Пока я прихожу в себя, вкратце поясню про Алёшин липовый документ. Он, после МГИМО, шестнадцать лет был дипломатом. Карьеры не сделал, его держали в бывших колониях Италии – Сомали и Эфиопии. Возможно, минусом в глазах отдела кадров была не только наша дорогая Евгения Яковлевна Томас, его еврейская мама, которую, к тому же, угораздило родиться в Австралии, но и Алёшина общительность, его жизнелюбие, юмор, говорливость, литературная одарённость. Тем не менее, в силу какой-то удачной раскладки, его всё-таки назначили в посольство в Рим. Так совпало, что через Рим, проездом в эмиграцию, ехал Алёшин сводный брат с семьёй Саша Клибанов (сделавший в Штатах научную карьеру). Другой бы проигнорировал опасного родственника, а Алёша, будучи нормальным человеком, встретил его, показал Вечный город и проводил, – всё честь по чести. После чего под каким-то предлогом был вызван в Москву и в 48 часов уволен из МИДа. Мыкался без работы, натерпелся унижений. Ухватился за соломинку – журналистику – и выплыл; плыл долго, от журнальчика "В мире книг" до поста корреспондента ИТАР-ТАСС в Риме. Свой литературный талант не зарыл: выпустил сборник сомалийской поэзии и, заядлый пушкинист, написал книжку об абиссинце – Арапе Петра Великого Ганнибале, а недавно заметки журналиста "Пушкинская Италия".
… Пульс у меня, кажется, выровнялся. Приглашают на посадку. Миляга Марра даёт о себе знать и на высоте тысяч метров: время от времени чтобы удостовериться, что я дышу, ко мне подсаживается пилот, якобы передохнуть, размяться.
В миланском аэропорту встревоженные и дезориентированные (в телексе Луиджи сказано "вылетела", а по официальным данным все рейсы из Москвы отменены) – четверо: Эми Мореско, Уго Джуссани с Иоахимом Шмидтом и Леда Визмара. Началась моя другая жизнь. Не сразу, помаленьку, пришло и второе дыхание.
41. Ответы на вопросы читателей моей книги "Постскриптум"
1
– Давнишний слух о том, что вы послужили Хэмингуэю прототипом Марии в "По ком звонит колокол", оказался живучим. Полвека спустя, в 1996 году, Марчелло Вентури муссирует его в "Улице Горького 8, кв. 106", а ещё через десять лет, в 2005 году, Сергей Никитин приводит его в своём послесловии к очередному переизданию "Практического курса итальянского языка" Ю. А. Добровольской. Если можно, внесите, пожалуйста, ясность, насколько этому слуху можно верить.
Охотно. Это выдумка, как многие другие небылицы на мой счёт. Чего только обо мне не сочиняли! И что я рвалась в Италию с целью вступить в ИКП, то бишь в Итальянскую Коммунистическую партию, и что я – агент КГБ, и что из-за меня, коварной, стрелялись. И что лётчик, приезжавший ко мне на свидание в Ховринский лагерь просить руки, с тех пор ежедневно делал круг над Ховриным. Эта байка, по-лагерному "параша", со временем обросла романтическими подробностями. Рано или поздно слухи эти до меня доходили. Хоть плачь, хоть смейся! Я предпочла (и предпочитаю) игнорировать.
Вразумить фантазёра Вентури и ретивого Никитина я, конечно, пыталась, но тщетно; миф им полюбился. Рассудку вопреки: ведь я была в Испании в конце войны (1938–1939), а Хэмингуэй в начале.
2
– Каким образом вы, новоявленная итальянистка, доставали за железным занавесом итальянские книги?
Моей итальянской библиотеке положило начало, увы, чужое несчастье. Это было в конце 40-х годов. Позвонил кто-то из знакомых: "Возьми все деньги, что есть у тебя в доме, призайми ещё у соседей и беги на ул. Горького 10, в отель "Люкс", спроси такую-то, – была названа итальянская фамилия, – она продаёт книги".
В отеле "Люкс", общежитии Коминтерна, жили политэмигранты, главным образом, коммунисты, которых органы постепенно упрятывали за решётку. Взяли и мужа моей итальянки.
Она меня ждала, на столе высились стопки потрёпанных, зачитанных книг – Данте, Мандзони, Пиноккио, просто чтиво типа романов Питигрилли. В угол кровати забились двое ребятишек, бледненькая девочка лет трёх и мальчик постарше, покрепче. Нужда вопиющая. Я опорожнила кошелёк, сложила в сумку книги, молча обняла несчастную и поплелась домой. Что с ними стало? Посадили ли и её тоже? В таком случае детей отправили в детдом, были такие детдома специального назначения, для детей врагов народа.
В последнее время оживился интерес к этой славной странице мирового коммунистического движения, выходят книги, мелькают газетные публикации о том, как сотни итальянских антифашистов вместо ожидаемого рая, попали в ад.
Не помню, чтобы я когда-нибудь получала книги из Италии по почте. Привозили сами авторы или посылали с оказией. Паоло Грасси шёл в миланский книжный магазин Эйнауди на Via Manzoni, к приятелю-книготорговцу Альдрованди, проводил там с часик – отбирал то, что, несомненно, было мне необходимо, а он знал толк в книгах, и, пользуясь своим статусом VIP, вёз тяжеленную коробку в Москву. Всякий раз настаивал на том, чтобы мы распаковывали её вместе, хотел насладиться моей радостью.
Врезалось в память, как была извлечена подборка журнала Элио Витторини "Политекнико". Именины души…
О том, как я со всем этим богатством расставалась, я уже рассказывала. Врагу своему такого не пожелаю. Хочется надеяться, что эти книги с моими заметками на полях, подчёркиваниями, вопросительными и восклицательными знаками – ведь я считала, что они мои навек – целы и читаются.
3
– Вы были знакомы с Солженицыным?
Шапочно.
В тот вечер в Московской консерватории исполняли новую симфонию Шостаковича, на стихи французских поэтов. Усаживаясь на свои места в пятом ряду, мы с Семёном обнаружили рядом с нами знакомого дипломата, первого секретаря мексиканского посольства. Пока Семён с мексиканцем обменивались положенными в таких случаях репликами, я увидела: в четвёртом ряду пробираются на свои места Солженицын с (первой) женой. Он садится передо мной, она по его правую руку.
У меня резко участился пульс, в голове пронеслось: "Он! Или кто-то похожий на него? Нет, нет, это он!" В отличной форме, румяный, ясноглазый, подтянутый… "Или я ошибаюсь? Бибиси, Свобода, Голос Америки регулярно сообщают, что затравленного, бездомного Солженицына приютил у себя на даче в Жуковке Ростропович, и что он живёт там у него, во флигеле шофёра, безвыходно, затворником"…
Сеня перехватил мой взгляд, встрепенулся и молча кивнул в знак согласия. От мексиканца наша мимика не укрылась, но он сделал свой вывод:
– Вы ошибаетесь… Солженицын в общественных местах не показывается…
Симфонию Шостаковича я слушала рассеянно. С трудом дождалась конца первого отделения и, когда Солженицын встал, звонко объявила:
– Александр Исаевич, мы счастливы, что вы сегодня здесь, с нами!
– А вы кто? – деловито поинтересовался он.
– Я переводчик итальянской художественной литературы Юлия Добровольская.
– Как удачно! – и он вынул записную книжку, – у меня есть кому переводить с английского, с французского, с немецкого, а с итальянского некому. Давайте я запишу ваш телефон!
Я продиктовала ему номер телефона, и мы попрощались, обменялись рукопожатием. Он было развернулся и начал пробираться к проходу, где его уже ждал Шостакович, но сидевшая перед ним в третьем ряду женщина со славным лицом его остановила:
– Александр Исаевич, какое счастье, что вы здесь, с нами!
– А вы кто?
– Я журналистка, Надежда Порудоминская. (Мы тогда с Порудоминскими ещё не были знакомы).
Первый, кто нам встретился в фойе, был Витя Гольданский с Милочкой.
– Знаете, кто здесь сегодня? Солженицын!
– Не выдумывай, этого не может быть! – самоуверенно поставил меня на место будущий академик. А сам кинулся проверять и удостоверился, что Солженицын с Шостаковичем в кабинете директора. Весть во мгновение ока облетела консерваторию. Когда кончился перерыв, входившего в зал запрещённого писателя встретил шквал аплодисментов. После концерта, уже "рассекреченный", он присел к круглому столу в глубине фойе, где выстроилась очередь за автографом.
4
– Что стоит за словами Карло Бенедетти "повёл себя, как кролик перед удавом" (в главе "Скрипка Бейлиной")?
Начну издалека. Бонкио и Гарритано, соответственно директор и замдиректор итальянского коммунистического издательства "Эдитори риунити", после очередного визита в секретариат Союза советских писателей попросили меня "по-товарищески" рассеять их сомнения насчёт рекомендованных для перевода и издания книг.
– Вам рекомендовали "секретарскую литературу", то, что сочиняют и печатают миллионными тиражами секретари СП СССР, – объяснила я.
– Как же быть? Помоги!
Я набросала им список последних книг новомирских авторов. С тех пор заглянуть после Поварской на улицу Горького 8 у Бонкио и Гарритано вошло в привычку.
Отступление. Однажды Бонкио позвонил мне из "Националя":
– Я совсем было собрался к тебе, но меня не выпустили из гостиницы. Не можешь ли ты прийти ко мне?
После долгих, унизительных объяснений со швейцаром у входа и с дежурной по этажу, в сопровождении этой последней, я добралась, наконец, до номера Бонкио. Удостоверившись, что иностранец – страшно сказать! – меня ждёт, дверь номера распахнута, дежурная нехотя удалилась.
Бонкио с места в карьер потянул меня на балкон:
– Что это?
Манежная площадь была запружена чёрной толпой, плотной толпой мужчин в чёрном. Вокруг наряды милиции.
– Кто эти люди? – добивался от меня встревоженный Бонкио.
Я не знала. Узнала только из ночной передачи "Голоса Америки": это были немцы Поволжья, добивавшиеся разрешения на выезд в Германию.
Ближе к делу. Бонкио и Гарритано давно хотелось познакомиться с Лилей Брик.
– Мой Маяковский – ваш, но при условии, что переводить будет Юля! – заявила Лиля Юрьевна тоном, не терпящим возражений.
Возразить пришлось мне.
– Лилечка, советским переводчикам запрещено сотрудничать с иностранными издательствами.
– Значит, дело не пойдёт! – отрезала Лиля.
Выход нашёл сопровождавший гостей корреспондент газеты итальянских коммунистов "Унита" Карло Бенедетти:
– Давайте разделим текст на части, я к каждой части подверстаю вопрос, получится интервью, а интервью переводить для заграницы разрешается.
На том и порешили.
Карло стал приезжать ко мне с машинкой (у меня машинки с латинским шрифтом не было, и в продаже – тоже), я ему диктовала перевод, он убирал шероховатости, работа спорилась. Вдруг, примерно на половине, Карло исчез – нет дома, телефон не отвечает. Время идёт, Бонкио звонит, тормошит, но все материалы у Карло, а Карло как сквозь землю провалился. В конце концов у Бонкио лопнуло терпение, он прилетел в Москву, выкурил Карло, и перевод с грехом пополам был закончен.
Когда книжка вышла, Карло отвёз авторские экземпляры Лиле в Переделкино.
Лиля, после перелома шейки бедра, уже не вставала. Месяца за два до этого она призналась, что никогда не ждала выхода книги с таким нетерпением, как в этот раз. Странно прозвучала её фраза:
– Вот дождусь итальянской книжки и всё!
– Что значит "всё"? – неуклюже полезла я с расспросами, но Лиля разговор замяла.
И вот книжка "Con Majakovskij" ("С Маяковским") у неё в руках.
– Хватай такси, – звонит мне Василий Абгарович часов в десять вечера, – и приезжай обмывать!
Карло сидел у постели Лили, Вася разлил шампанское, Лиля тоже пригубила. Она сияла.
В машине, по дороге домой, я не удержалась от вопроса, который Карло наверняка предвидел:
– Всё-таки объясни мне, что с тобой стряслось!
– Я между молотом и наковальней. Мне в ЦК КПСС запретили заниматься Лилиной книжкой…
Через несколько дней Лиля Юрьевна Брик приняла одиннадцать таблеток намбутала. В предсмертной записке она просила развеять прах в поле. Василий Абгарович выбрал поле под Звенигородом. Теперь там, на опушке леса, стоит валун – приволокли трактором неведомые Лилины почитатели.
Лилю всю жизнь либо обожали и превозносили, либо ненавидели и хулили. Кажется, и поныне так. Книги о ней всё пишут и пишут…
5
– О том, как вы выступали по итальянскому радио, мы теперь знаем. А по телевидению вы выступали?
– Доводилось… Вот как это было.
– Хотите заработать шестьсот тысяч лир за двенадцать минут?
Звонили из миланской переводческой конторы. Шестьсот тысяч лир составляли половину моей месячной университетской зарплаты. Ударили по рукам. Речь шла о выступлении декана итальянских шоуменов Майка Бонджорно. Он пригласил участвовать в своей телевикторине двух советских космонавтов, вращавшихся в это время вокруг Земли, и требовался перевод. Добродушные ребята, – помню, один из них был татарин, – они были явно рады развлечься. Выслушав очередной вопрос викторины (ответ должен был быть "зубная щётка"), космонавты недоумённо переглядывались. Когда Майк понял, что scoop не удался, – а как было бы эффектно, если бы выиграли космонавты, – он быстренько присудил выигрыш победителю и – профессионал! – ухватил ускользавшую удачу за хвост, продолжив игру:
– У вас есть зубные щётки? Покажите!
И, невесомые, две зубные щётки повисли на экране.
– Вы оттуда, сверху, Италию видите?
– А как же, во-о-он вулкан Этна!
Так продолжалось с полчаса. Космонавты подыгрывали, публика в студии млела от восторга.
Снобы над Майком Бонджорно подтрунивают, де, примитив, но он, хоть ему и перевалило за восемьдесят, ещё о-го-го!
Джанни Тоти – поэт, издатель авангардистского поэтического сборника и большой чудак – не мог не прийтись по душе Лиле Юрьевне Брик. Она сделала ему подарок: обрывок киноплёнки продолжительностью в полторы минуты – всё, что осталось во время пожара на студии от кинокартины "Закованная фильмой" о любви художника (его играет Маяковский) к кинозвезде-балерине (Лиля в пачке).
У Лили на Кутузовском мы с Джанни и познакомились.
Годы спустя звонит он мне в Милан из Рима.:
– Завтра я приступаю к съёмке электронного телефильма "Закованная фильмой" на миланском телевидении. Пролог – твой рассказ о Лиле. Жду тебя в девять утра.
Я привыкла к чудачествам Джанни, но это было слишком. Где контракт? Где сценарий?
Он пресёк моё брюзжание:
– Нет никакого контракта и никакого сценария! Повтори то, что ты мне рассказывала о Лиле, и расскажи о её последних днях!
Логично было бы проучить халтурщика, отказаться. Но не предавать же мне Лилю… Мои партнёры – красавец Алессандро Гассман и симпатичная балерина итало-американка. Пролог состоял из моей шестиминутной импровизации. Место действия – комната, уставленная рядами стульев, долженствовавшая изображать кинозал; мы с "Гассманом-Маяковским" сидим в последнем ряду, спиной к экрану и к макси-фото валуна с датами жизни Лили.
Джанни Тоти за электронный вариант "Закованной фильмой", где мастерски, до полнометражности, растянут полутораминутный обрывок подлинника, получил кучу международных премий. Я посмотрела фильм на фестивале в Болонье, ужаснулась своему противному голосу и виду – баба-яга! – и перевернула страницу. Впоследствии Инна Генц, киновед и вдова Василия Катаняна-младшего, связала со мной Московский музей Маяковского, разыскивавший фильм Тоти. Не знаю, нашли его или нет. Тоти исчез с моего горизонта.
6
– Вы встречали на Западе кого-нибудь из бывших "отказников" – учеников вашей мамы?
Запомнила двоих. Один приезжал из Нью-Йорка. Предварительно звонил, дотошно уточняя время и продолжительность визита: "в Милане буду всего несколько часов, у меня дела в Испании, в Барселоне".
Слегка располневший, с шапкой когда-то рыжих, седеющих волос, он долго распаковывал подарок – кофейную чашку с вензелем в виде буквы "В".
– Купил в магазине "Фарфор" напротив дома Веры Соломоновны!
Чашку с блюдцем храню. Как звали "отказника", каюсь, забыла.
Вторая встреча была заочная, через посредство третьих лиц – Лёвы Разгона, до приезда ко мне в Милан побывавшего в тот год в Израиле, и москвички средних лет, переводчицы. За ужином у общих друзей она спросила у Лёвы, не знает ли он Юлю Добровольскую. Услышав, что знает и скоро увидит, оживилась:
– Передайте ей от меня огромную благодарность!
Оказалось, вот за что.
На собеседовании у служащего Министерства абсорбции она взмолилась, чтобы ей, одинокой, дали жильё в центре, поближе к друзьям и знакомым, а не на окраине, как давали вновь прибывшим.
Служащий подумал-подумал и спросил:
– Вы Юлю Добровольскую знаете?
– Знаю…
И дал ей квартирку в центре.