Кроме этого я заведовала сушкой и разделкой бревен, начальный цех. Со склада бревна по спецкаткам поступали в начальный цех, где огромными пилами они разделывались на доски или определенный брус. Затем все это отправлялось в сушильный ангар, где я устанавливала определенную температуру и время сушки и лишь, после этого сухой материал поступал в станочный цех. Конечно, работы было много и целый день на ногах. А вокруг шла стройка самого алюминиевого завода. Его начали там строить, потому, что рядом находилась огромная гора, где шла разработка глинозема, основного сырья для выработки алюминия. Постепенно я уже знала и могла сама стать у любого станка, единственно к чему я никак не могла привыкнуть, так это поведению самого коллектива.
Все они были местные, но мало кто жил в этом молодом городе. У всех были свои собственные дома на окраинах. Жили они здесь со времен царских, уже много поколений, многие уже в молодости успели побывать в тюрьмах это были люди битые жизнью. Столовой заводской они брезговали и еду приносили из дома и обедали в своей курилке. Еды море. Но вначале собирали, что повкуснее для меня, для дочки" и очень обижались, если я отказывалась. У всех были уже свои дети, мне ровесники и старше, поэтому меня жалели, опекали. Работали в три смены. Самая трудная была это ночная смена для меня, особенно первое время. А еще день аванса и получки, если он приходился на ночную смену. За ночь ни один станок даже не включался, тишина стояла везде. Шла повальная пьянка в курилке. Из дома приносили самогон в ведре и ворох закусок и всю ночь пили и пели. Я вначале была в шоке, но рабочие меня успокаивали:
– Ты дочка не переживай, это у нас уже традиция, а тебя мы не подведем. Ты покушай и иди в кабинет технолога спать, все будет как надо, план мы дадим не беспокойся и нам не мешай. К утру в цехе ни одной стружки, но часам к пяти 2-3 мужика приносили с улицы мешки со стружкой и раскидывали по цеху, приносили из сборочного готовые детали и раскладывали у станков и спокойно сдавали в 8 часов смену. И правда план всегда был, работали люди здорово, я, конечно, никогда никому не жаловалась на подобное поведение рабочих, но думаю, начальство и без меня знало об этом. Несколько раз меня приглашали некоторые из рабочих в гости на какое-либо семейное торжество к себе домой. И я впервые видела, как живут эти уральские кержаки. Это не наши подмосковные ветхие хижины. Большие сосновые дома, за высоким из бревен забором. Весь двор с сараями и другими пристройками находится под огромной крышей и выслан полом из толстых досок, так что к скотине, колодцу хозяева бегают в носках или в валенках, ни снег, ни дождь во двор не попадает. "Верхняя обувь" стоит у выхода со двора. В домах чисто, две-три больших комнаты, по стенам широкие лавки, на которых сидят, и даже можно полежать, отдохнуть. Отдельно прирублена огромная кухня, где три четверти ее занимает русская печь и большой стол с лавками. В основном там и обретает вся семья. Сделано все грубовато, но очень добротно, на века. Над столом висит большая керосиновая лампа под абажуром.
Многие не хотят проводить электричество, не доверяют, боятся пожара. В печь ставится более десятка чугунов с варевом для себя и для скотины. В огромных сенях несколько кладовок, или как уральцы называют "клетей", где хранится всякий скарб и провизия, тут же стоят ведра с чистейшей водой и огромная бочка с брагой, из которой потом гонят самогон. И никто их за это не привлекает, как у нас в Москве. И еще, все, включая и детей, пить, захотели, черпают ковшиком эту бражку и пьют. Я пробовала, вкусная, но все же крепкая. На вопрос из чего ее делают:
– А из всего, что есть под рукой, в основном конечно из лесных ягод, их здесь пропасть.
Вот такое было мое вхождение рабочую среду. Так я проработала два года, а необходимо отработать по распределению после техникума три. Было тогда очень строго с этим.
Постепенно мы три девочки втянулись, привыкли. Везде были вместе, вместе питались. Объединив наши заработки. Мы все считались заводской молодежью. И заводской актив комсомола работал очень хорошо.
Почти каждый выходной был охвачен общим отдыхом. Город был расположен в изумительно красивом месте, чуть поодаль от гор, на высоком берегу чудесной широкой реке Исеть, что впадает в реку Урал. Река чистая, шумная, с песчаными пляжами. А противоположный берег порос вековым сосновым бором. Климат там резко-континентальный климат, очень холодно зимой и жарким летом. Мы все время ходили на пляж. Организовывались походы в горы. Катание по реке на лодках, походы коллективные в кино, на стадион. Работали все возможные секции. Скучать было некогда, все устраивалось не плохо. Но произошло не предвиденное.
Когда я работала в вечернюю смену, а это с 5 часов вечера до 12 часов ночи, то, как правило, меня кто-либо из рабочих шел провожать и сажать на автобус, что шел до моего общежития. Остановка была у самого общежития и там не страшно, а здесь в городе меня" дочку" рабочие боялись одну отпускать, хотя я и возражала от такой опеки. Иногда это делал наш технолог мой непосредственный начальник, объясняя, что ему это по пути домой. Это был мужчина 28 лет, женатый. Жена его в это время ждала ребенка. Здоровый, сильный, он держал все предприятие в руках, все его побаивались, Виктор Максимович Трутов. Все звали его Максимыч. И вот этот Максимыч влюбился в меня и стал буквально меня преследовать. Все время везде оказывался рядом. Я перепугалась насмерть, боялась ходить одна даже по территории завода. Иду в соседний цех или сушку, беру кого-либо из рабочих с собой. Я знала, что он женат, все считают у него хорошая семья, что ему от меня девчонки надо? Жаловаться? Кому и на что? Он ничего плохого не делает, а просто появляется везде, где я; в ДК, походах, а главное иногда сопровождает меня до дома. Однажды мы шли так вечером, а он мне и говорит:
– Все равно ты будешь моей, я не отступлюсь и никому тебя не отдам, даже не надейся, А если что, вон внизу река, будешь там плавать!
Высказался и ушел. Я, не помня себя от страха, пришла домой, рассказав все подругам, не зная, что делать. Мне он был совершенно безразличен, я его боялась и у него ведь семья. Это меня очень испугало.
А в это время у бабушки в Кубинке Дмитрия забрали в Армию и она осталась одна. Я в панике обо всем написала ей, прося у нее совета. Я все время переписывалась с ней. Бабушка была не грамотная и, ходила к соседке и та, под ее диктовку писала мне ее письма.
А моя жизнь на Урале превратилась в ад. Я боялась этого Максимыча, перестала появляться во Дворце Культуры и вообще стала затворницей, только работа и общежитие. Спасла меня, как и всегда, моя дорогая бабушка. Она пошла в сельский совет и попросила там у них справку, что она старая, больная осталась одна и что у нее никого больше нет кроме внучки, которая теперь отрабатывает после техникума на Урале. Что одного сына забрали в Армию, а другой больной. Как ей все это удалось не знаю, только очень быстро она прислала мне эту справку. Я и мои подруги провели активнейшую работу по моему увольнению. Все делалось в строжайшей тайне от деревообрабатывающего предприятия. В то время было очень сложно с проездными билетами. Все поезда в нашем городе были проходящими и останавливались на 2-3 минуты. Мои девочки без моего участия, чтобы не вызвать подозрения со стороны Максимыча, несколько раз пытались достать билет на поезд. Наконец-то удалось и я в последний день заявила технологу, что я увольняюсь, но не сказала когда. Хотя все документы и билет у меня уже был в кармане.
Максимыч твердо заявил, что он не отпустит меня, но он не знал, что я уже ночью уезжаю, иначе не миновать бы мне р.Исети.
И вот я в вагоне. Билет мне достали только в мягкий вагон, о котором я еще и понятия не имела. Я боялась даже выглянуть в окно, чтобы помахать своим подружкам, так боялась, вдруг появится Максимыч. Три минуты, что стоял поезд, мне показались вечностью, но все обошлось, поезд набирал и набирал ход и все начало моей самостоятельной трудовой жизни уходило вместе с уральской природой в прошлое.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И так я дома, совершенно свободная, под бдительной опекой своей неугомонной бабушки. Мы живем с ней вдвоем. Но возникла новая проблема, меня не прописывают в Московской области, т.к. я не отработала положенные три года после техникума и мне предлагают ехать за 101 км. от Москвы, за г. Можайск. Этого бабушка никак не могла допустить, она очень возмущалась:
– Что же это такое, все стараются пристроится в Москве и Московской области, откуда только не едут сюда, а моя внучка здесь выросла и должна уезжать неизвестно куда, да еще бросить больную старую бабку?! Я это так не оставлю, я до Москвы дойду, – возмущалась она, устраивая скандалы в сельском совете.
– А Вы бабушка вместе с ней поезжайте, что Вас здесь держит, – посоветовала ей молоденькая секретарша, чем окончательно вывела ее из себя.
Ты пока помолчи, молода еще старым людям советы давать. Поживи сначала с мое, да хлебни холода и голода войны, узнай почем фунт лиха, вот тогда может и поймешь горе старухи.
И посоветовал ей председатель:
– Вы попробуйте бабушка внучку устроить работать в воинскую часть, они имеют право брать на работу без прописки и подают нам отдельные списки работников и мы обязаны их прописывать.
Бабушка воспрянула, веселая вернулась домой.
– Ну все голуба душа, теперь бабка тебя пропишет. Пойду вечером к Анне Петровне, она мне поможет, не откажет.
– А кто это Анна Петровна? – спросила я.
– Это жена командира части нашей, я им уж который год молоко от нашей коровки ношу. Хорошая женщина, я ей маленькому сынишке грыжу заговаривала, помогла, так они уж так благодарили, а то уж так измаялось дите. Пойду поговорю.
– Да ведь муж командир части, а не Анна Петровна, что же ты ее собираешься просить? – с сомнением недоумевала я.
Многого ты еще в жизни не допонимаешь милая, в семье всегда главная жена, да еще если с умом, тогда значит в доме будет порядок. И муж всегда поймет, если ему с умом растолковать дело. Мне это не под силу, а ей как раз.
Не знаю, уж как они толковали с Анной Петровной, только взяли меня на работу безо всякой прописки в чертежное бюро при штабе и вскоре прописали. Нас было всего две женщины, я и еще одна молодая женщина, жена офицера, да два солдатика в помощниках, да начальник нашего бюро прапорщик. Чертежи я читала отлично, разбиралась в них еще со школы. Работа мне нравилась. Мы работали на учебный процесс, преподаватели приносили нам нужные им чертежи-синьки и нам необходимо было все это увеличить в 10-20 раз т.е. сделать наглядное пособие для обучения. Работа конечно была сложная и ответственная, поскольку часть прожекторная, то все эти схемы были электрические: конденсаторы, сопротивления, провода, переключатели. Нельзя нигде ошибиться, учащиеся по ним собирали макеты и подключали ток, все должно быть правильно подсоединено. И чертить приходилось больше на белой детской клеенке. Отрезалось, как правило, два куска метра по четыре, склеивалось по длине резиновым клеем и потом на этом огромном полотнище и чертилась самым тонким плакатным пером разбавленной тушью принципиальная электрическая схема. Она была так плотно плотно заполнена деталировкой изображения, что практически белой клеенки не было видно. Такой чертеж делаешь дней пять, а то и неделю. Потом ее прибьют на две рейки и они скрученные хранятся долго, не рвутся, как на ватмане. Конечно приходилось чертить и на бумаге за обыкновенном кульманом. Это было проще и легче. Работы было много, но я справлялась, нас всегда награждали грамотами к очередным праздникам, надо было выходить на торжественной части при полном зале народа на сцену и получать эту грамоту, меня всегда это очень смущало. Это было самое счастливое и беззаботное время в моей жизни. Во-первых я свободна. У матери с Михаилом родилась еще дочь и ей до меня было совершенно никакого дела, она перестала вмешиваться в нашу с бабушкой жизнь, мы вдвоем в нашем маленьком домике, где всегда чистота и порядок. Жили мы скромно, но вполне сносно.
Я очень любила лыжи и каток. В части, в 500 метрах от нашего домика был каток с музыкой и цветными фонарями и я часто после работы туда ходила, коньки надевала дома и шла по снежной тропинке до катка.
Моя удивительная, любознательная бабушка, все ей было интересно и любопытно, с удивленьем наблюдала, как я собираясь на каток, одев ботинки с коньками, топаю в них по дому на этих узеньких железных полосочках, недоуменно спрашивала:
– Господи, ну как же ты в них ходишь и не падаешь? А как же на льду-то держишься, ведь он скользкий? Смотри девка, сломаешь ноги, никто замуж не возьмет хромую. Я смеюсь:
– Это же и прекрасно, что лед скользкий, как же иначе кататься, на то он и лед, чтоб скользить.
Она сокрушенно качала головой, поджимая рот. И вот однажды прихожу домой с работы и что же!? Сидит моя бабуля в нашей крошечной кухоньке у самой входной двери, а на ногах у нее мои ботинки с коньками и держит в руках две лыжные палки, сидит пригорюневшись. Я опешила:
– Что с тобой? Для чего ты надела коньки? У тебя что крыша поехала?
– Ох девонька, я же хотела попробовать, как же это ты на них ходишь и не падаешь. Несчастная ты моя, это же ужас, я едва жива, упала, никак не встану, все ноги повывертывала.
– А палки для чего?
– А это на всякий случай, я их заранее приготовила, принесла из кладовки и хорошо сделала. Иначе бы ни за что не поднялась с пола, они помогли. Сними эти кандалы с меня касатка, сделай милость, совсем я обессилила, дай моим ноженькам отдых.
Разула я ее, пожалела, но еще не раз удивляла она меня своими проделками.
В то время вошла мода на капроновые чулки с контурными пятками. Я специально ездила в Москву, чтобы их достать, я уже стала немного приодеваться. Бабушка старалась мою зарплату не тратить, а мне собирать на наряды.
– Одевайся милая, всю жизнь в отрепьях, ты же молодая, красавица у меня, а на еду нам коровка подработает, – часто говорила бабушка мне. Я часто отдавала ей старые капроновые чулки, она их надевала на свои простые чулки в валенки, чтобы не протирались пятки на ее чулках.
А я накануне ходила на вечер в часть, придя домой сняла и положила свои модные чулки на тумбочку у своей кровати, не убрала, утром убежала на работу. И что же прихожу вечером с работы, моя бабуля расхаживает по дому в чулках без валенок и сверху мои чулки с контурными пятками.
– Бабушка, ну что же ты наделала? – охнула я. – А что случилось?
– Зачем же ты надела в валенки мои чулки, это же выходные, я их с таким трудом достала!
– Ох батюшки детка, я подумала, что ты это мне свои старые положила на тумбочку, да еще смотрю вроде грязные на пятках все полоски. Уж я их мыла, мыла, не отстирались, ну подумала ладно в валенках пятки черные не видно. Вот наделала тебе со слепу старая бабка, ты уж прости касатка.
Мы жили с ней очень дружно. Проработав в части почти три года, я решила устроиться по специальности в Москву, а что надо ездить каждый день на работу на электричке, это меня не пугало. Тогда многие люди ездили работать в Москву, уже появились электрички, высокие платформы, через железнодорожные пути сделали переходные мосты. Поскольку вокзал находился не на месте, он делили ст. Кубинка на две части.
Устроилась я работать на завод САМ (счетно – аналитические машины), что находится около ст. метро Бауманская. Работа по специальности технологом в ОГТ (отдел главного технолога). Это было по мне, то, что я умела и любила. Профиль работы примерно таков: из ОТК (отдел главного конструктора) ко мне приносили новые чертежи деталей, которые они проектировали на выпускаемые машины и я должна на эти будущие детали составлять технологию обработки, на каких станках их обрабатывать, из какого материала, время затраты и расценки, затем я раздавала эти технологии уже цеховым технологам, а они уже непосредственно рабочим в своих цехах. Все это мне нравилось. У нас был свой отличный коллектив во главе со ст. инженером.
Прекрасное и интересное время. Я на неделе редко возвращалась в Кубинку, то оставалась у подруг, а чаще всего у дяди Володи, маминого двоюродного брата, они всегда были рады мне. Я теперь была независима, сама зарабатывала себе на хлеб, им как раз в это время дали еще одну маленькую комнатку в их коммуналке и теперь мое место для ночлега было не на полу, как раньше, а на диване. Я была очень активная. Во – первых у завода был замечательный ДК, где работало множество всевозможных секций, проводились вечера отдыха. И мы комсомольцы активно во всем участвовали. Был замечательный хор и я в нем была одна из солисток. Мы ездили с концертами по предприятиям и колхозам с концертами. Два раза наш хор выступал в колонном зале Москвы. Мне нравилась такая деятельная жизнь. Я даже решила еще заниматься парашютным спортом, а это надо было ездить два раза в неделю в Тушино и поздно возвращаться на Смоленскую к дяде. Это меня не пугало и я всю осень до Нового года добросовестно занималась, мы досконально изучали парашют, методику и уже несколько раз прыгали с парашютом с вышки, И вот, уже после Нового года нас посадили в Тушино на самолетик и подняли в воздух для прыжков с самолета. Я впервые оказалась в воздухе и меня объял невероятный страх, я не смогла прыгнуть, правда я ни одна была в таком состоянии, но я твердо поняла, я не парашютист.
Особо меня это не огорчило, время у меня свободного и так было очень мало. Я редко появлялась дома, чем очень огорчала бабушку, вызывая у нее вполне понятное беспокойство.
– Ну где тебя все носит? Смотри девка попадешь в дурную компанию, зачем тебе эта Москва, ни тебе ни мне покоя. Чего тебе не сиделось дома? Работа рядом, все уважали. Уходи-ка ты оттуда, ни поспать, ни поесть как полагается.
А я действительно отсыпалась только по выходным, когда приезжала домой. Чтобы успеть к 8 ч. 30 мин, на работу, я должна была ехать на электричке в 5 ч. 30 мин., а еще идти на станцию пешком пять км, значит из дома выхожу в 4 ч. 30 мин. утра, конечно это очень рано. Но я привыкла час езды до Москвы, спать а электричке. Все так ездили. А на завод нельзя было опоздать ни на секунду. У входа в отдел я обязано пробить на спец. перфокарте прибытия на работу и время ухода, где отмечалось ни только часы, но и секунды.. Но мне нравилась такая деятельная жизнь.
Еще до того, как перейти мне работать в Москву, из Армии вернулся мой школьный друг Толя, отслужив свой положенный срок. Юноши в то время служили в Армии четыре года и никому в голову не приходило увиливать или роптать по поводу службы в Армии. Народ относился к этому долгу с пониманием и уважением. Военным тогда было быть почетно. Естественно Толя в первый же день пришел к нам, возмужавший, повзрослевший мужчина с военной выправкой с сержантскими нашивками. Бабушка ахнула:
– Ох Толик, какой же ты стал молодец, какой бравый, вот как Армия из детей делает взрослых мужчин.
Мы опять стали вместе ходить в свободное время в кино, иногда он приезжал в Москву, чтобы пойти вместе в театр, просто ходили друг к другу в гости, но я уже твердо поняла, что он не моя судьба, наша детская дружба не переросла в те чувства, которых я ждала. Да я его очень уважала, ценила, как часть моего прошедшего детства, которое нельзя ни выбросить, не забыть, оно дорого тебе, но не более того. Вот удивительно, дома меня все звали Маня, а вне дома Маша, даже Дима и Женя на улице называли меня Маша, а дома Маня. И для друзей с раннего детства я была Маша.