте! Это - война. Потом прибудет гражданское управление и всё войдет в норму, порядок. А пока - война, война, господин учитель, и в прошлом, кажется, тоже офицер. - Но что это? Пожар? Смотрите! - указал он на дом, занимаемый Капитолинкою, от крыльца которого вздымались змеями огненные языки. - Распорядитесь тушить!
Но Брянцев не успел сказать ни слова, как Середа, зоотехник и Мишка разом понеслись к огню. Однако, столкнувшись с бежавшей оттуда Анюткой, и поговорив с ней, повернули назад. Все они чему-то смеялись.
- Вот стерва, как в один момент обернулась! - грохотал Середа. Ну, и ловка! Своего не упустит!
Обогнавшая мужчин Анютка повалила, как из мешка:
- Что делает, что делает - сказать невозможно! - сыпала она, поправляя сбившийся платок.
- Да кто она? Говори толком! - прикрикнул на нее Брянцев.
- Она же самая, Капитолинка…
- Она огонь запалила?
- И валит и валит в него, как попало.
- Чтоб тебя черт, - рассердился Брянцев. - Что валит? Зачем огонь?
- Книжки валит и патреты. Прямо ворохом насыпает! А сама все причитает. Разбойники, кричит, людей обманывали и других себе пособлять заставляли! Всякие там слова.
- Ничего не понимаю.
- Не сразу и поймете, - хохотал подошедший зоотехник, - активистка наша стопроцентная на сто градусов, то есть даже на все сто восемьдесят переворачивается. Что, думаете, там горит? - махнул он рукой на разраставшийся дым. - Все основоположники во главе с самим "хозяином". Горючего хватает! У нее ведь все подписные издания были. Ишь, Марксы-Энгельсы как полыхают!
- Патрет Сталина на самый верх установила, - перебила его Анютка, - прямо в рыло ему плюет. А сама…
- Не то еще увидим. Она, глади, опять в начальство словчится проскочить, - хрипел Середа. - Только мы теперь по-иному дело повернем.
- Это население сжигает книги Маркса и Энгельса, - коротко объяснил немцу Брянцев.
- И хорошо делает. Ну, до свидания, - протянул немец руку и одновременно резко выкрикнул команду.
- Пропуск в город у него попросите, - теребил Брянцева сзади Мишка. - Пропуск мне очень нужен.
- Может ли получить у вас пропуск в город вот этот студент? - догнал немца у машины Брянцев. - Он живет там.
- Какой пропуск? Зачем? - крикнул тот с зафыркавшей машины. - Пусть идет домой. Но лучше до темноты, иначе может быть задержан патрулем! - кричал он уже с ходу.
- Значит, я потопал, - подтянул пояс Мишка, когда Брянцев перевел ему ответ. - Времени терять нечего, а то не добегу до захода - на самом деле зацепят.
- А зачем вам в город, Миша? - вмешалась Ольгунка. - Оставайтесь здесь. Сейчас и мы есть будем.
- Да, будем, - подтвердил и Брянцев, разом ощутив сжигавший его желудок голод. - Вот видите, сколько на столе осталось. А мы весь день не ели. Ешьте, - угощал он Мишку, набив и себе рот.
- Некогда, Всеволод Сергеевич! Вот разве на дорогу кусок хлеба прихвачу. Некогда! Надо.
- Зачем надо? - допытывалась Ольгунка. - Ничего вам там не надо.
- Надо, Ольга Алексеевна, - решительно заявил Мишка и вдруг густо покраснел до самого верха оттопыренных ушей. - Надо. У меня там неотложное дело.
- Знаю я это дело, - хитро засмеялась Ольгунка. - Оно в малиновом берете ходит. Ишь, как покраснел! Никуда не убежит ваше дело. Его папа-мама от своего домика не двинутся.
- Вы уж выдумаете, - совсем смутился Мишка. - И ничего не это. А другое дело. Пока! - торопливо зашагал он к дороге.
ГЛАВА 11
Знакомство и даже дружба Миши Вакуленко с Брянцевыми начались совсем незаметно и для него и для них.
Во дворе жакта, где жили Брянцевы, в углу между колодцем и мусорной свалкой, стояла какая-то развалюшка, должно быть остатки дровяного сарая бывшего владельца. Крыта она была железом, положенным на обрезки каких-то тоже железных прутьев, почему эту крышу и не растащили на дрова в течение всех двадцати пяти лет счастливой жизни под солнцем коммунизма. Окон в ней не было, дверь же, конечно, сгорела в чьей-то печке в какую-то морозную зиму.
Вот этот буржуазный пережиток и привлек к себе внимание первокурсника Вакуленко, когда он, окончив колхозную десятилетку, переселился в областной университетский город. Получить разрешение на ремонт за свой счет веселому Мишке было нетрудно, тем более что председательница домкома - крикливая баба лет за сорок - благоволила к юнцам, особенно круглолицым и кудреватым, а Миша обладал обоими этими качествами.
Ремонт производил он единолично и закончил его в одну неделю. Как и откуда добывал студент нужные материалы, какие-то обрезки фанеры, сучковатые слеги, ржавые, погнутые гвозди было известно только ему самому, но все это снабжение протекало без перебоев, и лишь с известью для штукатурки получилась некоторая неувязка. Едва начав штукатурить, Мишке пришлось прервать работу и проследовать с пришедшим милиционером на стройку близлежащего маслозавода. Однако и этот этап был им пройден, очевидно, благополучно, так как вернулся он уже в одиночестве и в самом радужном настроении, а, проходя мимо окна домкомши, даже подмигнул ей:
- Ничего! С каждым человеком можно договориться. Главное - психологический подход! К тому же всего полмешка, да еще извести, а не цемента. Точка!
В дождливый осенний день, когда Ольгунка, чертыхаясь, тянула на ослизлой веревке ведро из колодца, Мишка в одной рубашке выскочил из своего обновленного пережитка буржуазных времен и выхватил у нее веревку.
- С чего вы? - ощетинилась на него Ольгунка. - Сама вытяну. Чертова жизнь проклятущая, - попыталась перехватить у него веревку, но Мишка легонько отвел ее руку, ловко выхватил ведро из почти развалившегося сруба и, шлепая по грязи, понес его к дому.
- Дайте! Сейчас же поставьте, - забегала сбоку Ольгунка, - я сама. Кто вас просит?
Но студент не отдавал ведра, а только набавлял ходу.
- Идите к себе, - постепенно смягчалась Ольга, - я в калошах, а у вас ботинки худые. Вон дыра какая! Да еще в одной рубашке. Зачем вы выскочили?
Когда Миша водрузил ведро на полагающийся ему по рангу ящичный постамент, Ольгунка совсем помягчала и звонко рассмеялась.
- Вот еще кавалер отыскался! Теперь женщины равноправны, и все галантности отменены.
- Не для галантности, а для уважения, - внушительно ответствовал Миша, - я на литфаке. Всеволод Сергеевич у нас читает.
- Вот, значит, как, - в тон ему согласилась Ольгунка, - значит, уважение. Ну, уважитель, выпейте стакан чаю, как раз горячий.
- Это можно, - распустил во всю ширь свое полнолуние Мишка, - чаи, если с сахаром, это…
- Даже с оладьями, - не дала ему договорить Ольга. Так у колодца, как в седые библейские времена, завязалась дружба между недоверчивой к людям и всегда готовой ощетиниться интеллигенткой уходящего в прошлое типа и пришедшим в вуз из колхоза юнцом.
Самого Брянцева эта дружба сперва удивила.
- Ведь ты, Ольгун, вся полна протеста, то скрытого и подавленного в самой себе, то частично прорывающегося. Протеста против всей современности в целом, всего течения жизни. Тебя даже вот этот фонарь около нашего дома злит, потому что он в советское время поставлен.
- Потому что занавесок нет, и он спать мешает.
- А занавесок нет, потому что советская власть, - смеялся Брянцев, - от нее все качества. А Миша современный студент, продукт этой власти, колхозник, пришедший в высшую школу пешком, с котомкой за плечами.
- И совсем не продукт, - ершилась Ольгунка, - и раньше Ломоносов черт знает откуда пешком шел с такой же котомкой. А в Мише есть то, чего ты не хочешь или не умеешь увидеть: старое, настоящее, вечное, от земли. У него все просто и все от сердца. Он людей любит, уживается с ними не потому, что так надо, так ему кем-то предписано, а потому, что ему самому хочется ужиться, по-хорошему со всеми быть. Где ж тут современность, товарищ доцент? Современность - борьба. Борьба, грызня со всеми и против всех. Все и везде грызутся. В комнате, в очереди, в трамвае, в литературе, в учреждениях. Все теснят друг друга, давят, травят, подсиживают. Это подлинная современность, чтоб ей черт!
В установившихся и окрепших отношениях Миши с Брянцевыми, между ним и Всеволодом Сергеевичем всегда лежало какое-то пустое пространство. Они дружили, порою откровенно разговаривали на серьезные темы, но смотрели друг на друга словно через стекло. А между Мишей и Ольгой этого стекла не было. От каждого из них к другому шло тепло. От Ольги - смешанное с неизжитым в ней материнством, а от Миши - с чуть уловимым отсветом романтики, влюбленности пажа в королеву. Ольга была для него отражением какого-то иного, необычного мира, но не враждебного, а, наоборот, влекущего к себе и вместе с тем недостижимого и непонятного. Но она была сама по себе все же реальна и близка ему. Ей он выкладывал все, что попадало на сердце, даже то, чего он не говорил самым близким своим друзьям-сверстникам. Он знал, что ей можно сказать и о том, как улыбнулась ему сегодня утром Мирочка Дашкевич, его однокурсница, дочь самого популярного в городе доктора, и о том, какая морковь выросла в прошлом году на приусадебном участке его семьи.
- Вы не поверите, в полметра длиной! Да красная! Да сочная! Толщиной с руку мою.
Теперь, торопясь поспеть в город до темноты, Мишка мысленно подводил итоги впечатлениям дня. Некоторые фразы он произносил даже вслух, особо подчеркивая их, как привык делать, задалбливая в школе нудные физические и химические формулы.
"Вот они, какие немцы оказались в натуральном виде. Положим, судить по одному только передовому разъезду нельзя. Но всё-таки"…