Мне что, надо было пускаться в разъяснения, де, у нас в Италии демократия, победивший на выборах не враг, а политический противник, через пять лет будет на другой улице праздник?!
Я воздержалась. Признаться, огорчилась…
Не хочется, однако, кончать главу на этой минорной ноте. Расскажу, как Беппе Ваннукки (RAI-TV) передавал с моей помощью на Италию, из Большого театра, оперу "Борис Годунов".
С Беппе Ваннукки мы сразу сроднились. Не только потому, что прислал его ко мне Паоло Грасси и что в Италии у нас с ним куча общих друзей и знакомых: совпали вкусы и пристрастия. Беппе – долговязый очкарик неопределённой масти, талантливый, темпераментный журналист, музыковед. Отец прочил его в адвокаты, а он бегал слушать репетиции в "Пикколо", не вылезал из Ла Скалы, заболел музыкой.
Мы с ним заперлись на целый день у меня дома, он исписал толстый блокнот – мои рассказы о Пушкине, о Мусоргском и "окрестностях", и мгновенно, безошибочно пропустил всё это через себя. Метаболизм поразительный: профессионал!
С советскими телевизионщиками, ребятами как на подбор, понимание с первого слова. Передача могла идти прямо из итальянского автобуса, стоявшего около театра, но советской стороне ведь надо было фильтровать, поэтому из итальянского автобуса передавали на рядом стоявший советский, из него в телецентр Останкино, а уже оттуда – на Италию. Тем не менее, всё сработало.
Мы с Беппе в ложе 1-ого яруса, напротив сцены. Беппе, чуть нервничая:
– Поправь мне галстук, вечно съезжает набок!
И приступает к общей характеристике оперы. Наполовину читает, наполовину импровизирует, особенно вольно – блистательно! – в пятиминутных перерывах между картинами. Чудеса: всё работает – наушники, микрофон. Ни секунды вакуума, речь льётся как ручей журчит. Я свечу фонариком. Подливаю кофе из термоса. Упреждаю – подсказываю ударения на русских именах. Перед концом первого акта бежим по подвальным коридорам на сцену – марафон, далеко! По дороге откуда-то выныривают гебешники, проверяют, кто мы (Большой театр "режимный", имеется правительственная ложа). Запланировано несколько интервью. По просьбе Беппе я ему подготовила вопросы; он в восторге: "Я бы сам не додумался!".
Главный машинист сцены:
– Передайте от меня привет моему коллеге из Ла Скалы Рагацци, мы с ним два раза вместе работали…
Беппе:
– Он сейчас наверняка смотрит нашу передачу!
По-человечески симпатичнее всех на сцене Артур Эйзен-Варлаам.
Беппе просит русских коллег "пошарить кинокамерой за кулисами". Тут же, слышу, в наушниках закаркало:
– Какого чёрта показываете рваньё, старые халаты?
Тут, брат, мышь не пробежит! Перед концом второго действия снова на сцену: интервью с примадонной Архиповой, басом Нестеренко, тенором Пьявко. Пьявко даже подсюсюкнул что-то по-итальянски.
Читерич вёл репортаж из музея, стоя под Шаляпиным, Вольчич из холла.
Всё как по маслу, ни единой накладки, непринуждённо, толково – профессионально!
Занавес. Шатаясь от усталости, спускаемся в холл. Там нас ждут Митя и Эдуарда Вольчичи, Пьеро и Мариза Остеллино, Стефано и Пуччи Растрелли, Читерич. Уже звонил из Милана Грасси: "Tutto splendido!", "Всё блестяще!".
Вольчичи зовут к себе. Эдуарда шепчет:
У меня пустой дом, но что-нибудь придумаем…
Придумали съездить ко мне, взять еду из холодильника и на десерт банку свежесваренного Натальей Михайловной варенья из коричных яблок с марабелью.
Из нафталинного спектакля сорокалетней давности Беппе Ваннукки сделал конфетку – надо уметь! Мои друзья в Италии проносили ложку мимо рта – смотрели "Бориса Годунова" (и Юлю) из Москвы не отрываясь.
Заодно ещё два флешбека о культурных связях.
1. Сценаристка Сузо Чекки Д’Амико, работавшая с самыми знаменитыми режиссёрами итальянского кино, обрадовалась, что мы оказались рядом на вручении "Премии по культуре" в Капитолии. Услышав мою фамилию, она встрепенулась:
А я как раз тебя разыскиваю! Мне сказали, что ты можешь помочь мне разобраться в одном деле…
Дело было в том, что Никита Михалков пригласил Сузо, сценаристку его фильма "Очи чёрные", в Москву, и на ужине в Доме кино московские киношники чуть её не линчевали. За что, она так и не поняла. За что же?
– За Михалковых, Сузо. Уж очень они сидят в печёнках у российской интеллигенции.
2. Как-то утром позвонил Вольчич и попросил разрешения приехать. Приехал и привёз Микельанджело Антониони и Тонино Гуэрру. Готовился совместный итало-советский фильм.
– Мы едем на пять дней в Узбекистан выбирать натуру. За это время сценарий должен быть переведён на русский язык, – тоном, не допускающим возражений, уведомил меня Антониони.
Гуэрра выложил на стол папку со сценарием.
– Прежде, чем дать ответ, мне надо ознакомиться с текстом. Таково моё правило, – ощетинилась я.
Мэтр, снисходительно улыбаясь, – дескать, знаешь ли ты, с кем разговариваешь, – поинтересовался:
– Сколько же на ознакомление потребуется времени?
Я, сухо:
– Сутки.
На другое утро Вольчич привёз их снова.
– Фильм "Воздушный змей" обречён на успех, – сказала я, нисколько не кривя душой.
Ударили по рукам, и режиссёр со сценаристом улетели в Ташкент.
Ровно через пять дней перевод был готов.
Запомнился ключевой эпизод: мальчик-узбек за городом, в пустыне запустил бумажного змея, и тот вдруг взмыл вверх. В космос? (Тогда только и разговоров было, что о космических полётах). Сбежались люди, несут мальчику – наращивать верёвку – кто шнурки, кто пояс, кто шарф, распускают свитера, ковры… Внезапно, так же неожиданно, как он устремился вверх, змей начал спускаться, и вся округа покрылась разноцветными узорами.
Какой был бы фильм! Но у Антониони возникли трения с Мосфильмом, (якобы) из-за дополнительной кинокамеры, и "Воздушный змей" лёг на полку.
20. Как если бы мы жили в нормальной стране
Жить в Советском Союзе было унизительно. Унизительно жить в вечном страхе. По мере расширения наших с Сеней культурных (читай опасных) связей, мы делали всё больше и больше недозволенных движений: я переписывалась со своими авторами; когда они приезжали в Москву, то, если не ночевали, то дневали у нас, очень любили они наш дом, с Сеней общались запросто на смеси итальянского с испанским.
Чтобы попасть к Луиджи и Леде Визмарам, жившим в "гетто" на Кутузовском проспекте, надо было миновать гебешный пост у ворот; Луиджи заезжал за нами домой и стремительно провозил мимо будки; машину, кто бы в ней ни сидел, вроде бы не останавливали. А могли и остановить: дрожи, что застукают, не пропустят.
Только Мераб Мамардашвили, человек абсолютно раскованный, позволял себе устраивать потеху над натыканными в квартирах "гетто" микрофонами. До поры: в конце концов ему пришлось уехать в Тбилиси.
Бояться было стыдно, но надо было выбирать: запереться в четырёх стенах или идти ва-банк. Сеня предложил:
– Знаешь что, давай жить так, как если бы мы жили в нормальной стране!
Легко сказать…
Когда приходили свои (при иностранцах неловко), мы накрывали телефон подушкой, наивно полагая, что так не расслышат. Благодаря Паоло Грасси выяснилась пикантная подробность: на первом этаже, сбоку от нашей входной двери, серым железным щитом было зашторено какое-то окно. Мы годами ходили мимо, не замечая его. Как я научилась не замечать лиц встречных людей на улице: видеть их было мучительно. В Милане, обнаружив у себя эту привычку, я спохватилась: что же это я не смотрю, кто мне идёт навстречу! Причина-то отпала… Так вот, душной июльской ночью засидевшийся допоздна Паоло Грасси, выходя, увидел: железной шторы нет, окно распахнуто, жарко, а за ним – телефонная "станция". Прямо под нами!
Рано утром звонок.
– У меня к тебе нетелефонный разговор! – объявил конспиратор Паоло. Так мы узнали, что живём на вулкане.
Переодеваясь на приём в посольство, не сознаваясь в том даже друг другу, мы подавляли "где-то в грудной ямке", как говорит Цветаева, холодок страха.
Почему нас не трогали? Ведь иметь дело с иностранцами запрещалось, а уж если очень приспичило, полагалось испросить разрешение у кого надо, чего мы, конечно, никогда не делали. Не исключаю, что срабатывал тот же синдром "полезного идиота", – де, смотри, клеветница-заграница, какой свободой пользуется советская интеллигенция, всё врут голоса, всякие там Би-би-си, Свобода и прочие.
Получить приглашение на приём и не пойти, сославшись на головную боль или на занятость, можно раз, два, но вилять постоянно опять-таки стыдновато.
В Москву приехал новый чилийский посол Пачеко с моложавой, красивой, умной женой и кучей детей. Они к нам с Сеней сразу потянулись, звали на приёмы и просто в гости – вечером, днём, с детьми и без. Назрел вопрос: если мы живём в нормальной стране, то нормально пригласить их хоть раз к себе или нет?
Сеня купил на рынке большой кус телятины, телячье жаркое – коронное блюдо нашей Натальи Михайловны, уже не говоря о её бесподобных пирожках, и мы не ударили в грязь лицом.
На другой день Пачеко обзвонил своих коллег:
– Вы уверяете, что советские боятся приглашать иностранцев. Так вот вам доказательство, что это не так: мы вчера ужинали у Гонионских!
Через какое-то время Пачеко попросил Сеню взять его с собой на выборы. Выбирать было не из кого, кандидат от коммунистов и беспартийных был один, но голосовать шли дружно, иначе хлопот не оберёшься. А я ещё бежала с утра пораньше, движимая человеколюбием: агитатор, молодая служащая Госплана, где находился избирательный участок, умоляла:
– Очень прошу, проголосуйте до десяти утра, войдите в моё положение, у меня дома трёхлетняя дочка, одна…
Нашему Пачеко про выборы наверняка всё было известно, но хотелось посмотреть своими глазами. Сеня задумался: привести посла на избирательный участок без санкции свыше, это уж чересчур. И он позвонил в МИД, знакомому замминистра. Тот принял соломоново решение:
– На вашу ответственность!
Извещённый об иностранном госте председатель избирательного участка распорядился накупить цветов, постелить красную ковровую дорожку, и Сеня сводил Пачеко на выборы.
Всё это преодолевая страх.
С преодоления страха началась и моя долгая – чуть не сорокалетняя – дружба с Марчелло Вентури и его женой, писательницей Камиллой Сальваго Раджи. Я перевела для "Прогресса" его по сию пору переиздающийся роман "Белый флаг над Кефалонией", о любви итальянского офицера и девушки-гречанки на фоне побоища, учинённого вермахтом: после перемирия Италии с союзниками немцы уничтожили на греческом острове шесть тысяч итальянских солдат и офицеров.
Последнюю главу перевела моя коллега Злата Потапова, так что автора с супругой мы встречали вдвоём. Всё утро показывали им достопримечательности – Кремль, дом-музей Льва Толстого в Хамовниках. В Грановитой палате Камилла обратила внимание на массивный царский орден:
– У нас дома тоже есть такой! (Получил дедушка-посол, маркиз Сальваго Раджи).
Настало время прощаться. Но тут Марчелло объявил:
– Наши хозяева, посол Аргентины с женой, приглашают вас на обед!
(Марчелло и Камилла приехали в Москву по приглашению своего приятеля Хорхе Касаля, бывшего аргентинского консула в Генуе).
Секундное полуобморочное замешательство: придумать предлог и отказаться… Они нормальные люди, не поймут почему… А вдруг догадаются: позор!
И я с дрожью в коленках, но с самым непринуждённым видом:
– Благодарю, с удовольствием!
Хорхе и Беба – интеллектуалы, он – архитектор, она – литератор. Чтобы мы сразу почувствовали себя в своей тарелке, Беба повела осматривать дом, ею оформленные интерьеры: белый мокет, белая мебель… У Ксении Александровны Якобсон тоже была спальня из белой карельской берёзы, но старинная, с позолотой, а эта мебель сверх современная… Кое-где яркие пятна: подушки, картины… Всё, я взяла себя в руки.
Но, беседуя за столом с Хорхе, увязла окончательно. Оказывается, он знает Сеню – все латиноамериканские послы его знают, у него всегда можно получить свежие сведения о своей стране, невыездной профессор Гонионский выуживает их из печати, ежедневно проводя несколько часов в спецхране.
– Надо обязательно повидаться всем вместе! – обрадовался хозяин.
И поступило приглашение на ужин. И пошло, и пошло…
Через несколько лет Марчелло с Камиллой приехали ещё раз как гости Союза писателей. Мой киевский коллега Перепадя перевёл несколько книг Вентури на украинский язык. (Кстати, "Улица Горького 8, квартира 106" в его переводе тоже появилась в "Журнале иноземной литературы Всесвит 2000").
За эти годы много воды утекло. В ноябре 1974 года не стало Сени. Сгорел на бегу, в 57 лет. Я обвиняю в его безвременной гибели советскую власть. Не мог нормально амбициозный человек, десятилетиями живший с ущемлённым самолюбием, под гнётом негативных эмоций, не пострадать физически. Именно таких подстерегает рак.
Мы оба потерпели семейное крушение. Я барахталась в житейском море, вот-вот пойду ко дну. Он был покрепче; увидел, что я захлёбываюсь, ухватил и потащил за собой. На берегу мы рухнули, а когда отдышались, взялись за руки и пошли. Вдвоём выжить проще. Мы жили душа в душу.
Он вставал чуть свет; просидев несколько часов за письменным столом, будил меня с подносом в руках.
Когда Зине Плучек говорили, что у Юли вышел очередной перевод, она фыркала:
– А что тут удивительного! Ей Сеня кофе в койку подаёт!
Планируя с утра день, мы изыскивали способ побольше быть вместе. Сеня делал всё, чтобы избавить меня от неблагодарных житейских забот, отвлекавших от "верстака". От магазинов и кухни меня избавляла приходящая Наталья Михайловна, за долгие годы службы у нас ставшая родным человеком. (Она жила с семьёй дочери, но там её заставляли платить за газ и за свет).
– Я буду ходить к вам бесплатно! – заявила она, когда я осталась без Сени.
Я тяжело переживала утрату – со слуховыми галлюцинациями (чу, повернулся его ключ в замке!), с жестокой бессонницей.
После похорон какое-то время у меня ночевала Валя Исакович. Оставшись одна, я не отличала дня от ночи. Выход из туннеля забрезжил после одного случая. Ранняя весна, сумерки. Явственно послышался тихий стон, первая мысль – стонет Сеня… Вот опять, опять… Наверное, я схожу с ума. Долго сидела, прислушивалась, потом пошла на звук: стон от стены, под потолком… Всё отчаяннее: выпустите! Звоню в аварийку, мне грубят, хихикают, ёрничают. А у меня внутри всё дрожит. Господи, это Сенина душа рвётся…
Наконец явились два парня – слесари. Один залез на лестницу, стал колупать стену и отколупал… решётку вентиляции; зубилом выколупал её, сунул руку по локоть и вытащил полуживого, в паутине, голубя. Бедняга сразу умолк. Пить не хочет. Унесли…
С того дня я стала понемногу оттаивать. Отвечать на звонки, видеть людей.
Решилась на неподъёмное для меня дело: сдать экзамен на права. (Сеня всегда возражал: зачем, если есть я!) Сдала. При моём техническом кретинизме это был подвиг. Готовилась, как к защите диссертации. Кто-то из знакомых присвистнул:
– А мы держали тебя за хрупкую блондинку!
Вентури писали, обещали приехать. И вот звонок из гостиницы "Пекин":
– Мы в Москве! Когда увидимся?
К ним от иностранной комиссии СП приставлен референт по Италии Афанасий – большой путаник: из-за него они никак не могут до меня добраться. Встреча поневоле откладывается до их возвращения из Киева.
Я заподозрила неладное. И как в воду глядела. Дело в том, что меня четвёртый год не пускали в Рим за премией. Моя благодетельница, переводчица с чешского и секретарь партбюро переводчиков Тамара Аксель, буквально притащила меня к секретарю СП Маркову – провентилировать вопрос. Марков ответил однозначно:
– Итальянская сторона перед тем, как присудить премию, должна была согласовать с нами…
Я, ни слова не говоря, встала и ушла.
Моравиа предложил:
– Хочешь, я задам им перцу – напишу статью в "Коррьере делла Сера"?
– Нет, нет, будет хуже.
Таков был фон, на котором протекал второй визит Марчелло и Камиллы. По возвращении из Киева, в субботу утром они звонят из "Пекина":
– Мы вернулись. Что дальше?
– А дальше приходите к часу обедать!
Немного погодя звонит Афанасий:
– Значит, мы сегодня обедаем у вас?
– У меня будут обедать только мои друзья Вентури, – с натугой выдавливаю я, известная своим гостеприимством, – а вы, Афанасий, как-нибудь в другой раз…
– Ну тогда будет только переводчик!
– Нам не нужен переводчик, я умею говорить по-итальянски.
– Он уже выехал.
– Как выехал, так и уедет.
Афанасий упорствует. Тогда я срываюсь:
– Вам что, надо написать рапортичку?!
– Юлия Абрамовна, вы меня обижаете… Ладно. Тогда обещайте, что не будете говорить с ними о премии!
– Вы ещё будете меня учить, о чём мне говорить!
Я знала, что существует неписаное правило: переводчики художественной литературы, принимая своих авторов, обязаны терпеть соглядатаев. А я не желаю.
Звонок в дверь: явился переводчик. Я его выпроваживаю. Звоню Марчелло. Он слышал, как Афанасий со мной разговаривал, кое-что усёк, и забеспокоился:
– У тебя из-за нас будут неприятности!
– Наплевать. Приходите!
Пришли, вкусно пообедали, хорошо посидели.
Избежать скандала, конечно, не удалось. Назавтра – Тамара Аксель:
– Что ты натворила? В Иностранной комиссии точат на тебя зубы. Главный возмущён: "Неужели у Добровольской не нашлось лишней тарелки борща!"
Я нарушила табу. Марчелло до сих пор не может забыть этой истории и того, как Афанасий на Украине не просыхал: с утра поллитра, после обеда коньячок, на ночь опять водка и так всю дорогу.
В том же духе был его визит к ним в Италии. Афанасий сопровождал двух членов из СП, специалистов по военной прозе, и напросился в гости к Вентури, с ночёвкой. Вилла Кампале, среди живописных холмов Монферрато, доставшаяся Камилле от деда-дипломата, вместительная, у Марчелло не хватило духу отказать. На рассвете в гостиной послышались шаги; Марчелло с Камиллой, в халатах и шлёпанцах, прокрались вниз и перед ними предстал Афанасий, опустошавший бар.
Он умер от цирроза печени.
21. Альберто Моравиа
Альерто Моравиа был пронзительно умён, обо всём на свете наслышан, невероятно начитан. В частности, не пропустил ни одной книги воспоминаний советских невозвращенцев, включая "Я выбрал свободу" Кравченко, в чём признался, думаю, мне одной, ибо лидеру прогрессивной итальянской литературы эти знания были противопоказаны.
Был он сух, рационален, как суха и рациональна его проза. Лучшее, что он написал после бестселлера "Равнодушные", это "Римские рассказы", дань неореализму, и африканские путевые заметки "Какого ты племени?". Неуёмный путешественник и неутомимый ходок, несмотря на хромоту – последствие многолетнего костного туберкулёза. Лёгкий, сухощавый, ловко загребая хромой ногой, он не просто ходил или шагал, он устремлялся.
Был скуповат. Отчасти этим я объясняла его сиюсекундную готовность принять участие в съезде советских писателей: как раз на этот период у него была запланирована поездка в Монголию, выбирать натуру для будущего фильма, таким образом, за счёт Союза писателей, он экономил путевые расходы.
Мне, как переводчику его книг, предстояло его опекать.