Свет маяка - Иван Жигалов 4 стр.


* * *

Каменский пастух Прохор Сащенко направлялся к песчаным карьерам. Отощавшая Химера едва плелась, но сейчас Прохор не торопился: он старался подготовить себя к той встрече, которая у него должна произойти. Еще вчера Никита Павлович неведомо откуда узнал, что на запасной базе появились люди. База, спрятанная в земле, в сосновом бору, уже не раз укрывала партизан. Частенько, особенно осенью, находил здесь надежный приют со своим отрядом и сын Никиты Павловича, Назар. Что за народ появился там сейчас? Быть может, это о них запрашивали и Никитин из Ленинграда и Асанов из Валдая?

- Хорошо, если это те самые, - говорил Никита Прохору. - А вдруг предатели? Нам надо, Проша, все узнать немедля. Поезжай, разнюхай…

Сащенко охотно выполнял "ответственные задания" Никиты. Правда, за это ему доставалось от Авдотьи, но к этому он уже притерпелся.

Когда Сащенко увидел лыжников, он и обрадовался и испугался. Обрадовался, что, наконец, после долгой езды вокруг песчаных карьеров увидел, как ему казалось, тех самых, но испугался: а вдруг не те, чего доброго, и пристукнут, а он, Прохор, вовсе не хочет помирать так просто, ни за нюх табаку. "А, будь что будет!" - решил Прохор и продолжал ехать так же медленно, стоя на коленях в дровнях. Да и вряд ли кобыла, даже если бы и почуяла на спине удары кнута, побежала быстрее.

Прохор не спускал глаз с лыжников. Вот они свернули к дороге. "Не иначе, что-то замышляют!".

- Эй, добрый человек, подвези! - услышал он.

Сащенко нажал на вожжи.

- Тпру, тпру, - кричал он, хотя кобыла уже стояла, как вкопанная.

- Вам куда? - спросил Прохор, чуть повернув голову, делая вид, что ему это безразлично.

- В Каменку…

- Садитесь… А к кому там?

- Чащина из Масляной горы не знаете? - спросил Лепов.

Сащенко удивился. "Откуда им знать Чащина?" Покосился на седоков. "Хотя и обросли бородами, но сразу видно - не деревенские".

- Но! Но-о! - крикнул он. Химера явно не торопилась.

- Что он делает-то в Каменке, этот Чащин? Проездом или у родни? - безразличным тоном спросил Прохор.

- Говорят, к сестре в Сомово шел, а застрял в Каменке… Мы его дальние родственники.

Последняя фраза, произнесенная Леповым, возмутила Шуханова, "К чему это?".

Слова Лепова совсем сбили Прохора с толку. Сестра у Чащина действительно живет в Сомово, и шел он к ней, да задержался в Каменке. Только откуда этим мужикам все известно? Родственники, говорят, Чащина? Поди тут разберись. Прохор сердито ударил лошадь вожжой, Химера презрительно махнула хвостом и бросила под дровни несколько теплых шариков, отчего запахло конюшней.

- Вот оно что-о-, - протянул Сащенко. И было непонятно: относились ли его слова к лошади или к попутчикам.

Шуханов посмотрел на мичмана: тот лежал на животе, теребил усики и, казалось, дремал. Лепов улыбался.

Некоторое время ехали молча. Из-под занесенной снегом елочки выскочил заяц, постоял, посмотрел по сторонам и пустился наутек.

- Ишь ты, косой, перепугался, - Прохору очень хотелось выругаться, но он сдержался.

- Не знаю только, у кого он может быть, - как бы между прочим сказал Лепов. - Куришь, отец?

- Не курю, сынок, берегу здоровье… Вон крайнюю избу с белой трубой видите? - Сащенко указал кнутовищем.

Шуханов удивился: деревня как-то совсем неожиданно выросла, ее от леса отделяло неширокое в этом месте поле, а гумно и сараи стояли, скрытые соснами.

- В той избе живет Никита Павлович Иванов. Человек он знающий. Вы у него и спросите про свого сродственника. А мне направо. "Пускай Никита разбирается…".

- Немцы-то есть в деревне? - спросил Шуханов.

- Сейчас вроде нету, - буркнул Прохор.

Шуханов, Лепов, и Веселов слезли с дровней, поблагодарили Прохора. Он дернул вожжи, махнул кнутом, и Химера затрусила, заспешила во двор, к яслям с пахучим сеном.

- Ну и тип, - произнес Веселов, проводив глазами удалявшегося возницу.

- Мужик себе на уме, - добавил Лепов.

- Вот именно "себе на уме", - подтвердил Шуханов.

- Что это вам взбрело в голову записываться в родственники к Чащину?

- Я и сам понял - глупость сморозил, - согласился Лепов.

Они свернули по намятой в снегу тропинке к гумну и там решили подождать…

* * *

Прохор, поставив лошадь около хлева, крикнул Авдотье, чтобы распрягла Химеру и ввела ее во двор, асам поспешил к Иванову. По дороге встретил внука Иванова, Володю.

- Несколько раз заходил к вам, - сказал парень.

- Дедушка беспокоится, почему застряли в лесу. Я уже было собрался вас разыскивать с Маяком.

Сащенко ничего не ответил Володе. Он торопился.

Никита Павлович встретил Прохора в сенях и повел его в свою горницу - в баню.

- Подозрительные мужики, - Прохор почти дословно передал весь разговор с неизвестными…

- Откуда они знают Чащина? - удивился Иванов.

- Да еще и родственниками назвались. Выходит, это не ленинградцы. Тут, Проша, что-то не так.

- И я об том толкую. Ты, Никита, держи ухо остро. В случае чего, пришлешь Володю, я буду дома.

- Не вооружены?

- Натурально не видно, а в карманы не заглядывал… Ну, я побежал…

"Поглядим, что за птицы перелетные", - думал Никита Павлович.

Прошел час, другой, а в Каменке никто не появлялся.

Но вот прибежал Володя и сообщил: у бывшего соловьевского гумна показался человек. Иванов накинул полушубок и вышел на крыльцо. Ждать долго не пришлось. Незнакомый снял шапку, поклонился и попросил попить. Окинув его с ног до головы, Никита Павлович определил: "городской", но тут же сам себя поправил: "Хотя теперь не поймешь, кто да откуда".

- Заходи, чего стоять на морозе. - Пропустив незнакомца, запер ворота на засов и прошел в глубь двора. - Домой звать не могу: хозяйка захворала. Пройдем в баньку.

Шуханов молча следовал. Они прошли мимо конуры, из которой с любопытством выглянула дворняжка, через занесенный снегом небольшой фруктовый садик и очутились в, предбаннике.

- Посиди малость, - Иванов кивнул на скамейку. - Я мигом вернусь.

Шуханов пролез в закопченную дверцу бани. Квадратное оконце, хотя и небольшое, достаточно освещало помещение. Справа при входе - каменка, тут же полок, по стенам - скамейки с опрокинутыми шайками. "Зачем бородач привел меня сюда? Может, уйти? Впрочем, отступать поздно, да и некуда", - подумал Шуханов.

Вернулся хозяин. Он принес глиняный горшок, накрытый толстым ломтем ржаного хлеба, поставил на дно опрокинутой бочки и, посмотрев на гостя из-под густых нахохленных бровей, предложил:

- Закуси, поди, проголодался с дороги. Так-то.

Шуханов взял горшок и с удовольствием стал пить молоко, заедая вкусно пахнувшим хлебом.

А Никита Павлович присматривался, думал: "Вроде похож. Таким и обрисовал его Камов". Спросил:

- Откуда путь-то держишь?

Шуханов ответил: он из Пскова, а в этих краях очутился, чтобы купить кое-что из продуктов: семья умирает с голоду. Покончив с едой, достал из кармана пачку американских сигарет и протянул хозяину. Тот, в свою очередь, предложил кисет с самосадом.

- Собственного производства. Не уступает казенному. Так-то.

Шуханов заметил, что слово это Иванов произносит часто и по-особенному.

В кисете не оказалось бумаги. Шуханов достал из кармана аккуратно сложенную немецкую листовку, подобранную где-то по дороге, оторвал от нее уголок, стал курить козью ножку.

Никита Павлович не спеша выбивал из кремня искру, чтобы загорелся кусочек рыжеватого трута, наблюдал за гостем. "Козью ножку мастерит, значит, простые цигарки вертеть не умеет, к папиросам привык". Наконец, "электростанция" сработала. От загоревшегося трута в бане запахло чем-то отдаленно напоминавшим запах печеной картошки.

Шуханов набил козью ножку самосадом и неумело закрепил кончики бумаги. Никита Павлович положил в нее тлеющий кусочек.

- Как живется-то? - раскурив папиросу, спросил Шуханов.

- Да ведь живем… - Никита Павлович бросил окурок потушенной сигареты в сторону каменки, едва видневшейся в темном углу… - Все живут: человек, волк, собака, птица. Каждый по-своему. Помаленьку - день да ночь - сутки прочь. Так-то.

"За кого он меня принял? - размышлял Шуханов. Посмотрел на лежавшую пачку американских сигарет. - Напрасно я ее показал, еще сочтет за предателя".

- Немцы-то в деревне есть?

- Скоро пожалуют… Всегда к ночи появляются.

"В такую глушь они и днем, видно, редко заходят", - подумал Шуханов.

- Патрули, значит?

- Вроде.

- Поди, все забрали?

- Хватит и нам. Не станет хлеба, коры на деревьях много. Как-нибудь.

- Семья большая?

- Старуха, внучек да девочка приемная. Так-то.

Иванов начинал сердиться. "Уж говорил бы, что надо, а то тянет, словно нитку из кудели".

Беседа не клеилась. Шуханов сердцем чувствовал, что сидит с честным человеком, но понимал - одному чувству доверяться нельзя. Но как вызвать бородача на откровенный разговор?

- Наверное, сына имеешь?

- Два у меня… А вот где они - не знаю.

- В Красной Армии или в партизанах?

- Кто будешь, что так пытаешь? Коль за продуктами, то у меня ничего нет.

"Вроде дело идет на лад", - Шуханов решился.

- Не за продуктами я, Никита Павлович. Да и менять мне нечего. Помогите мне найти Чащина Вениамина Платоновича.

Иванов насторожился, но виду не показал. Спросил:

- Чащин твой родственник? И тех двоих, что прячутся на гумне?

"Значит, мужичишка побывал здесь".

- Письмо у меня к нему. От дочери. От Тоси.

Иванов в упор посмотрел на Шуханова и уже сердито спросил:

- Скажи, кто будешь и зачем ко мне пришел?

"Да, такого голыми руками не возьмешь". Но отступать уже было нельзя.

- Из Ленинграда мы.

Никита Павлович недоверчиво взглянул, покачал головой, но ничего не сказал.

- Не верите? - Шуханов перешел на "вы".

- То - из Пскова, а теперь вдруг из Ленинграда. Так-то. Ленинград, говорят, у немцев?

Шуханов, недоуменно посмотрев на Никиту Павловича, воскликнул:

- Такого не было и не будет!

- А вот немцы пишут: взяли.

- Врут они!

- Врут, говоришь?

- Врут!

- Да-а, - протянул Иванов. - Правда? А где же она, правда-то?

- Может, и о Москве слыхали? Толкуют, там тоже немцы. Скажи, милый, как на духу - зачем пришел?

Шуханов ответил:

- Пришли, чтобы рассказать вам о Ленинграде. Людям там очень трудно, но они держатся.

- Знаем! Все знаем. Знаем, что нет в Ленинграде немчуры и не будет! И в Москве нет. - Иванов взял с кадки положенную Шухановым листовку с оторванным уголком. Такую он уже читал. В ней фашисты описывали, какие ужасы переживает Ленинград. - "Город сам запросит пощады, сам сдастся. Никто ленинградцев не спасет!" - вслух прочитал и зло воскликнул:

- Брешет Гитлер!

Шуханов, вспомнив, что захватил из рюкзака кусочек ленинградского хлеба, завернутый в кальку, достал его и подал Никите Павловичу.

- Из Ленинграда, - сказал он. - Дневная норма рабочего. Двести пятьдесят граммов…

Иванов посмотрел, понюхал, попробовал на зуб и сплюнул:

- Да неужто его едят?

- Едят! Да ведь и такого нет.

Никита Павлович качал головой. А Шуханов все говорил и говорил о родном городе, о его людях, которые не покидают постов, работают на заводах, о голоде, ежедневных многократных бомбежках и артиллерийских обстрелах.

- Так-то, - тяжело вздохнул Иванов. - Трудно людям. - Помолчал. - Значит, ленинградец? Загляни-ка завтра. О Чащине я расспрошу, быть может, что и узнаю от людей… Наверное, узнаю… - Он поднялся, давая гостю понять, что на сегодня разговор окончен. - Закури на дорожку, - протянул кисет. - Завтра еще потолкуем.

Когда вышли из бани, на улице уже была ночь. Никита Павлович позвал Володю. Тот сразу появился.

- Проводи до гумна. Иди прямиком, - и к Шуханову:

- А завтра тот же человек подъедет. Бывайте здоровы, - и протянул широкую теплую ладонь.

Шуханов пожал ее. "Странный бородач, и чего вдруг прервал разговор?".

Лепов и Веселов вышли из риги. Они здорово перемерзли.

- Ну? - произнес Лепов.

- Порядок? - спросил Веселов.

- Ни черта пока не пойму, - сказал Шуханов.

- Завтра за мной приедет тот же мужик.

Всю дорогу шли молча.

На следующий день Иванов сам выехал к песчаным карьерам. Остановив Химеру в густом молодом ельнике, стал дожидаться и вскоре увидел шагавшего на лыжах человека. Присмотревшись, узнал вчерашнего гостя.

- Садись, подвезу.

Подождав, пока Шуханов устроится на дровнях, повернул на зимник, неширокую, в одну колею, лесную дорогу и, ударяя лошадь вожжой по впалому боку, спросил:

- Так тебя не Шухановым ли звать-то?.. Вот ведь ленивая, еле ноги передвигает. Ты вчера интересовался Чащиным. Так я разыскал его. В гости ждет. Поезжай, говорит, Иванов, доставь мне двоюродного братенника, Шуханова. Я тут же и собрался. Чащин у нас в почете. Сам понимаешь - со старостой шутки плохи. Чуть не так - и голову на плаху.

Шуханов не мог понять, что все это значит. Если провокация, то зачем бородачу самому было ехать в лес? А сдать его старосте он мог и вчера. Откуда ему известна его фамилия?

- Закури, - предложил Иванов. - Чего пригорюнился, чай, в гости к старосте едешь. На, держи, - протянул он кисет. - Если что, так ты говори, мол, двоюродный братенник Вениамина Платоновича.

Шуханов достал свой кисет с остатками махорки и протянул его.

Иванов взял щепотку, понюхал, понимающе прищелкнул языком:

- Добрый табачок. Давненько такого не курил. Может, кременчугский? Помню, как в старину торговцы выкрикивали: "Полукрупку-табачок любит псковский мужичок-волосатичек. А ну, давай подходи, закуривай!". Жаль маловато, на одну трубку только.

Шуханов смотрел на тощие бока лошади, на падающие снежинки и на душе у него было муторно. "Ну и бородач. Такого не поймешь".

- Почему вы, Никита Павлович, решили, что я Шуханов? - спросил он.

- Как - почему? От Чащина узнал. Начальство все знает.

- А если точнее?

- И еще у нас есть телефонная связь с Ленинградом. - Никита Павлович засмеялся. - Немцы нам ее установили. Как только ты вчера ушел, у меня в бане зазвонили. Беру трубку. "Не у вас ли, говорят, Шуханов со своим отрядом остановился? По всем псковским лесам ищем и нигде найти не можем". Поинтересовался: "Какой, спрашиваю, он с виду?" Мне обрисовали. Сейчас смотрю на тебя - все сходится. Не веришь? И правильно делаешь. Ну, а Асанова знаешь?

Заявление Иванова о телефонной связи насторожило Шуханова, но, услышав про Асанова, он вдруг сразу все понял: "Значит, нашей судьбой интересовался Андрей Дементьевич. По радио. Так вот почему так неожиданно бородач прервал разговор. Ему нужно было с кем-то посоветоваться".

И недоверие, которое питали друг к другу ехавшие по лесу два человека, окончательно рассеялось. Даже Химера, словно почуяв это, пошла резвее.

- Так вот о Чащине, - прервал молчание Никита Павлович. - Сам понимать должен, для чего нам потребовалось посадить старостой верного человека. У гитлеровцев свои планы, а у нас - свои. Им с нами, русскими, тягаться в хитрости - кишка тонка… Да… А насчет письма дочки Чащина ты правду говорил или придумал?

- Письма у меня нет, но Чащина у нас в отряде.

- И Шуханов рассказал, как попала Тося к ним, как привела их в песчаные карьеры. - Она нам говорила о вас, Никита Павлович, и о Карпове. Вот об отце все молчит. Думается, девушка не знает, что ее батя староста.

- Не знает, говоришь?.. Ну, теперь объясните. Так-то.

- Выходит, я сейчас встречу Карпова? - спросил Шуханов.

- Сейчас - нет, но повидаетесь. А вот одного знакомого представлю. Тут у нас радист появился. Фамилия Камов. Не припомнишь?

- Нет. Не помню.

- А он все толкует, что тебя знает. Может, и промашка.

Подъехали к дому. Никита Павлович повел гостя в баню.

- Так, говоришь, не знаешь Камова? - подошел к печке и вытащил топку. Перед изумленным Шухановым образовался лаз. - Прошу спуститься. Отдохнешь, закусишь и… Эй, старшина, принимай гостя!

- Есть принимать гостя!

Шуханов недоумевал.

А бородач продолжал:

- Чувствуй себя по-домашнему.

В подземелье, куда спустился Шуханов, горела небольшая керосиновая лампочка. На столе - крынка, тарелки, каравай хлеба, накрытый бумагой. За пишущей машинкой сидел кто-то в накинутом на плечи полушубке.

Он поднялся. Это встреча! Так вот о каком Камове говорил Иванов!

- Старшина! Захар Васильевич! Да как ты, милый мой, попал в это подземелье? По какому же морю приплыл в псковские леса?

Со старшиной первой статьи Захаром Камовым Петр Петрович возвращался в начале войны из Комсомольска-на-Амуре. Моряк спешил на свой корабль из отпуска.

И вот они, два случайных попутчика, вновь встретились. И где? В глубоком немецком тылу.

- Не приплыл, - невесело ответил Камов. - На вороных доставили. А вы-то какими судьбами? Судостроительных заводов тут вроде нет. А крейсеров и эскадренных миноносцев - подавно. Принимаю радиограмму, как услышал вашу фамилию - вот удивился. Неужели, думаю, мой попутчик, инженер Шуханов? - Камов вдруг стал серьезным. - Ну, что в Ленинграде? Очень плохо?

- Плохо, Захар! Люди умирают с голоду.

- Слышал. А знаете, что немцев под Москвой разгромили?

- Знаю, Захар! Помнишь, в поезде, мечтали о переломе на фронте? И вот - наконец. Дождались.

- Да… Раздевайтесь, здесь тепло, правда, немного сыровато. Ну и дела… Так вот тогда мне так и не довелось побывать на корабле. Немцы рвались в Таллин, пришлось морякам уходить на сухопутье, помогать братьям-армейцам. Прижали тогда нас гады к морю. Надо было уходить. Сквозь огонь прорывались в Кронштадт! Фашист бил с воздуха, с моря, с финского берега и с эстонского. Ну, а потом пару дней отдохнул в Кронштадте, в экипаже, и под Ленинград… На псковскую землю попал не по своей доброй воле. - Камов впервые засмеялся. - История приключилась. И смех и грех. Немцы такую полундру устроили, умру и то помнить буду! Я, как видите, покалечен основательно. Нога побита. Рука вышла из строя. Ребры поломаны. Добрые люди, можно сказать, вернули меня с того света… И живу. А дружки погибли.

Назад Дальше