К этому времени был назначен новый директор нашего управления – полковник Марго, который положил конец "торговле секретами", особенно с американцами. "Я ненавижу америкашек, – говорил он в узком кругу, – потому что они выжимают нас как лимон, а взамен – ничего, кроме беспокойства и неприятностей. Так что вместо того, чтобы давать себя обманывать, старайтесь быть похитрее с этими гангстерами. Или же отделывайтесь от них. Я не хочу давать им больше того, что им полагается".
Иногда полковник любил прихвастнуть. "Недавно я встречался с шефом немецкой разведки, – сказал он как-то моему начальнику. – Мы договорились, что ценная информация о Советском Союзе будет направляться к нам".
Страны – члены НАТО – в принципе обмениваются информацией. Но в мою бытность в Бельгию поступали лишь те сведения, которые, по мнению руководителей американской разведки – истинных хозяев разведывательных служб НАТО, нам положено было знать. Зачастую они содержали старые, уже известные факты и данные. Американцы, в свою очередь, требовали, чтобы все разведки стран – членов Атлантического Союза – направляли им "для обобщения" еженедельные отчеты, касающиеся в основном сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил Советского Союза. Там эти данные объединялись, проверялись и затем в виде аналитических обзоров с выводами ЦРУ и РУМО (разведывательное управление министерства обороны США) рассылались партнерам по НАТО.
Между тем пришло время расстаться с моим "учителем" – Мэртенсом. Его повысили в звании и перевели в стратегическую авиацию на оперативную работу.
На место Мэртенса назначили бывшего штурмана бомбардировочной авиации Лионарда. Он отличался от других ярко-рыжим цветом волос и резким запахом какого-то ядовитого одеколона, который, однако, не мог перебить дух винного перегара, который исходил от него и ранним утром, и поздним вечером. Майор Лионард был железным человеком с железной логикой. Перво-наперво он считал, что работа не волк и что, во-вторых, питие определяет сознание. Он неплохо относился ко мне, потому что я к тому времени уже весьма квалифицированно составлял разведсводки. Ему оставалось лишь подписать их и отправить в секретариат службы как свое собственное творчество.
Рабочий день "Рыжего" складывался весьма своеобразно. На работу он приходил с получасовым опозданием, чтобы был ясно виден временный барьер, отделяющий "начальство" от "рядовых". До 11 часов он читал газеты и беспрестанно курил трубку. Затем отправлялся в бар, возвращался к 12 и отбывал сразу же домой обедать. После его ухода я открывал настежь окна, чтобы избавиться от запаха, более ужасного, чем автомобильная гарь. Возвращался Лионард только через час после окончания обеденного перерыва. Лицо его напоминало очищенную свеклу, и распахнутые окна уже не помогали… Бравый майор до окончания работы успевал еще два-три раза спуститься в бар и иногда добирался до своей машины походкой матроса, сошедшего на берег после длительного плавания. Начальство знало, что Лионард пьет, но почему-то не трогало его. Впрочем, дело делалось. Я работал за двоих, и майор поэтому весьма ценил мое усердие, регулярно представляя меня к поощрениям.
Шло время… Я все больше и больше убеждался в том, что наша служба – небольшой винтик в огромном натовском корабле, все рычаги управления которого находятся в руках американских капитанов. Думал я и о своей жизни. "Три главных события переживает человек, – говорил французский просветитель Жан де ля Брюйер. – Он рождается, живет и умирает. Но он не чувствует, когда рождается, страдает, умирая, и не успевает осмыслить свою жизнь, пока живет".
Человеческая жизнь, что она такое? Для чего я живу? Ради денег? Но разве могут они продлить мою жизнь? Ради счастья? Но я не определил, что важнее для меня: собственное эгоистическое счастье или счастье всех других. Человеческая жизнь, отдельная человеческая жизнь – это лишь маленькая искорка из гигантского костра мироздания. Она загорается и гаснет. Но как? Забирая тепло себе или отдавая тепло другим? Вот какой искоркой быть в этом костре – мне и предстояло решить, хотя решение это пришло значительно позже.
Часто у меня спрашивают, когда впервые зародилось сомнение в правильности выбранного пути. Положа руку на сердце – не сразу. Это сейчас понятно всем, что Советский Союз первым не начнет войны. Просто не сможет этого сделать в силу целого ряда политических, экономических и социальных причин. А тогда, в разгар "холодной войны", я не раз находился под влиянием психоза неизбежности военного столкновения между двумя мировыми системами. Понадобилось время для прозрения. Впервые я почувствовал, что мы идем куда-то не туда, получив указание принять участие вместе с работниками сектора "психологической войны" в организации курсов по подготовке следователей для допроса "советских военнопленных". Директива по этому "мероприятию" последовала от руководящих органов НАТО. Для этой цели были взяты на учет все военные, говорившие по-русски. Отдел кадров получил приказ подготовить для нас списки выходцев из русских семей, проживающих в Бельгии. Через несколько недель "курсы" начали свою работу.
Обучение будущих "следователей" состояло из двух частей – теоретической и практической. Программа была составлена по "следователю", кроме имени, года рождения и личного номера… Запомнивший эту "биографию" курсант помещался в темной комнате. Внезапно загоралась сильная лампа, направленная прямо в лицо, и допрос начинался…
К этому времени я уже долго занимался изучением русского языка и достиг, надо сказать без ложной скромности, немалых успехов, что, кстати, и заметил подполковник Колперт. И вот как-то мне предложили попробовать роль "пленного". Мои успехи превзошли все ожидания. На некоторое время я превратился в профессионального "подследственного". Вживаясь в "биографию" моих ролей, я обратил внимание на то, что все советские военнослужащие попадают в "плен" почему-то в русских городах. "Кто же агрессор в таком случае?" – спрашивал я себя. Впрочем, возможно, и в русских спецподразделениях таким же точно образом проходили тренировочные "допросы". Кому же, в конце концов, хочется воевать на своей территории? Лучше на чужой…
"Лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать", – кажется, так утверждал Марко Поло, предпочитавший книгам путешествия. Я решил при случае попросить начальство направить меня в Советский Союз для стажировки. Мне не терпелось познакомиться с народом, который одолел казавшийся несокрушимым Третий рейх, который первым послал в космос человека и о котором столько шумела западная пропаганда…
Однако удобного случая для разговора на эту тему как-то не представилось. Но, как говорит старая восточная пословица: "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе". Он, этот "Магомет", явился ко мне в образе подполковника Колперта, с которым я встретился однажды уже после прекращения работы курсов в кабинете моего рыжего шефа.
– Ван, подполковник Колперт назначен военным атташе в Москву. Он неплохого мнения о тебе.
– Очень приятно. Поздравляю вас, господин подполковник.
– Спасибо.
– Но ему нужен помощник, разбирающийся в авиации.
– Чем могу служить?
– Тем, что ты поедешь в Москву. Как, подполковник, подходит наша кандидатура?
– Конечно, подходит. Если я не ошибаюсь, он производит впечатление славного малого. – Потом, обращаясь ко мне, добавил: – Я буду доволен, если вы согласитесь. Ваше знание языков, особенно русского, мне очень помогло бы.
Итак, вроде все складывалось самым наилучшим образом. Фортуна подкинула мне из своего рога изобилия неожиданный и приятный сюрприз в лице подполковника Колперта, который согласился взять меня в Москву. Наконец-то появилась реальная возможность увидеть столицу таинственной страны за "железным занавесом". Но я никогда не верил в легкие решения сложных проблем. "Где больше ума, там меньше везения, где больше везения, там меньше ума". Примерно так звучит в переводе с древнегреческого одно из изречений Аристотеля. Я не считал себя любимцем фортуны и поэтому решил еще раз переговорить с глазу на глаз с Колпертом, чтобы получить от него подтверждение ранее данного обещания. Такой разговор состоялся через несколько дней после нашей встречи у "Рыжего".
– Разрешите, господин подполковник?
– Заходите, Ван Энгеланд. Чем могу служить?
– Я хотел бы вернуться к нашему разговору в отношении Москвы. Если вы не передумали и не подобрали другого человека на место, обещанное мне, то я готов ехать.
– Нет, у меня не возникло за это время никаких сомнений по поводу вашей кандидатуры. Более того, я уже говорил о вас с генералом. Так что подавайте рапорт. Я вас поддержу.
Поблагодарив подполковника, я, не теряя времени, принялся за составление прошения о предоставлении должности помощника бельгийского военного атташе в Москве и через три недели получил официальное уведомление об удовлетворении моей просьбы.
Наступили лихорадочные дни. Честно говоря, я не знал, с чего начать: то ли с теории, то ли с практики. Читать ли книги и справочники по Советскому Союзу, или шить меховую шубу на случай сибирских морозов?
И вообще, что брать с собой, имея в виду такие незнакомые мне понятия, как русская зима, гастрономы, рубли, несоизмеримость масштабности расстояний и образа жизни по сравнению с бельгийскими мерками. Между тем подполковник Колперт уехал на несколько дней в Москву, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой своего будущего "хозяйства". Я с нетерпением ожидал его возвращения, чтобы посоветоваться, так сказать, со свежим "москвичом". Однако его впечатления от командировки внесли в мою душу больше сомнений, чем ясности. Впрочем, может быть, потому, что подробной беседы у нас не получилось – подполковник куда-то очень торопился, да и настроен он был весьма агрессивно. "Не знаю, что вам посоветовать, – ворчливо говорил он. – В магазинах не густо. Если не хотите тратить валюту, запасайтесь консервами до очередного отпуска… Я уже не говорю о носильных вещах и других предметах обихода. Цены в магазинах и на рынках "фантастические"… Короче говоря, в аэропорт я приехал экипированный не хуже, чем Амундсен накануне экспедиции на Северный полюс.
…"Каравелла", подпрыгнув, оторвалась от бетонной дорожки брюссельского аэродрома. Светило щедрое мартовское солнце. В салоне самолета, где мне было отведено место, находилось двенадцать пассажиров. Хорошо, что не тринадцать. Мне это число не нравилось. В общем-то я не суеверен, особенно, когда стою на земле, а вот в небе, рядом с Богом… За время работы в авиации пришлось видеть всякое. "А не так уж много летит желающих посетить Страну Советов", – подумал я. Неподалеку сидела симпатичная девушка, строгая и молчаливая. Она явно намекала своим поведением на то, что не желает ни с кем заводить знакомство. Наверное, сотрудница какого-нибудь советского учреждения в Брюсселе. Кстати, и подполковник Колперт говорил мне, что русские до удивительности нелюдимые и подозрительные люди. Я ошибся. Таинственная незнакомка оказалась новой стенографисткой бельгийского посольства в Москве Сильвией Стерке. Ей, между прочим, потом подложил большую свинью военный атташе, нет, не Колперт, а приехавший вместо него полковник Годе. Но об этом особый разговор… Никаких загадок не представляли двое веселых пассажиров, которые сразу же после взлета вытащили бутылку виски и начали к ней активно прикладываться. С каждым глотком лихие американцы становились все более шумливыми. К посадке в Варшаве они явно перебрали и смогли подняться со своих кресел только после третьей попытки. По сравнению с "Рыжим" они, конечно, были слабы. Я вспоминал о своем бывшем шефе с большой теплотой. Он дал отличную характеристику на меня начальнику разведуправления, с которым довелось побеседовать за день до отъезда в Москву.
– Желаю вам успехов на новом поприще. Надеюсь, что вы оправдаете наше доверие.
– Благодарю вас, господин генерал. Мне бы хотелось уточнить один деликатный вопрос, касающийся моей будущей работы.
– Да, пожалуйста.
– Я еду в Москву как помощник военного атташе или для другого дела?
– Нет, "делом" будет заниматься подполковник. Это его прямая обязанность. Ваша же задача – заниматься всей его канцелярией. Обрабатывать материалы, составлять отчеты, вести переписку. Не беспокойтесь, подполковнику даны подробные указания на ваш счет… В общем, в чужие дела не суйтесь, мой друг, хватит своих.
Начинало смеркаться. Самолет подлетел к Москве. Зажглись световые табло: "Пристегнуть ремни", "Не курить". На французском, английском и немецком языках стюардесса объявила, что температура в городе минус девять градусов. "Прохладно для конца марта", – подумал я. Через иллюминатор было видно, что на земле лежит снег. "Каравелла" побежала по обрамленной сигнальными огнями посадочной полосе, затем замедлила бег и начала подруливать к отведенному месту стоянки. Когда самолет остановился, я взял ручную кладь и пошел к выходу, где уже стояли два советских пограничника. Один из них взял мой паспорт, внимательно посмотрел на меня и знаком разрешил пройти. Спустившись по трапу и войдя в здание аэропорта, я столкнулся нос к носу с седовласым человеком, который внимательно смотрел на меня. Он заговорил по-французски:
– Месье Ван Энгеланд?
– Да, это я.
– Дюбюрк, из бельгийского посольства. Рад вас приветствовать. Машина ждет снаружи. Сейчас покончим с формальностями и поедем.
Встречавший меня оказался в "ранге" швейцара. Уже потом я узнал, что работники посольства, включая и самого посла, весьма недоброжелательно отнеслись к назначению военного атташе и его помощника, поскольку считали, что они причинят им дополнительные хлопоты. Поэтому на аэродром и послали швейцара…
На следующий день – это было 1 апреля – начался мой первый официальный день в бельгийском посольстве. Он целиком ушел на знакомство с сотрудниками, которые, разумеется, надавали мне сразу кучу "полезных" советов. Самый главный из них – не заводить несанкционированных знакомств с русскими и другими людьми из стран за "железным занавесом". Мне так и сказали: "Если вы хотите быстро получить обратный билет на самолет, вам достаточно показаться в обществе советских людей". Конечно, это предостережение касалось "чистых" дипломатов и других посольских сотрудников. Нам с Колпертом это, естественно, не грозило. Хотя докладывать о всех контактах с советскими гражданами нам тоже ставилось в обязанность. Тем не менее, мне не раз доводилось быть свидетелем неожиданных и досрочных отъездов моих бывших знакомых. Правда, как я уже заметил выше, есть категории дипломатов, которым не только не запрещается, а, наоборот, весьма рекомендуется заводить связи среди советских людей…
На дипломатических приемах и различных раутах по торжественным случаям они резко выделяются из многоликой массы гостей с микронной точностью подогнанными парадными мундирами, обилием аксельбантов, крестов и медалей и, естественно, бравой выправкой. Представители военных атташатов легко знакомятся, безбоязненно направо и налево раздают свои визитные карточки и вообще ведут себя, как простецкие "рубахи-парни", которые сразу же, без оглядки готовы отправиться хоть на край света с "приятным" собеседником…
В Большой Советской Энциклопедии на букву "А" написано просто, конкретно и ясно: "Атташе военные" военно-морские, военно-воздушные – должностные лица дипломатического представительства, представляющие соответствующие рода войск своей страны перед вооруженными силами государства пребывания и оказывающие помощь дипломатическому представителю по всем военным вопросам. По своему положению военные А. приравниваются к дипломатам, входят в состав дипломатического корпуса и пользуются дипломатическими привилегиями и иммунитетами".
Следовательно, "оказывающие помощь дипломатическому представителю". Посольство и другие дипломатические институты одной страны находятся на территории другой обычно до тех пор, пока отношения между этими государствами развиваются нормально. Они, эти отношения, могут быть более или менее дружественными, но, вероятно, исключением из правил является тот посол, который занимает сей высокий пост для того, чтобы специально портить установившееся дружеское "статус-кво". Более логично считать, что его основная функция – развитие и улучшение взаимопонимания между народами. Имеется в виду, что военные атташе – одни из важных помощников послов в этом деле. Но много ли они положили кирпичей в фундамент мира и дружбы? Этот вопрос я задавал себе не раз. И каждый раз отвечал кратко и категорично: нет! Конечно, они по-разному понимали и выполняли свои функции, но находились на одном корабле, курс которого прокладывали ЦРУ и РУМО. Военные атташе всех родов войск, их помощники и сотрудники стремились использовать любую возможность, чтобы попасть в районы расположения военных объектов и другие запретные зоны.
Ничем не отличался от них и подполковник Колперт, мой непосредственный шеф. Еще в Бельгии он заявил, что прибудет в Москву не самолетом, а на автомашине, чтобы посмотреть по дороге, "что к чему в Советском Союзе". Такая была у него натура – сразу же пустить пыль в глаза начальству своим особым рвением к порученной работе. Я был в курсе всех дел Колперта, поэтому и начну свой рассказ с него.
Итак, Эрнест Анри Жорж Колперт. Насколько я помню, родился он в 1911 году в городе Дижоне, окончил королевское военное училище, потом служил в первом велосипедном полку. К началу Второй мировой войны, как он сам говорил, командовал ротой. Но воевал недолго – пришлось сдаться в плен. Просидел в нацистском лагере для военнопленных вплоть до 1945 года и был освобожден советскими войсками. (Позже, находясь в Москве, Колперт будет всем встречным и поперечным рассказывать на приемах с пьяной слезой умиления, что "выучил русский язык в знак преклонения перед советским народом-освободителем"). По возвращении в Бельгию Колперт работал в отделе кадров при председателе комитета начальников штабов, затем был назначен на должность начальника разведотдела штаба сухопутных войск. В 1962 году он занимал пост офицера связи по линии НАТО в ФРГ. Здесь в 1962 году состоялось одно из его вербовочных дел. Я излагаю это "дело" так, как мне рассказывал о нем сам Колперт и потом его преемник – полковник Годе. Кстати, Годе не питал, мягко говоря, дружеских чувств к Колперту и поэтому добавил некоторые детали, о которых тот в свое время по вполне понятным причинам умолчал.