- Два раза в Иерусалиме была, и опять хочется, - вздыхала она. - Скорей бы спонсоры приехали и подбросили деньжат.
- Скажи, - не вытерпела я, - почему нельзя получать свою пенсию, но можно брать деньги у людей с чужим ИНН?
- А я отмаливаю их.
- Себя-то отмолила?
- Давно отмолила.
- А чего же болеешь?
- За грехи людей.
Разговор этот примечателен тем, что поясняет цель и дух молитвы младостарческой паствы - отмолим и очистим Россию, ибо сами мы вроде чисты. Сомнений в святости избранного пути у "чистых" нет, и вдохновляет высокая цель - вести за собою народы. У меня один вопрос - куда вести?
Поэт Николай Гумилёв говорил своей жене Анне Ахматовой:
- Анечка, пристрели меня, если я начну водить народы.
Он был глубоко православным человеком, исповедующим ту веру, что только Господь наш Иисус Христос ведёт человечество и каждого из нас путём спасения. А если ведёт не Господь, а самосвят или вождь, это всегда оборачивается трагедией. И раба Божьего Николая после революции расстреляли.
О немощных
Православный человек Пётр Мамонов, сыгравший роль старца Анатолия в замечательном фильме "Остров", сказал о себе, что в духовной жизни он продвигается пока "муравьиными шажками". Многие могут так сказать о себе, ибо большинство в нашей Церкви всё-таки люди новоначальные. Да, образованные и порой именитые, но уже изломанные той безбожной жизнью, что тут не Россию впору отмаливать, а каяться и каяться в грехах. "Нам оставлено лишь покаяние", - писал о Церкви наших дней игумен Никон (Воробьёв).
Поневоле сравниваю нынешнее поколение с поколением людей, ходивших в церковь в годы гонений. Они шли к Богу не за выгодой, а по той безоглядной любви к Нему, что уводила их потом в лагеря. А сейчас молодого человека уговаривают: сходи в храм, помолись и получишь много пряников и мешок счастья в придачу. Не православие, а киска с бантиком. И я понимаю, почему молодёжь идёт к младостарцам - они зовут не к елейному благополучию, но к жертвенному подвигу. Правда, исход такого подвига давно известен: слепой слепого ведёт, и оба в яму упадут.
И всё-таки в юности хочется подвига, а с подвигами нынче сложно. Ещё в первые века христианства святые отцы предсказывали, что наступят времена, когда люди не смогут повторить подвига древних, и не будет рядом великого аввы, вдохновляющего своим примером. Наш удел - спасаться скорбями. И мы, как говорю я иногда, немощная пехота последних времён. Но и немощным дарует силу Господь. В минуту скорби о бедствиях Отечества я читаю и перечитываю "Сказание Авраамия Палицына" о нашествии на Русь поляков и об осаде Троице-Сергиевой Лавры. Время другое, а проблемы всё те же - о мудрых века сего и немудрых, о тех, кто похваляется спасти Россию, и о людях, действительно, спасающих её. А поскольку летопись преподобного Авраамия стала, к сожалению, библиографической редкостью, рискну напомнить некоторые эпизоды из неё.
Был в осаде Троице-Сергиевой Лавры тот особо трагический момент, когда Лавра осталась беззащитной. Убиты 2125 защитников её, 797 монахов, и в монастыре стоит смрад от ран умирающих. И тут на первый план выдвигаются простецы - немощные, увечные, убогие и не обученные ратному делу. Простецы делают вылазки за стены монастыря, чтобы раздобыть для обители дров и хоть какой-то провиант с огорода. А когда поляки начинали преследовать простецов, эта малая увечная дружина вдруг бросалась в бой и обращала войско поляков в бегство. В монастыре дивились чуду, а простецы объясняли, что не своею силою одержали победу, но молитвами чудотворцев Сергия и Никона Радонежских. Сами же поляки свидетельствовали, что видели преподобного Сергия, возглавляющего битву простецов.
И ещё о немощных и власть имущих. На помощь осаждённой Лавре приходит "избранное войско" под водительством боярина Давида Жеребцова.
Первым делом боярин опустошил житницы Лавры, отобрав последнее пропитание для своих нужд. Летопись повествует, кажется, не только о прошлом, но и о тех "боярах" новейших времён, что "не пекутся о препитании мучащихся в бедах, но строят о себе полезнаа". Горько "плакахуся" тогда чернецы, привыкнув делиться последним куском с сиротами и вдовами, укрывшимися в стенах Лавры. И за их любовь к обездоленным Господь свершил чудо, неведомым образом пополняя житницы. Наконец, наступает время битвы. Воевода настолько уверен в своих силах, что насмехается над просьбой простецов помолиться перед боем: "их же много бесчестив и отслав прочь, не повеле с собою исходити на брань". А вместо победы поражение - гибнет войско в окружении врагов. И совсем бы пропасть воеводе с его хвалёным избранным войском, если бы не бросились в бой боголюбивые простецы: "и по обычаю простоты не- мощнии бранию ударивше, и исхищают мудрых из рук лукавых".
А может, думается иногда, Господь потому и убирает от нас человеческие подпорки и нет рядом великого аввы, чтобы, осознав свою немощь, мы возложили всё упование на Господа? Такая вера свойственна святым и нашей Святой, Соборной и Апостольской Церкви. Вот почему в дополнение к событиям прошлого расскажу историю, случившуюся уже в наши дни в Оптиной пустыни.
В жаркий летний день возле храма стоял дюжий мужик странного вида - вся грудь в иконах и крест-накрест вериги. Люди спешили на всенощную, а он останавливал их, убеждая, что в церковь ходить теперь нельзя, ибо там уже "воссел сатана". Речь странника была горячечной и с хорошо известным текстом - про печать антихриста в паспортах и о том, что теперь нельзя доверять священникам, а также жениться и рожать детей. Спорить с такими людьми бесполезно, но молодые мамы всё же возмущались:
- Ну да, Хрущёв нам обещал показать по телевизору последнего попа, а теперь и последнего ребёнка покажут?!
Началась всенощная. Двор опустел, и проповеднику стало скучно. Он робко заглянул в храм, где уже шла лития, и, осмелев, возвысил голос, обличая "сатанинскую церковь". Такие ситуации в монастыре легко разрешимы, и монахи выводят из храма шумных людей. Но тут произошло то, что трудно объяснить, - отец наместник дал знак не трогать буяна. Почему так, не знаю, но вызов был брошен самой Церкви, и монахи приняли его. На солее замерли в пламенной молитве священники. А в храме стояла та тишина, когда в едином порыве все молили Господа: утверди, укрепи и защити Церковь Твою Святую, юже снабдел еси честною Твоею Кровию. А буян кричал всё громче и продвигался всё дальше вперёд. И тут произошло то, что я видела только в видеозаписи, когда ураган гнёт деревья и сокрушает дома. Так всё и было. Некий вихрь гнал хулителя из церкви - он пятился к выходу, отбиваясь от кого-то невидимого. Его буквально выдуло из храма. Как ни странно, но это было мало кому интересно. Душа уже ликовала о Господе, давшего нам обетование: "Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (Мф. 16, 18).
Кстати, года четыре спустя я увидела в храме того самого странника. Вериг и иконостаса на груди уже не было, и видно было, что человек тяжело болен и обнищал. Какая-то женщина сунула ему денег, а бабушка Дарья, постриженная недавно в схиму, дала просфору.
- Матушка, - взмолился к ней странник, - болею я сильно. Помолись за меня!
Бабушка схимница тоже из простецов. Родила девятерых детей и всю жизнь проработала нянечкой в Доме престарелых. Однажды она забыла дома очки и попросила меня написать ей записки об упокоении. Написала я записок десять - рука устала, а схимница всё продолжала перечислять имена сирых стариков, скончавшихся у неё на руках:
- Безродные они. Поминать их некому.
Если кто-то назовёт нашу схимницу молитвенницей, она не поверит. Или, возможно, ответит, как отвечал в своё время на просьбу помолиться Оптинский иеромонах Василий (Росляков):
- Ну, какой из меня молитвенник? А вот помянуть помяну.
Сколько я знаю таких нянечек и академиков, не считающих себя молитвенниками, но, напротив, немощными и грешными людьми. Молятся, как умеют. Каются пред Господом и уделяют от своих щедрот или скудости лепту для сирот и болящих. Они не спасают Россию - они строят её: возводят дома и храмы, оперируют больных и учат детишек в школах.
Зарплата в провинции мизерная - на грани нищеты. Но врачи по-прежнему выхаживают больных, а учителя не бегут из школы, искренне не понимая людей, которые идут на панель или в бандиты, утверждая, что выбора нет. Выбор всегда есть. Помню, как на предвыборном митинге в Козельске оратор-коммунист стращал людей всевозможными бедами, если не проголосуют за него.
- До чего довели людей, - воскликнул он пылко, - на одних лишь грибах живём!
- Ничего, на картошке с грибами продержимся, - ответили ему из толпы. - А ты не запугивай, милый, людей. С нами Бог!
Хороший у нас в России народ.
ЧАСТЬ 2. ВСТРЕЧИ В ВАСКНАРВЕ
СТАКАН КИСЕЛЯ
Ещё в Москве я наслушалась таких историй о прозорливости митрофорного протоиерея Василия Борина из Васкнарвы, что, приехав в Пюхтицы и обнаружив, что Васкнарва находится рядом, загорелась желанием съездить туда.
- Батюшка, - говорю архимандриту Гермогену, - благословите съездить в Васкнарву.
- Но вы же только что приехали в Пюхтицы, и вам полезней пожить в монастыре, - возразил он.
- Батюшка, но ведь так хочется! Очень прошу вас благословить.
И отец Гермоген нехотя благословил меня в дорогу.
Позже, когда приходилось сталкиваться с людьми, творящими непотребства исключительно "по благословению", я воспринимала их уже как своих родименьких, вспоминая, что в былые времена тоже любила спрашивать на всё благословения, строго следуя принципу: да будет воля моя. "Никого она пока не послушает, - говорил обо мне в ту пору мой духовный отец. - Ничего, набьёт шишек и научится послушанию". И поездка в Васкнарву началась с шишек.
- Ты зачем сюда приехала? - спросил неприветливо отец Василий.
- С вами поговорить.
- А о чём с тобой, маловерной, разговаривать? Вот если б в тебе истинная вера была!
Я обиделась: неужто я из безбожников? Душа пламенела такой любовью ко Христу, что не в силах дождаться рассвета, я приходила ещё ночью к затворённым дверям храма и плакала здесь от счастья: Бог есть! Он нас любит! И как чувствуется в ночи дыхание моря, ещё сокрытого от глаз, так я чувствовала Божию любовь.
Обида усугубилась тем, что отец Василий довольно жёстко обличил мою попутчицу, приехавшую в Васкнарву из Москвы со своим горем. Москвичка даже расплакалась, а я бросилась её защищать: "Батюшка, она хорошая!" - "Да, я хорошая", - подтвердила москвичка, всхлипнув совсем по-детски. А батюшка вдруг заулыбался и отправил нас, таких хороших, на послушание в трапезную.
И потянулся долгий томительный день на поварском послушании. Питание в Васкнарве, на мой взгляд, было скудным. В самом деле, разгар лета, на рынках изобилие плодов земных, а тут питались в основном перловкой, с трудом раздобыв пару луковок на суп. И когда кто-то пожертвовал в трапезную немного чёрной смородины, наша худенькая до бестелесности повар Тамара сказала благоговейно: "витамины", решив приготовить из ягод главное пиршество дня - смородиновый витаминный кисель. В Васкнарве на восстановлении храма тогда работало где-то полсотни паломников. Ягод же было мало, и Тамара взмолилась перед иконой Царицы Небесной: "Матушка, управь Сама, чтобы хватило каждому по стакану киселя".
По здешнему обычаю в трапезной работали молча. Час прошёл, другой, а никто не произнёс ни слова. Как же я полюбила потом эту молитвенную тишину на общих послушаниях, когда лишь улыбнёшься в ответ на улыбку сестры, и славословит Бога душа. Но тогда молчание угнетало, как бойкот, и почему-то казалось - мы чужие друг другу равнодушные люди. И зачем я приехала сюда?! Первой не выдержала гнетущего молчания моя москвичка:
- Бог есть любовь, - изрекла она громко, - а здесь доброго слова не услышишь. У меня такое юре, такое горе - мой сын, офтальмолог, женился на парикмахерше! Книг не читает - чаевые считает. А ваш батюшка Василий говорит, что я настоящего горя не видела, что я эгоистка и что… Всё - уеду отсюда немедленно!
И мама офтальмолога выскочила из трапезной, громыхнув по нервности дверью. Вскоре и меня отпустили с послушания. "Ты ведь устала с дороги, да?" - сказала Тамара. И поставив передо мною обед, налила полстакана киселя: "Прости, что полстакана. Боюсь, не хватит на всех. А людям так витамины нужны".
Честно говоря, нехватка витаминов меня как-то не волновала. Мы уже сговорились с моей москвичкой, что уедем отсюда первым же утренним рейсом. И закупив на базаре у автостанции уйму деликатесов, попросту говоря, объелись и уснули блаженным сном праведниц, утомлённых чревоугодием.
Разбудил меня тихий стук в дверь. Я взглянула на будильник - час ночи. На пороге кельи, вся залитая лунным светом, стояла тоненькая Тамара и протягивала мне полстакана киселя:
- Прости, прости меня, маловерную. Я тебе полстакана не долила.
- Тамара, я сыта.
- Пей кисель - витамины, а я пойду в трапезную котлы домывать.
- Ты что, до сих пор работать не кончила?
- Ничего, я привычная. Немного осталось.
- Слушай, мне стыдно. Давай помогу?
- Спи. Ты новенькая. Новеньким трудно. А потом Матушка даст тебе силы, и будешь новеньким помогать.
Стакан смородинового киселя сиренево светился в лунном свете, а Тамара просияла, глядя на него:
- Какая у нас Матушка, Пресвятая Богородица! Все молитвы наши слышит, и дала каждому по стакану киселя. Знаешь, потом ведь целый автобус паломников приехал. Я наливаю всем по стакану, и не кончается кисель. Сейчас стала мыть кастрюлю - гляжу, а твои пол стакана остались. Тебе ведь тоже Матушка наша Богородица дала полный стакан киселя.
Много лет прошло с тех пор, а до сих пор понимаю, что в меру веры Тамары мне пока не возрасти. И сквозь годы вспоминается то малое чудо, когда Матушка наша Богородица дала мне полный стакан киселя.
В общем, никуда мы с моей москвичкой из Ва- скнарвы не уехали и прожили тут ещё четырнадцать дней. Обличали здесь жёстко - это верно. Но душа уже чувствовала - идёт исцеление, и хотела избавиться от гноя страстей.
ЛИДИЯ
После трапезной мы с моей москвичкой выпросились на новое послушание.
- Батюшка, - сказала москвичка, - раз уж мы приехали из экологически грязной Москвы на природу, дайте хоть свежим воздухом подышать.
И дали нам вволю надышаться свежим воздухом, послав на стройку мешать бетон. Никаких бетономешалок храм по бедности не имел, и мы мешали бетон вручную в большой бадье под руководством молчаливой паломницы Лидии. Молчалива же Лидия была настолько, что словечка из неё не вытянешь, но моя москвичка наседала на неё:
- Лидия, какая у вас специальность?
- Нехорошая.
- Вы кто - парикмахерша?
- Хуже.
Что может быть хуже парикмахерши, мама офтальмолога не представляла, а потому продолжала наседать:
- Хуже? Да бывает ли хуже? Лидия, объяснитесь же, наконец!
- Продавщицей я была в сельмаге и людей обжуливала, ясно? - не выдержала Лидия и схватилась за лопату, мощными движениями мешая бетон.
Без работы Лидия не могла. Она тут же сникала, тоскливо глядя в одну точку. И если мы с москвичкой, бывало, по часу нежились на солнышке, дожидаясь, пока каменщики выберут раствор из бадьи, то Лидия тут же отправлялась на стройку искать себе работу. Делала она это своеобразно - молча перехватывала лом у паломника и выворачивала валуны из древнего разрушенного основания стены. Однажды работавшему рядом с ней паломнику попался неподъёмный валун, и он хотел было позвать на помощь кого-то, как к валуну устремилась Лидия:
- Не тронь. Моё.
И мощно вывернула валун из земли, а затем с натугой отнесла его в сторону. Она, казалось, искала такую неподъёмную ношу, которая бы задавила её тоску. Запомнился случай - паломники силились донести до стройки тяжёлое бревно и всё роняли его, как вдруг бревно перехватила Лидия. Взвалила бревно на плечо и, чуть пошатываясь под тяжестью ноши, понесла его в одиночку, не позволяя помочь. К загадкам в поведении Лидии в Васкнарве привыкли - она жила при храме давно. Для нас же многое бы осталось непонятным, если бы не разговорчивость москвички. А говорить она могла на одну тему: "У меня такое горе, такое горе - мой сын, офтальмолог, женился на парикмахерше. Это кошмар - такой мезальянс! Да бывает ли что-нибудь хуже?"
- У меня хуже, - обронила Лидия, не поясняя больше ничего.
Словом, у нас сложился своего рода распорядок дня - Лидия молча мешает раствор, я бегаю с вёдрами за песком, а мама офтальмолога причитает над раствором: "Мой сын, учёный, и па-рик- ма-херша!" Так продолжалось довольно долго, пока Лидия не задала вопрос:
- Твой учёный в Бога верует?
- Ну, крещёный.
- А парикмахерша?
- О, эта лиса даже на клиросе поёт. Такая лиса, ути-пути!
- Про лиру потом, - оборвала её Лидия, - про моих деток послушай сперва. Я трёх сынов родила и взлелеяла - красивые, сильные, как дубки. И был у нас дом - полная чаша, самый богатый дом на селе. Говорили мне люди, да я не верила, что муж мой колдун и свекровь колдунья, а я хорошо с мужем жила. Оба деньги любили, скупали золото - на случай инфляции надёжней всего. Раз иду мимо церкви, а там людей крестят. И я покрестилась с одной мыслью, чтобы крест золотой носить. Вернулась домой после крещения - крест под пальто, его не видно, а колдун мой позеленел - затрясся весь и рычит по-звериному: "Не снимешь крест, детей погублю!" Прогнала я его, ушёл к матери. Дом-то родительский был - мой. А колдун ночами в окошко стучится: "Выбрось крест и вернись ко мне. Дети мои, мои, запомни, и я их навек с собой заберу". Мне бы тогда же бежать в церковь и успеть детей окрестить! А через ночь мне звонят из милиции: "Старший сын твой убит в драке, а перед смертью сам человека убил". Распахнула я дверь - несут сына, а колдун при крылечке стоит: "Один уже мой. Может, помиримся, и теперь-то ты снимешь крест?" - "Теперь, - говорю, - крест Христов не сниму". На поминки пришёл. Я не хотела, но родня зашумела: всё же отец. С младшим сыном о чём-то стал разговаривать, а сын рванулся, схватил двустволку и застрелился у меня на глазах. Некрещёные оба и неотпетые, даже в церкви не помянуть. Только среднего сына силком окрестила. А толку? Пьёт, блудит, мат-перемат. А недавно ослеп от водки. Может, это для вразумления, и Господь его вразумит?
После этого разговора Лидия замкнулась и ушла от нас на другое послушание. Видно, тягостно ей было наше сочувствие, а такое горе ни с кем не разделить.
Про парикмахершу моя москвичка больше не заикалась. А перед отъездом долго пересчитывала деньги и, решив, что на билет хватит, купила на рынке роскошную кофту из ангорки:
- Лидочку жалко. Подарю Лидочке.
Лидия приняла кофту спокойно и с опытностью товароведа ощупала швы:
- Настоящая ангорка. Не подделка, - а потом равнодушно вернула кофту: - У меня таких кофт - целый шкаф забит. А ковров, хрусталя, ювелирки! Недавно ездила дом заколачивать - не вернусь я больше туда. Зашла в сени, и вдруг почудилось, что там мой сыночек в испуге стоит. Самый младший, самый любимый. Сладкий мой, бедный несчастный сынок! Не крестила я деток, значит, убила, и на Страшном Суде с меня спросит Господь.