Увы - первый же выход на сцену обернулся грандиозным провалом. Александр, картавый от природы, играл слугу, который должен был выкрикнуть всего одно слово: "Император!" Вышло же нечто вроде "Импелятоль!", и публика в зале расхохоталась. Спустя несколько лет Константин Станиславский откажется взять Вертинского в труппу Московского Художественного театра по той же причине. Проклятую букву "р" Вертинский так и не научился четко выговаривать до конца дней своих.
Билеты в театр стоили дорого. Александру приходилось воровать деньги для того, чтобы посещать спектакли. Узнав об этом, тетка выгнала его из дома, и Вертинский стал жить на улице. Пока было тепло, он ночевал в парках на скамейках, а с наступлением холодов устраивался на ночлег в чужих подъездах. Он решил начать честную жизнь - перебивался мелочной торговлей, грузил арбузы на пристани, работал корректором в типографии, а некоторое время (правда, очень недолгое) даже проходил в помощниках бухгалтера роскошной гостиницы "Европейская".
В этой жизни ничего не водится -
Ни дружбы, ни чистой любви.
Эту жизнь прожить приходится
По горло и в грязи, и в крови.
А поэтому нужно с каждого
Сдирать сколько можно кож.
А чтоб сердце любви не жаждало,
Засунуть под сердце нож!
Эти строки пятидесятилетний Вертинский напишет в далеком китайском городе Шанхае, в том самом Шанхае, где он встретил любовь всей своей жизни. Однажды после выступления он… Нет, лучше не будем забегать вперед. Всему свое время.
Ангел-хранитель однажды привел Вертинского в подъезд к Софье Николаевне Зелинской, преподавательницы женской гимназии, когда-то дружившей с его матерью. В память о несчастной Евгении Скалацкой Зелинская пригласила Александра пожить у себя. У Зелинской бывал весь цвет киевской интеллигенции, в ее доме Вертинский познакомился с Марком Шагалом, Николаем Бердяевым, Натаном Альтманом. Вскоре Александр начал заниматься журналистикой - стал писать театральные рецензии для газеты "Киевская неделя", опубликовал несколько рассказов. На гонорары от публикаций Александр купил подержанный фрак, завел моду ежедневно продевать в петлицу новый живой цветок и стал одним из самых ярких представителей киевской богемы. Он был дьявольски красив, имел утонченные манеры и усиленно изображал пресыщенного жизнью меланхолика.
В возрасте восемнадцати лет меланхолик неожиданно счел, что родной Киев ему "смертельно надоел", и собрался покорять Москву. Приятели интересовались, почему он не хочет отправиться прямиком в Санкт-Петербург. Вертинский отшучивался, храня свою тайну. Дело в том, что именно в Москве совершенно случайно нашлась его сестра Надя, которую он считал умершей. Надя стала актрисой, и, кажется, неплохой. Она обещала помочь брату освоиться в Москве. Сказано - сделано, Вертинский простился с Киевом и, полный самых радужных надежд, отправился покорять Первопрестольную.
Разумеется, о том, чтобы сразу по прибытии, что называется с ходу попасть в труппу одного из московских театров, и речи быть не могло. Поначалу пришлось давать уроки сценического мастерства мечтающим о театре купеческим дочкам. Но как-то раз ангел-хранитель снова вспомнил о своем подопечном. Вертинский в компании знакомых актеров ждал Надежду в скверике перед Театром миниатюр, где она служила. И надо же было такому случиться, что на него обратила внимание сама Мария Арцыбушева, которой принадлежал театр. Мария Александровна сказал ему:
- Что вы шляетесь без дела, молодой человек? Шли бы лучше в актеры, ко мне в театр!
- Но я же не актер! - поскромничал Вертинский. - Я ничего, собственно, не умею.
- Не умеете, так научитесь! - отрезала Арцыбушева.
Обрадованный Вертинский поспешил осведомиться:
- А сколько я буду получать за это?
- Получать?! Вы что? В своем уме? - рассмеялась Арцыбушева. - Спросите лучше, сколько я с вас буду брать за то, чтобы сделать из вас человека.
Вертинский моментально скис, но Мария Александровна добавила:
- Ни о каком жалованье не может быть и речи, но в три часа мы садимся обедать. Борщ и котлеты у нас всегда найдутся. Вы можете обедать с нами.
Александр поспешил согласиться. Вот так его первым театральным заработком и стали борщ да котлеты. Надо сказать - далеко не самый худший вариант.
В Театре миниатюр Александру достался номер под названием "Танго". Он пел на сцене песню, пародирующую исполнявшееся двумя танцорами танго. Один из театральных критиков газеты "Русское слово" назвал Вертинского "остроумным и жеманным". "Этого было достаточно, чтобы я "задрал нос" и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально, - вспоминал Вертинский. - Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Александровне пришлось дать мне наконец "жалованье" двадцать пять рублей в месяц, что при "борще и котлетах" уже являлось базисом, на котором можно было разворачиваться".
Однажды Александр познакомился с поэтом-футуристом Владимиром Маяковским и даже несколько раз выступал в кафе футуристов вместе с ним, но футуризм не оказал на творчество Вертинского сколько-нибудь заметного влияния. Сам мир футуристов, их мировоззрение и их творческие изыскания не пришлись Вертинскому по душе. Гораздо больше ему понравились поэтические концерты Игоря Северянина.
В 1912 году Вертинский дебютировал в кино, сыграв ангела в фильме Ильи Львовича Толстого "Чем люди живы?". Фильм снимался по рассказу отца режиссера. Дебют был своеобразным. "Эту роль никто не хотел играть, - вспоминал Вертинский, - потому что ангел должен был по ходу картины упасть в настоящий снег, к тому же совершенно голым. А зима была суровая. Стоял декабрь. За обедом у Ханжонкова (Александр Ханжонков - продюсер, режиссер, сценарист, один из пионеров русского кинематографа. - А. Ш.). Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину (Иван Мозжухин - известный актер русского немого кино. - А. Ш.), но тот со смехом отказался: "Во-первых, во мне нет ничего "ангельского", а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких", - ответил он. Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя".
Роль, пусть и эпизодическая, на некоторое время сделала Вертинского героем московской богемы. Александр сделал все возможное, чтобы закрепить свой успех и постоянно быть на виду. Так, например, он мог явиться в ресторан одетым в желтую кофту с деревянной ложкой в петлице или же отправиться на прогулку по Тверскому бульвару в клоунской куртке с помпонами вместо пуговиц, набеленным лицом и моноклем в глазу. Его начали узнавать. Жизнь постепенно становилась тем, чем она в его представлении должна была быть - сплошным праздником.
Кинематограф подарил Вертинскому и первую большую любовь - любовь к звезде русского немого кино актрисе Вере Холодной. Александра не смутило, что ко времени их знакомства Вера уже быта замужем. Он настойчиво, можно даже сказать - самоотверженно добивался расположения любимой, посвящая ей многие из своих первых песен, таких как "Маленький креольчик":
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!
Или "За кулисами":
Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.
Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький.
Вот кто за нос умеет водить".
И тогда Вы сказали: "Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?…"
А потом - города, степь, дороги, проталинки…
Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
И осталась лишь фраза: "Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?…"
Вера так и не ответила Вертинскому взаимностью, полностью оправдав свой сценический псевдоним. В отчаянии Александр написал песню "Ваши пальцы пахнут ладаном", в которой, навсегда прощаясь с любимой, заочно отпел ее:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Дело было в 1916 году, а три года спустя, в феврале 1919 года, Вера Холодная умерла в Одессе. Смерть ее была окружена тайной. Поговаривали, что актрису убрала французская разведка, с которой она якобы была связана. Также ходили слухи о причастности к смерти Веры известного красного командира Григория Котовского.
Московская богема в то время не мыслила себя без кокаина, к которому пристрастился и Вертинский. Он вообще был падок на все модное.
"Все увлекались им, - писал о кокаине Вертинский. - Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и "заряжались" перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили его в пудреницах и нюхали также; поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин у них не было денег… Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро.
Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание… Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию. Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал… Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли… Утром же, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающие понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли… Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых, кокаин почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. Полного омертвления всех чувств. Равнодушия ко всему окружающему… А тут еще и галлюцинации… Я жил в мире призраков! Помню, однажды я вышел на Тверскую и увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая, направился к остановке трамвая… Тогда я понял, что просто сошел с ума. И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца?.."
Сестра Надежда была рьяной кокаинисткой, кокаин и оборвал ее жизнь. В одном из номеров журнала "Театр и искусство" за 1914 год была помещена заметка в две строки: "Известная москвичам артистка Н.Н. Вертинская отравилась в Петрограде кокаином. Причина - неудачно сложившаяся личная жизнь". Смерть сестры стала огромным потрясением для Вертинского, ведь Надежда была единственным по-настоящему родным ему человеком. В память о сестре Александр написал песню "Кокаинеточка":
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы.
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что, крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная,
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
Вступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.
Желая вырваться из кокаинового угара, Вертинский порвал с изрядно поднадоевшей ему богемой и ушел добровольцем на фронт.
Рассказывает Анастасия Вертинская, дочь артиста: "Отец увидел толпу людей возле особняка купеческой дочери Марии Морозовой на Арбате. Это с вокзала привезли раненых. Их выносили на носилках из карет, а в доме уже работали доктора. Отец просто подошел и стал помогать. Врач присмотрелся к высокому пареньку и позвал к себе в перевязочную - разматывать грязные бинты и промывать раны".
Врачу понравились тонкие, длинные, артистичные пальцы Вертинского, чувствительные пальцы, которые позволяли делать медицинские манипуляции, не доставляя боли пациентам.
Вертинский стал санитаром 68-го поезда Всероссийского союза городов, который с 1914 по 1916 год курсировал между передовой и Москвой. В память об актерском прошлом он взял себе псевдоним "Брат Пьеро", ведь именно этот образ некогда принес ему известность в Театре миниатюр.
"Вскоре отец до того набил руку, освоил перевязочную технику, что без конца удивлял ловкостью, быстротой и чистотой работы, - писала Анастасия Вертинская. - Выносливый, высокий, он мог ночами стоять в перевязочной, о его руках ходили легенды, а единственный поездной врач Зайдис говорил: "Твои руки, Пьероша, священные. Ты должен их беречь, в перевязочной же не имеешь права дотрагиваться до посторонних предметов"".
К окончанию службы на поезде в 1916 году на счету Вертинского было тридцать пять тысяч перевязок. Еще в бытность санитаром, Вертинскому приснился странный, мистический сон. В его жизни вообще было много мистического. "Будто бы стою я на залитой солнцем лесной поляне, - рассказывал Александр дочери Анастасии, - а на той поляне сам Бог вершит суд над людьми".
- Кто этот брат Пьеро? - вдруг спросил Творец у дежурного ангела.
- Начинающий актер.
- А как его настоящая фамилия?
- Вертинский.
- Этот актер сделал 35 тысяч перевязок, - помолчав, сказал Бог. - Умножьте перевязки на миллион и верните ему в аплодисментах.
Сон и впрямь оказался пророческим - сразу же по возвращении в Москву к Вертинскому пришла большая слава. Он вернулся в Театр миниатюр к Арцыбушевой, причем вернулся не с пустыми руками, а с новым, совершенно оригинальным номером, который назывался "Песенки Пьеро". Никаких ужимок, никаких шуточек, никакой пошлости. Пьеро пел так называемые "ариетки" - простые, сугубо личные песни, столь непохожие на традиционные романсы с "лунными ночами", "пением соловья", "томными грезами" и "красными розами". Ариетки шокировали своей простотой и искренностью. Чего только стоила песня про безногую девочку, заснувшую на кладбище и видящую чудесный сон:
Старой, забытой дороженькой
Между лохматых могил
Добрый и ласковый Боженька
Нынче во сне приходил.
Ноги большие и новые
Ей подарить обещал,
А колокольцы лиловые
Тихо звенели хорал…
"Боженька, ласковый Боженька,
Что тебе стоит к весне
Глупой и малой безноженьке
Ноги приклеить во сне?"
Публика приняла Пьеро очень хорошо. Вертинский в глубине души очень боялся провала. "От страха перед публикой, боясь "своего" лица, я делал сильно условный грим: свинцовые белила, тушь, ярко-красный рот. Чтобы спрятать смущение и робость, я пел в таинственном "лунном" полумраке", - вспоминал он.
На смену первому, "белому", образу вскоре пришел образ черного Пьеро - маска-домино, черный костюм и белый шейный платок. Образ Черного Пьеро остался с Александром Вертинским навсегда.
Публике, уставшей от войны и всего, что было с ней связано, было нужно именно то, что предложил Вертинский, - чувство, простота и немного экзотики. Как приятно закрыть глаза и очутиться в "бананово-лимонном Сингапуре", где нет митингов, войны, беспорядков - только море, солнце и, конечно же, любовь.
По странному, несомненно мистическому совпадению первый бенефис Вертинского в Петербурге состоялся 25 октября 1917 года, в тот самый вечер, когда "революционные" солдаты и матросы занялись разорением винных подвалов Зимнего дворца.
Вертинскому новые порядки пришлись не по душе - "Черный Пьеро" не смог ужиться с "красными арлекинами".
Все началось с романса "То, что я должен сказать", написанного под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров. Это одна из самых известных песен Вертинского.
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам - под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти - к недоступной Весне!
Вертинского вызвали в ЧК. "Вы же не можете запретить мне их жалеть!" - говорил он в свое оправдание. "Надо будет - и дышать запретим!" - услышал в ответ. Этого хватило для того, чтобы сделать правильные выводы. Вертинский бежал на Юг и до конца 1919 года гастролировал по "белой" России, выступая перед офицерами и солдатами Добровольческой армии. В конце концов, на борту парохода "Великий князь Александр Михайлович" он покинул Россию и перебрался в Константинополь.
Затем были Румыния, Польша, Германия, Австрия, Франция, Бельгия… Чтобы выжить, Вертинский много выступал, выступал где придется, лишь бы немного заработать.