- Мы проводили сегодня в последний путь удивительного человека. Каюсь, согрешил, но так хотелось помочь Георгию с жильём, что я позвал своего друга адвоката. А тот сказал, что любой суд утвердит права Георгия как наследника дедовой квартиры, доказав корыстные мотивы брака и недееспособность почти столетнего старика. А Георгий ответил: "Судиться с дедом? Это низко". Он был человеком чести. Адвокат потом возмущался, вот, мол, ваше убогое христианское смирение. Но смирение не убожество и малодушие, но мужество в перенесении скорбей. Великие скорби выпали Георгию. Человек в таких испытаниях, бывает, ломается и становится ради выгоды соработником зла. Сколько озлобленности в таких соработниках и уверенности: каждый предаст. А Георгия предавали и обманывали, но он не предал и не обманул никого. Тут шла та духовная брань, когда зло пыталось сломить человека, а он жил и умер несломленным. Такими людьми жива Россия, и жива душа в неприятии зла. Всё против нас - нужда, безработица. Георгий тоже числился безработным и доказал - безработицы нет. Работы в России всегда было много, и он работал, как исполин. Строил, грузил, наш храм восстанавливал. А какую огромную работу он проделал посмертно - он привёл вас сегодня в храм. Кто-то, вижу, пришёл в церковь впервые, и кто-то уже не уйдёт из неё. Надя, уверен, с нами останется, Люба останется и Фёдор, думаю, верующий человек.
- Батюшка, я в монастырь поступать собирался, да водка сгубила, - потупился Фёдор. - Простите, батюшка, сильно грешный я.
Вышло так, как предсказывал батюшка. Надя после погребения осталась в храме и теперь работает здесь. Готовит в трапезной, убирает в церкви и подолгу стоит у могилки Георгия, глядя синими глазами в синее небо. Иногда её спрашивают:
- Кто он тебе - муж?
- Лучше, - отвечает Надежда. - Он меня в храм и к Богу привёл.
Грешный Фёдор тоже прилепился к батюшке и охотно помогает ему на стройке. Пьёт, конечно, но уже умеренно. Главное, он возвращается к жизни, и ему интересно жить.
С Любой было сложнее. Со всей искренностью невоцерковлённого человека она не понимала, зачем стоять два часа на литургии, когда столько неотложных дел: Маше надо достать лекарство, бабу Груню обманули с пенсией, а у Ксении такая депрессия, что психиатр настаивает на госпитализации.
- Люба, - сказал ей однажды батюшка, - ты у нас, конечно, герой Штирлиц, но обмельчает душа в суете. Поезжай, прошу, в монастырь и постой пред Богом в тишине.
И Люба приехала в Оптину, поселившись у меня.
***
Признаться, Люба меня удивила. Как уйдёт в пять утра на полунощницу, так и пробудет в монастыре часов до трёх, отстояв две литургии и все молебны.
- Люба, - поинтересовалась я, - а зачем ходить на две литургии подряд?
- Так батюшка велел - стоять пред Богом в тишине. А в храме тихо на душе. В первый раз такое!
Воцерковлялась Люба с приключениями, легко попадаясь в сети и ловушки, расставленные для доверчивых несведущих людей. Однажды мы с ней едва не рассорились вот по какой причине. Собрали мы неимущей женщине деньги на лечение, а Люба повела её лечиться к "целительнице", работавшей под православную старицу - свечи, иконы и елейная псевдоцерковная речь. После "лечения" у колдуньи женщина, естественно, осталась без денег и, что хуже, с обострением болезни. И я обрушилась на Любу, когда она снова приехала в Оптину:
- Как ты могла повести человека к колдунье?
- Не колдунья она, - горячилась Люба, - у неё святые иконы висят!
Переубедить Любу не получалось, и я отвела её к старцу схиархимандриту Илию (Ноздрёву).
Выслушал батюшка рассказ Любы о "целительнице" со святыми иконами и сказал:
- Передай ей мои слова - пусть призовёт священника и покается.
Но когда Люба передала колдунье слова старца, та завизжала:
- Чтобы я, потомственная ведьма, у священника каялась? Никогда не покаюсь, хи-хи!
Дальнейшие события окончательно открыли Любе глаза. Колдунья купила себе роскошные апартаменты, а в освободившуюся квартиру поселили рабочего с семьёй. После первой же ночи жена с детьми сбежала оттуда, не в силах вынести непонятного ужаса. А рабочий на третий день повесился.
Люба в потрясении пришла тогда на исповедь. До этого она каялась скорее в недостатке добродетелей: смотрела по сторонам в храме или молилась рассеянно. А тут она принесла на исповедь толстую тетрадь с перечнем грехов. Так начался для неё путь покаяния.
После выхода на пенсию она три года жила по разным монастырям. Заскочит на день в Москву за пенсией и снова в нетерпении мчится к знаменитым чудотворным иконам. За эти годы она привела к Богу множество своих знакомых, тут же отправлявшихся вместе с нею в паломничество. Дар такой у Любы - вдохновлять и увлекать за собою людей. Духовного отца у неё не было, но после истории с колдуньей она доверилась схиархимандриту Илию и главные вопросы решала только с ним.
Однажды она приехала в Оптину на преподобного Амвросия Оптинского - на престольный праздник, конечно, но и в надежде повидать старца. Народу на празднике было видимо-невидимо, и после литургии старца Илия окружила такая толпа, что и близко не подойти. Но Люба-Штирлиц нашла выход. Забралась она повыше на брёвна, сложила руки рупором и кричит старцу через толпу:
- Батюшка Илий, Ксения снова болеет. Что делать?
Старец тоже сложил руки рупором и отвечает ей:
- Молись за неё в N-ском монастыре.
- А когда туда ехать?
- Немедленно.
- На сколько дней?
- Навсегда.
Прибежала Люба ко мне - веко дёргается в нервном тике. Схватила сумку и бегом в дверь.
- Ты куда, Люба?
- В монастырь навсегда.
- Пообедай сначала.
Но у Любы всё просто: если старец сказал немедленно, значит, надо не медля бежать.
Бежит по улице что есть мочи, а я с иконой за ней. Это я в кино видела, как иконой благословляют в монастырь. Добежали до ворот Оптиной, а там игуменья с машиной из N-ского монастыря. Я с иконой лью слёзы, а Люба заикается, с трудом выговаривая слова, что старец Илий благословил её к ним в монастырь.
- Вот и хорошо, - сказала игуменья. - Садись в машину.
С тех пор Люба уже семь лет живёт в монастыре и не нарадуется, что попала сюда.
Некоторые сёстры считают её восторженной чудачкой и иногда жалуются на неё игуменье:
- Матушка, Люба опять пустила в свою келью на ночёвку бомжиху. Такая страшная и смердит, аки пёс!
- Смрад духовный куда страшнее, - отвечает мудрая игуменья. - А с Любой всё понятно. Имя у неё такое - Любовь.
Кстати, о постриге Любы я узнала таким образом. Однажды в мой переполненный гостями дом явилось человек десять паломников, сказав, что мать Агапия просила меня пустить их переночевать.
- Какая, - спрашиваю, - мать Агапия?
- А наша Люба-Штирлиц!
Да, мир не без добрых людей.
КАМУШЕК
Деревня - это приснотекущий ремонт. И не успела я порадоваться, что настелили новые полы в моём стареньком деревенском доме, как батюшка сказал:
- Меняй проводку, а то сгоришь.
Проводка, действительно, нуждалась в замене - не провода, а старческие варикозные вены сплошь в синих узелках изоленты. Надо менять, а где деньги взять? И тогда из Оптиной прислали паломника Венечку, работавшего электриком в монастыре и по людям во славу Христа, безвозмездно.
Лет паломнику было немало, но все его звали Венечкой - то ли за малый рост, то ли за детскую беспечность, плохо вязавшуюся с его биографией. Биография же была такая - три ходки в зону и одиннадцать лет тюремного стажа. Правда, о своём прошлом он говорил туманно: дескать, работал в бизнесе, ну, типа, снабженцем, а бизнес - это всегда риск.
Венечка и одевался под бизнесмена, благо, что в рухольной монастыря скопилось тогда немало модных вещей, и их охотно раздавали желающим. Время было такое - Оптина ещё только восставала из руин. Вокруг грязь непролазная, в модельной обуви по грязи не пройдёшь. Да и кому нужны в монастыре костюмы от Версаче? В общем, Венечка приоделся и выглядел франтом: костюм из бутика, кейс и шляпа набекрень. Зорок был Венечка, как горный орёл, но для полноты бизнесменского образа выпросил в рухольной очки. Ничего в них не видел, но иногда надевал для важности.
Попал Венечка в монастырь случайно. После освобождения ехал к дружку по нарам и перепутал автобус. Уснул в дороге и, проснувшись уже в Оп- тиной, ахнул:
- В дурдом попал!
Так он и прожил в монастыре полтора года в убеждении, что попал к сумасшедшим: кельи не запирают, и понятия о жизни - не для нормальных людей. Замки в монастыре появились позже. А тогда вся монастырская казна, полмешка "деревянных", хранилась под кроватью в незапертой келье. Однажды сквозняк разворошил мешок, выдул деньги в окно, и закружился листопад из денежных купюр. Все бросились их ловить, а больше всех усердствовал Венечка, возмущаясь при этом:
- С дуба рухнули, да? Кто так деньги хранит? Надо сейф купить. В сейф запирать!
О кражах в монастыре в ту пору и не слыхивали, но Венечка был убеждён: обчистят. Вечерами он обходил монастырь дозором и присматривался к подозрительным людям. Словом, он по-своему заботился о монахах, не оставляя своей заботой и меня. Прихожу однажды домой, а там разгневанный Венечка. Тычет пальцем в мои документы и деньги, изрекая надменно:
- Край непуганых лохов. Дурдом! Ключ от дома на крылечке под ковриком, деньги на блюдечке с голубой каёмочкой, и документы лежат на виду. Берите без очереди - не жалко!
- Ты зачем в моём доме шмон устроил?
- Как зачем? - удивился Венечка. - Должен же я знать моих подельников, тьфу, братанов во Христе и сестёр.
- По каким статьям сидел, братишка?
Веня по чисто лагерной привычке скороговоркой отбарабанил статьи и, обнаружив, что я понимаю, за какие дела он сидел, спросил осторожно:
- Тоже сидела?
- Нет, работала в зоне психологом.
- A-а, ля-ля тополя, знаю. Со мной тоже будешь лялякать?
А что толку "лялякать"? Уж сколько в монастыре беседовали с выходцем из зоны, но все попытки обратить его к Богу имели один результат - Венечка нахватался богословских словечек и теперь мог отбрить собеседника уже не по-уличному, а как бы в духе премудрости. Бывало, спросит его батюшка:
- Венечка, что в храм не ходишь?
- Не у прийде время, - бойко отвечает Венечка.
Правда, крест носил, но дальше этого дело не шло.
- А что с ним делать? - говорил отец эконом. - Жить ему негде. В монастыре он хоть работает Божией Матери, а в миру снова сядет, и всё.
Сам же Венечка был убеждён - впереди у него счастливая-пресчастливая жизнь, ибо в зону он попал чисто случайно. В своё время мне приходилось работать в разных лагерях, и везде заключённые утверждали - они здесь оказались случайно. Только однажды в колонии для несовершеннолетних под Вильнюсом я услышала иной ответ.
- Йонас,- спросила я, - ты тоже здесь оказался случайно?
- Нет, - ответил Йонас. - Вы знаете, я из хорошей семьи. Учился нормально и спортом занимался. Но за два месяца до преступления я сказал своему другу: "Витас, я скоро сяду". Он не поверил, но у меня уже началось ЭТО.
Заключённые, как правило, знают ЭТО состояние, предуготовляющее преступление. Ничего ещё не случилось, но уже так тошно, будто наглотался мух. Опостылело всё, что развлекало прежде - водка, девочки, дискотека. И хочется взорваться от тупых анекдотов и идиотских "хохмочек". ЭТО - тяжелейшее коматозное состояние, похожее на ту средневековую пытку, когда на темя человека час за часом монотонно капала вода. Люди в таком состоянии близки к безумию, а пытка столь невыносима, что человек вдруг бросается с кулаками на случайного прохожего - бьёт, калечит, глумясь над жертвой. Убийства в таких случаях нередки, хотя никто не хотел убивать - ну, толкнул человека, а вышло!..
Читаешь, бывало, дела, и нехорошо на душе: люди разные, статьи у них разные, а сами преступления до того однотипны, будто длится нескончаемый дурной сон. Сон этот почти всегда с бредятинкой - вот как раньше купцы катались спьяну на свиньях и крушили в трактирах зеркала. Кстати, в деле нашего Венечки был такой "купеческий" эпизод, за который в годы далёкой юности он получил свой первый условный срок. Шёл он тогда по посёлку в компании выпивох, и вдруг по не ведомой никому причине они бросились бить окна в пустующей даче. Потом забрались в дом и куражились, вспарывая подушки. Брать на даче было особо нечего, но кто-то "для хохмы" прихватил сковородку, а Веня - пионерский горн. Потом, в суде, Веня кричал, что даром ему не нужен горн пионерии и взял он его случайно. Это правда - преступление с виду случайно, но оно закономерно как состояние души. Ещё в древности святые отцы говорили, что скотоподобная жизнь с утолением лишь плотских желаний быстро приводит к пресыщению и отупению чувств. У чувств свой жёсткий ограничитель - безграничен лишь дух. И состояние души, готовой к преступлению, - это своего рода месть поруганного духа за жизнь без Бога и без любви.
У преподобного Максима Исповедника есть тонкое наблюдение о взаимоотношении плоти и духа. Плотской человек жаждет наслаждений и бежит от страданий. И чем глубже он погружается в пучину удовольствий, надеясь отыскать счастье, тем тяжелее болеет душа и мучается угнетённый дух. Для обозначения этого явления преподобный Максим Исповедник использует даже игру слов: "идони" - счастье, а "эдони" - страдание. Сластолюбивая душа стремится к идони, а её отбрасывает к эдони. И будто раскачивается маятник: идони - эдони, идони - эдони. А размах маятника всё шире, и страдания души всё мучительней, пока однажды, говоря словами Йонаса, не наступает ЭТО. И эта пытка столь невыносима, что человек идёт на преступление или пытается покончить с собой, не в силах разорвать неразрываемый круг.
Помню, как в колонии, где отбывал наказание Йонас, их отряд вывели убирать смотровую площадку на крыше здания. С высоты было видно, как за забором колонии весело бегают по лугу мальчишки и гоняют футбольный мяч. Отряд заворожённо смотрел на мальчишек, узнавая в них себя вчерашних и тоскуя по утерянной воле.
- Йонас, у тебя есть брат? - спросила я.
- Да, младший.
- Ты хочешь, чтобы твой брат попал сюда?
- Нет! - заорал Йонас.
- А кто хочет, чтобы эти мальчики, играющие на лугу, или чьи-то братья оказались в тюрьме? - обратилась я к отряду.
И тут отряд воспылал таким праведным гневом, что будь их воля, они бы бросились на недоумков с кулаками и поведали ту правду о зоне, после которой люди страшились бы попасть сюда.
- А если бы ты был министром юстиции, - спросила я Йонаса и его окружение, - что бы ты сделал, чтобы младшие братья и эти мальчики никогда не попали сюда?
Воспитатель отряда потом посмеивался надо мной - дескать, зона на уровне министра юстиции решает проблему, как предотвратить преступление. Но зона думала, и думала честно. А потом ко мне прислали ходатая, изложившего общее мнение так:
- Вы читали книжку про Буратино? Это про нас: "Папа Карло, я буду умный, благоразумный!" А потом заиграла музыка, и Буратино загнал букварь. Пацан, пусть даже крутой и с понятиями, - Буратино без тормозов. С ним надо строго, и глаз не спускать. Вернулся домой поздно - бац по морде. А лучше вообще гулять не пускать, потому что когда заиграла музыка… - ну нет, простите, у нас тормозов.
В этих диковатых, прямо скажем, рекомендациях есть своя правда. Во всяком случае, вот некоторый опыт. Мать привозит в монастырь своё чадо и умоляет: помогите! У парня уже есть первая судимость с условным сроком, но у него если не наркота, то водка, а последствия тут известны. А дальше картина такая - молодой человек живёт в монастыре под присмотром сердобольного монаха, молится и что-то делает на послушании. Но стоит отвернуться, как он шмыг за ворота и, говоря языком наших предков, возвращается как пес на свою блевотину. Что с ним делать? В монастыре нянек нет. А мама плачет - единственный ребёнок! Но в том-то и горе, что он единственный и избалованный, а в таких случаях, как писал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), "один ребёнок пятерых стоит". Многодетные семьи были в прежние времена той школой воспитания, где маленький человечек уже с детства приобретал опыт труда и любви. Надо заботиться о младших, помогать родителям и сообща нести тяготы быта, неизбежные в многодетной семье. Здесь готовили ребёнка не к той нарисованной жизни, где впереди удовольствия и успех, но учили терпеливо нести свой крест. А единственный и уже бородатый "ребёнок", бывает, и молится со слезами в храме, но не умеет работать, сникая при первой трудности. Не может быть мужем и отцом, привыкнув, чтобы заботились только о нём, и не имеет привычки заботиться о других. Он действительно тот самый Буратино без тормозов, и понятие о своих обязанностях и долге здесь заменяет детское "я хочу". В общем, как говорил один батюшка, прежде чем воцерковиться, надо вочеловечиться.