42
Аппиан - единственный автор, который во всех подробностях сообщает о полемике в сенате. Но из других источников мы знаем, что мир, предложенный Сципионом, вызвал споры, так как многие настаивали на полном разрушении Карфагена (Liv., XXX, 40). Отрывки из приведенных Аппианом речей находим у Диодора (XXVII, 13–17). Таким образом, они восходят к одному общему источнику. Есть даже мнение, что этим источником является Полибий (см. Scullard Н. Н. Roman Politics. Oxford, 1951, p. 279–280). Доводы, приводимые сторонниками мира у Аппиана, соответствуют всему духу Публия Сципиона и его политике, поэтому я решилась привести их полностью.
Сципион выполнил свой первоначальный план, родившийся в его голове еще в Испании. Он лишил Карфаген всех заморских владений, армии, флота, а наложенная на город огромная контрибуция должна была убавить золота в его казне и помешать пунийцам вновь собрать колоссальную наемную армию и бросить ее на Рим. Таким образом, грозный Карфаген был лишен зубов и когтей и превратился в обычный провинциальный восточный городок. Но Сципион достиг даже большего, чем думал первоначально. Конечно, он предполагал дать полную свободу Ливии, но теперь вместо крохотных ливийских царств создалась огромная могучая держава честолюбивого и умного Масиниссы. Соседство Великой Ливии было крепкой уздой для Карфагена. Пунийцы не смели даже помыслить двинуться против Рима, ибо Масинисса не спускал с них глаз. Недаром именно Ливия погубила окончательно Карфаген. С другой стороны, не будь Карфагена, наследники Масиниссы могли стать опаснейшими врагами Рима. По словам Аппиана, Сципион это прекрасно понимал (Арр. Lyb., 268). Югуртинская война, стоившая римлянам стольких сил и трудов, вспыхнула как раз после разрушения Карфагена.
Однако современники и потомки часто приписывали решение Публия сохранить Карфаген не страху перед Ливией, а гуманности, которую он провозгласил основой римской политики (Polyb., XVIII, 37; XXI, 17, 1–3, подробнее см. главу "Война с Антиохом" в книге второй нашего исследования). Моммзен, автор в целом не расположенный к Сципиону, так объясняет его мотивы:
"Римский полководец мог бы немедленно приступить к осаде столицы, которая не была прикрыта никакой армией и не была обеспечена продовольствием, и… подвергнуть Карфаген такой же участи, которую готовил Ганнибал для Рима. Но Сципион этого не сделал… Сципиона обвиняли в том, что он согласился на слишком выгодные для неприятеля мирные условия потому только, что не хотел уступать какому-нибудь преемнику вместе с главным командованием и славу окончания самой тяжелой из всех войн, какую вел Рим… Но… проект (мирного договора. - Т. Б.) не подтверждает этого обвинения. Положение дел в Риме было вовсе не таково, чтобы любимец народа мог серьезно опасаться своего отозвания после победы при Заме, ведь еще до этой победы народ решительно отвергнул предложение сената сменить его, да и сами мирные условия вовсе не оправдывают этого обвинения. После того как у Карфагена были связаны руки, а подле него утвердился могущественный сосед, он ни разу не сделал даже попытки освободиться из-под верховной власти Рима и еще менее мог помышлять о соперничестве с ним… Мстительным италикам могло казаться недостаточным, что пламя уничтожило только пятьсот выданных карфагенянами военных кораблей и не уничтожило вместе с ними и ненавистного города; злоба и безрассудство деревенских политиков могли отстаивать мнение, что только уничтоженный враг действительно побежден… Сципион думал иначе, и у нас нет никакого основания, а стало быть никакого права предполагать, что в этом случае римлянин руководствовался низкими, а не благородными и возвышенными побуждениями, которые соответствовали и его характеру" (Моммзен Т. История Рима. T.I, с.621–622).
43
Правда, это сообщение взято из очень сомнительного источника - речи Тиберия Гракха (см. коммент. 18), где сказано также, что Сципиону предлагали пожизненный консулат и диктатуру. Эти почести плохо согласуются с римской конституцией. Но, с другой стороны, некоторое подтверждение этому можно видеть в двух фрагментах Энния, современника событий: "Будь диктатором, или начальником конницы, или консулом", "Какую статую, какую колонну поставит тебе римский народ, чтобы она рассказывала о твоих подвигах?" (Enn. Warm., fr. 8–9, 10–11). По-видимому, он упоминает, что статуя эта должна быть золотая (Trebellius Pollio in Hist. Aug., Claud., 7, 6).
44
К длинному списку протеже Публия добавляют обычно Мания Глабриона, консула 191 года до н. э. (Scullard Н. Н. Roman politics. Oxford, 1951, p. 14). Но Маний, сколько мы знаем, не сражался под началом Сципиона, и, хотя, как нам доподлинно известно, он относился к нашему герою с неизменным восхищением и уважением, у нас нет никаких оснований говорить, что Сципион ему действительно покровительствовал. Иное дело Секст Дигитий. Бывший испанский воин, он достиг претуры в 194 году до н. э., т. е. в год второго консульства Публия, когда на него обращены были взоры всего Рима (см. глава III), и Корнелий, несомненно, использовал свое влияние, чтобы помочь своему старому солдату. Став фактически главнокомандующим в 190 году до н. э., Сципион сразу назначил Дигития одним из трех своих легатов (Liv., XXXVII, 4). О дружбе же Дигития с Лелием говорит тот факт, что они оба были в 174 году до н. э. отправлены послами в Македонию, а в Риме посольства составлялись из друзей (Liv., XLI, 22).
Минуций, как было сказано, отличился в Африке. Вернувшись, он стал трибуном в 201 году до н. э. и решительно препятствовал всем попыткам сменить Сципиона на посту командующего (Liv., XXX, 41, 43). Став консулом, он получил вспомогательный отряд от Масиниссы, который помогал ему как бывшему товарищу по оружию и другу Сципиона (Frontin., I, 5, 16; Liv., XXXV, 11). После победы Сципиона над Антиохом Минуций вошел в число десяти уполномоченных по устройству Азии, а эта комиссия состояла если не из друзей победителя, то во всяком случае из очень приятных ему людей.
45
Время женитьбы Сципиона неизвестно. Его можно приблизительно установить, рассчитав возраст его детей. Их было четверо: Публий, Люций и две девочки. Дочери, безусловно, родились уже после его возвращения из Африки. К 183 году до н. э. они еще не были выданы замуж, а может быть, не все даже просватаны (Plut. Ti. Gracch., 4). Следовательно, им не могло быть больше 15–16 лет. Из сыновей старшим был, видимо, Публий. На это указывает и его имя, и то, что его приемный сын Эмилиан считался наследником фамилии и старшим в роде (он был наследником Эмилии, выдавал приданое дочерям Сципиона и т. д. - Polyb., XXXII, 12–13). Он не занимал никаких государственных должностей, так что время его рождения установить трудно. Больше известно о втором сыне Люции. Он был претором в 174 году до н. э. Очень трудно представить, чтобы он вопреки всем законам занял эту магистратуру в возрасте 24 лет. Но главное другое. Этого Люция отец взял с собой на войну с Антиохом в 190 году до н. э. Разумеется, он не мог взять семи-восьмилетнего ребенка. Самое меньшее Люцию было тогда пятнадцать лет. Значит, год его рождения - 205 год до н. э. С этим согласен Валерий Максим, который пишет, что Люций уже родился во время битвы при Заме (III, 4, 1). Но раз так, время рождения Публия отодвигается по крайней мере к 210 году, т. е. Сципион был уже женат и имел сына, когда отправлялся в Испанию (Сципион был в Испании с конца 210 по конец 206 гг. до н. э.; в 206 году до н. э. он вернулся в Рим, но вскоре уехал в Сицилию, а оттуда в Африку).
46
Валерий Максим пишет: "Раз уж мы заговорили о женской верности, нельзя обойти молчанием жену Публия Африканского, Эмилию Терцию… Она обладала такой нежностью и таким терпением, что, узнав, что ее муж увлекся одной из рабынь, скрывала это. Она не хотела, чтобы такой великий муж, победитель вселенной Сципион Африканский, был очернен из-за женской ревности. И настолько дух ее был далек от мщения, что после смерти Публия Африканского она освободила эту рабыню и отдала замуж за своего вольноотпущенника" (VI, 7, 1). Что это сплетня, никакого сомнения нет. Ведь из самого текста Валерия Максима следует, что оба супруга скрывали роман Сципиона, значит, весь рассказ в лучшем случае домысел досужих кумушек. Однако Вересаев прав, говоря, что слухи тоже являются источником для воссоздания характера, ибо даже слухи о Гоголе и Пушкине разные. Поэтому и данная история представляет определенный интерес. И интересно именно то, что это сплетня не о Публии, а об Эмилии. Вероятно, такой поступок был в ее характере.
47
Катон пишет, что древние обедали в атриуме (Orig., fr. 114; Orat., fr. 144). Значит, в его время стали обедать в саду.
48
Молодой герой Плавта носит локоны (Capt., 649), а про хвастливого воина сказано: "он кудрявый напомаженный распутник" (Mil. glorios., 920).
49
Обычай дарить женщинам цветы древний, как мир. Я позволила себе привлечь более позднее свидетельство Лукреция. Он говорит, что в его время любовники осыпали порог своей милой цветами, умащали косяк благовониями и покрывали поцелуями двери (IV, 1178–1179).
50
Первыми поэтами были Невий, Энний и Плавт - все современники Сципиона. Первыми историками - Фабий Пиктор, Сципион, сын Публия Африканского, Цинций Алимент, писавшие на греческом, и Катон и Кассий Гемина, писавшие на латыни. Все они жили в описываемую эпоху. Первым великим юристом был Элий Пет, современник Сципиона и наставник сына Лелия. Первым же оратором Цицерон называет Цетега, консула 204 года до н. э. (Cic. Brut., 57–58). Записывать и издавать свои речи первым стал Катон Старший. О полководцах и дипломатах говорить излишне.
51
См. примечание 54.
52
У римских поэтов много реминисценций из этих строк. У Горация поэт по смерти превращается в лебедя и улетает с земли. "Пусть же не будет плача на бессмысленных похоронах, безобразных причитаний и сетований, - говорит он, - удержите вопль и воздавайте пустые почести гробнице" (Carm., II, 20). У Овидия: "Я буду на устах народа и через все века буду жить в славе" (Met., XV, 878–879).
53
См. примечание 37.
54
Вот случай, сообщаемый Цицероном. Назика, кузен Публия, пришел навестить Энния и окликнул его у входа. Служанка сказала, что его нет дома. Но Назика понял, что так велел сказать ей хозяин, хотя сам он и дома. Через несколько дней Энний в свою очередь пришел к Назике и окликнул его у дверей, а Назика кричит, что его нет дома. "Как? - удивился Энний. - Будто я не узнаю твоего голоса?" А Назика: "Ах ты, бесстыдник! Когда я тебя звал, я даже служанке твоей поверил, что тебя нет, а ты не хочешь поверить мне самому" (De or., II, 276).
55
О том, что Энний был похоронен в склепе Сципионов и что там стоит его статуя, свидетельствуют, кроме Плиния, Светоний, Цицерон (Arch., 22), Валерий Максим (VIII, 14, 1), Ливий (XXXVIII, 56) и Овидий (Ars. Am., III, 409). Лишь у Иеронима находим сообщение, что он был погребен в родных Рудиях (Euseb. ann. Abr., 1838,179). Однако сам факт, что Энний был похоронен в гробнице Сципионов, должен был настолько ярко запечатлеться в памяти современников и потомков, что трудно сомневаться в его истинности. Кроме того, Иероним вообще допускает много ошибок в рассказе об Эннии. Неправильно указан год его рождения (Warm., p. XVII), родным городом его совершенно ошибочно назван Тарент (ibid., XVIII), наконец, только этот автор сообщает, что у Энния была дочь, сыном которой был поэт Пакувий (ibid., XXIII). Между тем у Энния не было ни жены, ни детей, а Пакувий был его племянником (ibid.). Кроме того, Иероним не пишет прямо, что Энний был погребен в Рудиях. Он говорит: "Он похоронен в склепе Сципиона на Аппиевой дороге… Некоторые утверждают, что кости его были перенесены… в Рудии". Тем не менее Уормингтон полагает, что Энний погребен в Рудиях (ibid., XXIV).
56
Время написания всех этих произведений не поддается точной датировке. Отрывки лирических стихов (Ep., fr. 5–6; 3–4, а возможно, и 1–2) написаны после смерти героя. Когда Энний сочинил поэму "Сципион", неизвестно. Хейвуд считает, что она написана уже после смерти Публия, чтобы увековечить его память, как сократические произведения Ксенофонта и Платона. Уормингтон полагает, что написана поэма сразу после битвы при Заме (p. XXV), т. е. создана она под впечатлением не смерти, а первого знакомства. Я склоняюсь ко второму предположению. Убеждает меня следующее соображение. Валерий Максим, который, вероятно, был неплохо осведомлен о жизни и творчестве Энния, пишет, что Сципион был благодарен Эннию, ибо полагал, что "память о его деяниях не погибнет, если их осветит свет литературы, и считал, что наиболее достойным является прославление в духе Гомера" (VIII, 14, 1). Таким образом, согласно Валерию Максиму Энний прославил Публия еще при его жизни, причем прославил в духе Гомера. Ясно, что лирические стихи и "Сатуры" не могут быть названы произведениями в духе Гомера. Какое же сочинение имел в виду Максим? Ясно, что либо "Анналы", либо поэму "Сципион". Но Публий вряд ли смог прочесть в "Анналах" о себе: нам известно, XII книгу Энний написал в 173 году до н. э., то есть через десять лет после смерти нашего героя (Gell., XVII, 21, 43), Сципион же появляется в IX, XIII и XIV книгах. Что речь идет именно о поэме "Сципион", как будто видно из Свиды. Он сообщает, что в прологе к поэме Энний говорит, что один Гомер мог бы воспеть Сципиона (Suid., s.v. Εννιος). Именно это-то вступление, видимо, и заставило Максима назвать поэму произведением в духе Гомера. Однако Хейвуд, возможно, прав, сравнивая сочинения Энния с воспоминаниями учеников Сократа: дело в том, что кроме поэмы у Энния была книга бесед, которая также называлась "Сципион". Беседы, то есть диалоги, действительно можно сопоставить с сократическими сочинениями. Возможно, это произведение написано после смерти Публия.
57
Молнией называют Сципиона Вергилий (Aen., VI, 843–844), Лукреций (III, 1034) и Валерий Максим (III, 4, 1). О том, что этот эпитет идет от Энния, см. Scutsch Q. Studia Enniana, 1968, p. 148. Прозвище "Молния" получил один из Птолемеев, по словам Павсания, потому, что быстро решался на смелые поступки (I, 16, 2). Поразительную стремительность Сципиона отмечают многие авторы (см. напр. Cic. Verr., V, 10, 25; Dio., 36, 57). С другой стороны, Максим явно понимает эпитет "молния" как поток ослепительного света: "quas tenebras е quo fulmine nasci passi estis".
58
В том, что Пифагор не вкушал мясного, согласны большинство авторов. Порфирий со ссылкой на Евдокса пишет, что Пифагор не только не вкушал ничего живого, но даже не подходил близко к поварам и охотникам (Vit. Pyth., 7). Согласны с ним Секст Эмпирик (IX, 127), Страбон (XV, 716) и Диоген Лаэртский, утверждавший, что он совершал только бескровные жертвы. Противоречит этой общей традиции только Аристоксен (Diog., VIII, 20; Gell., IV, 11, 1).
59
Диоген Лаэртский со ссылкой на Алкидама утверждает, что Эмпедокл был учеником Пифагора (VIII, 56). Тимей говорит, что Эмпедокл не только был учеником Пифагора, но пифагорейцы даже обвиняли его, как и Платона, в краже их учения (Diog., VIII, 54). Неанф пишет, что его обвиняли в разглашении пифагорейских тайн (ibid., VIII, 55). Порфирий помещает его в каталог пифагорейцев. Плотин пишет: "Эмпедокл, я полагаю, открывал то, что Пифагор и его последователи говорили в форме загадок" (Plotin. Enn., IV, 8, 1). Б. Л. Ван дер Варден уверенно называет его пифагорейцем (Van der Waerden В. L. Die Pythagoreer (religiose Bruderschaft und Schule der Wissenschaft). München, Artemis Verlag, 1979, S. 118).
60
О кончине Эмпедокла существует множество рассказов. Этот же удивительно напоминает историю китайского поэта Ли Бо. Существовала легенда, что "Ли Бо был бессмертным духом, занимавшим на небе должность "владыки звезд". За провинность Ли Бо был изгнан на землю, а когда срок его изгнания окончился, был возвращен на небо". Случилось это так. Однажды ночью Ли Бо плыл в маленькой лодочке. "Луна в ту ночь светила так ярко, что кругом было светло как днем. Вдруг Ли Бо совершенно отчетливо услышал звуки музыки, исходящей откуда-то с горизонта и постепенно приближавшейся. Только до Ли Бо доходили эти звуки, никто из лодочников их не слышал… К Ли Бо подошли два бессмертных отрока…
- Верховный владыка приглашает владыку звезд занять прежнее место, - сказали они, обращаясь к Ли Бо… Ли Бо, сидя на спине кита, взвился в воздух и стал удаляться в том направлении, откуда доносились звуки музыки" (Ли Бо, "Небожитель", пьяный пишет письмо, устрашающее государство Бахай // Удивительные истории нашего времени и древности, пер. И. Э. Циперович. М. -Л., 1954).
61
Гофман увлекался каббалой, которая, как известно, очень многое заимствовала из учения Пифагора. В своих произведениях он неоднократно высказывает веру в переселение душ. Так, в "Крошке Цахесе" фея Розабельверде, прощаясь с мертвым Циннобером, высказывает надежду, что увидит его еще "жучком, шустрой мышкой или проворной белкой". В "Повелителе блох" переселение душ играет особую роль, так как три главных героя, знавшие некогда друг друга, встретились опять в новой жизни. Писатель описывает, как один из них, увидав впервые молодую красавицу, был поражен внезапным воспоминанием. "Чем дольше вглядывался он в милое личико голландки, тем более пробуждалось в глубине его души какое-то глухое воспоминание, как будто он уже где-то ее видел, хотя и в совершенно другой обстановке, и в ином одеянии, да и сам он будто имел тогда совсем иной облик". Наконец, "в его душе вдруг, словно в волшебном фонаре, всплыла картина, и он увидел далекое-далекое прошлое, предшествовавшее даже тому времени, когда он впервые вкусил материнского молока, и в этом прошлом жил как и он сам, так и Дертье Эльвердинк". В этой же сказке Гофман говорит о мудреце, обладавшем даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Тело Гофман именует тираном, сковывающим творческие силы духа, учению о музыке сфер он придает особое мистическое значение. Впрочем, дальнейшие рассуждения увели бы меня слишком далеко. Несомненно, это тема для специального исследования.
62
Замечательно, что каббалисты считали, что Сципион, как и Пифагор, был сыном саламандра (см., например: Франс А. Харчевня королевы Гуселапы // Полн. собр. соч. в 25-ти томах под ред. А. М. Эфроса. Т. V. М., 1937, с. 108).