...
– и так пожертвовал я годы твоей улыбке и глазам…
– и так я слишком долго видел в тебе надежду юных дней…
– те мгновенья, что протекли у ног твоих, я отнимал у вдохновенья!
В центральной части текста герой, как бы одумавшись, просит прощения у возлюбленной, извиняясь за свою гордость; он даже предлагает ей найти любовь в другом.
Однако уже через пару строчек он вдруг делает вывод, что забыть друг друга они не смогут, и снова возвращает своей речи обвинительный уклон:
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил;
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Далее герой напоминает девушке, что он был готов "на смерть и муку", на битву с целым миром – и все ради одного прикосновения ее младой руки . Финал стихотворения вполне обоснованно возвращает читателя к байронической трактовке темы:
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала – я тебя не знал!
Не менее драматично развивался роман Лермонтова и с другой девушкой – Екатериной Сушковой. Летом 1830 года, находясь в подмосковном имении Середниково, он знакомится с московскими барышнями Сашей Верещагиной и Катей Сушковой, "черноокой" красавицей. В позднейших записках Е. Сушковой 16-летний Мишель рисуется "невзрачным, неуклюжим, косолапым мальчиком, с красными, но умными выразительными глазами, с вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбой". Кокетничая с Лермонтовым, Катюша в то же время беспощадно над ним издевалась: в ответ на страстные чувства Мишелю "предлагали волан или веревочку, угощали булочками с начинкой из опилок" . Разница в возрасте между ними составляла два года, но разница в общественном положении была гораздо больше. " Мне восемнадцать лет , – говорила Сушкова Лермонтову, – я уже две зимы выезжаю в свет, а Вы ещё стоите на пороге этого света и не так-то скоро его перешагнёте ". Неразделенное чувство и насмешливость старшей подруги заставляет юного Лермонтова страдать, результатом чего становится появление нескольких текстов любовного содержания.
Сушкова позднее говорила, что первое стихотворение, адресованное ей, она получила от Лермонтова при отъезде из Середниково в Москву, в августе 1830 г. Это было стихотворение "Черноокой" , содержавшее полупризнание героя в любви и как бы отмечавшее определенную фазу развивающегося чувства. Сила любви героя передается в тексте через уже ставшее для Михаила традиционное противопоставление "рай – ад" .
… Нашей встречи был недобрый час.
Кто ни спросит, звезды ночи
Лишь о райском счастье говорят;
В ваших звездах, черны очи,
Я нашел для сердца рай и ад.
Очи юга, черны очи,
В вас любви прочел я приговор,
Звезды дня и звезды ночи
Для меня вы стали с этих пор!
Стихотворение это, хотя и любопытно, однако явно страдает набором романтических фраз и клишированных банальностей. Скорей всего, Лермонтов не придавал ему значения большего, чем просто запись в альбом симпатичной барышни. Интерес представляет здесь лишь неявная антитеза "звезды дня" – "звезды ночи", но она толком Лермонтовым не прояснена. Возможно, это снова заимствование из кумира Мишеля – лорда Байрона, возможно, это не вполне удачная попытка разграничить "ангельское" и "демонское" в женской душе. Сушкова тем не менее приняла стихи благосклонно, и юный поэт поспешил откликнуться на это ( "Благодарю! Вчера мое признанье/ И стих мой ты без смеха приняла…" ).
Была и другая веская причина, по которой Лермонтов так настойчиво добивался любви черноокой Екатерины: параллельная ситуация в жизни Байрона. Биографию Д. Г. Байрона в исполнении Т. Мура поэт прочел в подлиннике незадолго до знакомства с Сушковой, его сразу поразили некоторые сходные черты в его собственной жизни и в жизни великого барда: любовь к горам, сложные отношения в семье, страсти, которые неизбывно кипели в душе и заставляли браться за перо. Безнадежная влюбленность 16-летнего Байрона в черноволосую соседку мисс Мэри Чанворт, старшую его двумя годами, их короткое знакомство и не состоявшийся роман, описанные в биографии Т. Муром, возможно, и породили у Лермонтова страстное желание обворожить красавицу Сушкову. Даже тексты Байрона, посвященные мисс Чанворт, становятся для Мишеля неким дополнительным толчком к написанию любовных стихотворений, обращенных к Сушковой. Следующее стихотворение " Зови надежду сновиденьем… " содержало уже прямое признание Мишеля в любви. Он призывает возлюбленную верить ему и не обманываться насчет истинности его чувства:
Такой любви нельзя не верить,
Мой взор не скроет ничего;
С тобою грех мне лицемерить,
Ты слишком ангел для того. Считается, что это стихотворение не вызвало у Сушковой никакого внимания, и ответного признания Мишель от Катюши, увы, тогда не дождался. Но аналогия с Байроном продолжалась, и Лермонтов пишет текст "Нищий" , который уже смело можно отнести к шедеврам его ранней лирики. Поводом для написания стихотворения стало посещение Лермонтовым, Столыпиными, Верещагиными и Сушковыми Троице-Сергиевской Лавры, где местный нищий пожаловался им, что мальчишки как-то набросали ему в чашу для подаяния камушков. Мотив стихотворения – неразделенная любовь, человеческая глухота, в основе лежит развернутое на весь текст сравнение. Нищий (" бедняк иссохший, чуть живой ") просит у церкви подаяния, он очень голоден, его взгляд "являл живую муку". Но один человек, возможно, даже из прихожан, " камень положил в его протянутую руку" . Естественное человеческое возмущение читателя таким скверным поступком вдруг технично переводится Лермонтовым на некую девушку, отвергнувшую его любовь:
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою! Видимо, не особенно интересуясь в то время Лермонтовым как возможным спутником жизни, Сушкова смогла разглядеть в нем будущего великого поэта. По более поздним воспоминаниям, она уже тогда предсказывала бабушке Михаила, Е. А. Арсеньевой, "великого человека в косолапом и умном мальчике". Их новые встречи произойдут только в 1834–35 гг., но тогда другим станет и Лермонтов, по-другому посмотрит на него и Сушкова, бывшая тогда "невестой на выданье".
В сентябре 1830 г. Лермонтов поступает в Московский университет на нравственно-политическое отделение, где он обучался одновременно с В. Г. Белинским, А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, уже тогда своими вольнолюбивыми речами влиявшими на других студентов. Точной информации о том, что Лермонтов общался с ними в университете, нет, но общий дух московского "вольнодумства" был, несомненно, усвоен русским гением вполне. По слухам, в 1831 г. он принял участие даже в некоей "политической акции" – изгнании из аудитории реакционного профессора М. Малого. За два года Лермонтовым было создано около сотни стихотворений, написаны поэмы "Исповедь", "Последний сын вольности", "Ангел смерти", "Каллы", драма " Странный человек" , в которой он post factum пытался разобраться в своих непростых отношениях с отцом. Мы остановимся на трех стихотворениях этого периода – "Предсказание", "Нет, я не Байрон…" и "Небо и звезды".
Стихотворение 1830 г. "Предсказание" было написано Лермонтовым под впечатлением крестьянских волнений, связанных с эпидемией холеры в южных губерниях России. В июне 1830 г. в Севастополе во время бунта озверевшей толпой был убит временный военный губернатор – Николай Столыпин, родной брат бабушки Лермонтова. Поэт, давно размышлявший о причинах политических неурядиц в России и в Европе, пытается оценить опасность таких народных волнений. Лермонтов не случайно определяет время возможного падения самодержавия как "России черный год", рисуя в тексте страшные картины воцарившегося хаоса:
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел…
И станет глад сей бедный край терзать…
Итогом всего этого ужаса станет, по мысли поэта, явление " мощного человека " с булатным ножом в руке, но явление его отнюдь не станет спасением для страны. В этом человеке "будет все ужасно, мрачно в нем", а плач и стон людей будут казаться ему смешными. Некоторые литературоведы видят в детали "плащ его с возвышенным челом" , которой завершается стихотворение, намек на императора Наполеона. Это вполне возможное допущение, ибо хаос революций обычно заканчивается появлением диктатора, и Лермонтов знал это по историческим источникам. Тем не менее отметим, что для юного поэта романтическая надежда на появление русского Наполеона, который "спасет всех", выглядит достаточно несостоятельной.
Стихотворения "Нет, я не Байрон…" и "Небо и звезды", созданные в 1832 году, перекликаются темой божественного и даже небесного "избранничества" поэта. В первом из них Лермонтов довольно последовательно излагает, почему он все же не Байрон, а другой "неведомый избранник", "гонимый миром странник". Михаил Юрьевич пророчески замечает, что начал писать раньше Байрона и закончит раньше его, что в его душе лежит "надежд разбитых груз". Поэт как бы заранее отвечает будущим критикам, чтобы они увидели в его произведениях не просто вольные переводы из северного гения, а его неповторимую "русскую душу". В финале стихотворения Лермонтовым обозначена и цель поэта – рассказать толпе свои думы, которые не менее таинственны, чем "океан угрюмый".
Текст "Небо и звезды" – квинтэссенция мировосприятия раннего Лермонтова, по сути, его мировоззренческий манифест поэта. Еще в 1830 г. Мишель пишет несколько стихотворений, где присутствует образ звезды ("Звезда", "Светись, светись, далекая звезда" и др.). В этих текстах мы видим вполне традиционное восприятие образа звезды, дружески заимствованное как у лорда Байрона, так и у других поэтов-романтиков: холодный луч далекой звезды " несет мечты душе моей больной ", напоминает о холодном взоре отвергнувшей его возлюбленной. Звезда четко отделена от человека, она находится на недостижимой для смертного высоте. Но в тексте 1832 года для Лермонтова все меняется… Далекие звезды для него уже " ясны, как счастье ребенка ", " ясны, как счастье мое " . И это принципиально иное восприятие звезд и небесных тел в русской поэзии. Для великого Державина звезды – " огненны сии лампады " – нужны для восторженного сравнения с величием Бога: они "перед тобой, как нощь пред днем". В произведениях Александра Пушкина 1820-х гг. образ звезды символичен и не несет какого-то дополнительного личного оттенка: " Вифлеемская звезда ", " звезда пленительного счастья " и т. д. Звезда для русских поэтов до Лермонтова – либо образ высокого и божественного, либо указатель правильного пути для грешного человека, либо значимая часть Неба.
Совсем по-другому считает уже наш гений. "Чем ты несчастлив?" – справедливо спросят его люди, и ответ Лермонтова будет прост:
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо -
Звезды и небо! – а я человек!..
В системе Лермонтовских координат быть счастливым на земле он не может по определению, его истинное состояние – " звезды и небо!", а вовсе не "человек и земля". Отчего все страдания, отчего эти неудачи в любви, отчего непонимание близких людей? От того, что он по своей природе не вполне человек , его настоящее и возможное место – среди звезд:
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их место занять бы желал.
Позже эта иллюзорная связанность поэта со звездами появится в других текстах Лермонтова: в "Демоне", в "Мцыри", в стихотворениях "Пророк" и "Выхожу один я на дорогу…".
После столкновений с университетской профессурой, которую раздражало дерзкое поведение Лермонтова, поэта нарочно "завалили" на экзаменах летом 1832 года. Он принципиально не захотел оставаться на второй год и покинул университет, переехав в Петербург вместе с бабушкой. В столице Лермонтов попытался поступить в местный университет, однако ему не зачли двухлетнего обучения в Московском университете и предложили поступить на первый курс. Лермонтов, уже тогда серьезно опережавший своих сверстников и по духовному развитию, и по начитанности, не захотел терять время.
По совету своего друга и родственника Алексея Столыпина-Монго, в ноябре 1832 г. Лермонтов поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которой он провёл, по его позднейшим словам, "два страшных года", сначала в звании унтер-офицера, а затем и юнкера.
Мечты о литературной славе приходилось временно оставить, зато можно было лучше узнать грани новой, вполне "взрослой" жизни.
(продолжение следует)
...
Лето-осень 2013 г
.
Ленин, или Красный тиран (Прогулки по русской истории)
Приступ
"Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…" – таков вечный смысл ушедшей от нас на некоторое расстояние Великой эпохи. Политики, ведшие на протяжении своей жизни беспощадную войну во имя собственного понимания смысла исторического прогресса и народного блага, просто обречены на бесконечную критику их дел и мнений. Их действия становились на протяжении времени то причиной жуткого восторга народных масс и обслуживающего политику персонала, то объектом злобных нападок идейных противников и хилых историков, уютно расположившихся в тиши своих кабинетов и рекомендующих оттуда, как должны были поступать ВЕЛИКИЕ ЛЮДИ, прорываясь "сквозь кровь и пыль" революций и гражданских войн. Цезарь, князь Владимир, Карл Великий, Борис Годунов, Генрих 4 Французский, Кромвель, Петр Первый, Наполеон, Гитлер, Ленин – всех этих, совершенно разных, в том числе и по таланту, людей роднит одно общее свойство: добившись в результате политической борьбы абсолютной власти в собственной стране, они использовали ее не для корыстолюбивых целей, а во имя претворения в жизнь своей государственной программы. Программы – страшной и дикой, по мнению многих людей – их современников и соплеменников, преступной, по мнению потомков, но отражающей насущные потребности нации и государства, по мнению самих правителей.
История человечества, по мнению Томаса Карлейля, это " в сущности история великих людей, потрудившихся здесь, на земле ". Как бы мы не относились к тому или иному значительному фигуранту мировой истории, но нам должно быть понятно, что едва ли оказался бы он на самой вершине власти, если б на то не имелось веских оснований. Если же размышлять таким образом, что появление правителей – это простые случайности, смешные капризы Судьбы, ужимки Фортуны, то тогда всю человеческую историю следует признать нелепостью, а технический прогресс человечества на протяжении последних веков – непонятным влиянием из Вне… Едва ли нас устроит подобное объяснение.
Наше эссе о жизни Ленина писалось в апреле-октябре 1990 года – в эпоху всеобщей перетряски в России, оно не могло избежать колебаний оценок и мнений. С детства меня и моих сверстников окружал культ Ленина, мы были октябрятами, пионерами, комсомольцами, мы давали бесконечные присяги у Красного знамени и бюста Ильича, мы носили значки с его изображением, нам казалось, что его авторитет незыблем и вечен – во всяком случае в СССР. С 1987 года стало появляться множество разоблачительных публикаций о Владимире Ильиче, особенно старались редакторы толстых журналов, попрятавшие партбилеты в карманы и ставшие демократами. Многие из них были просто мелкими людишками: всю жизнь подстраиваясь под ситуацию и угадав настроение, они сдали идеи коммунизма, как сдают ненужные книги в букинистический магазин и выбрасывают немодные галстуки. Поддавшись внешнему очарованию Свободы, я и мои приятели, тогда студенты, охаивали Ленина и коммунизм, решив, что прекрасное ДАЛЕКО без социальной борьбы и бесконечных проблем не за горами. Увы, время показало, что мы ошибались и довольно сильно…
Тем не менее, несмотря на то, что кое-что нам кажется в эссе явно лишним и резким, кое-что – не совсем справедливым в отношении Ильича, публикация "Красного Тирана" в несколько исправленном виде представляется мне делом необходимым. Жанр "прогулок по истории" вовсе не предполагает ровной и беспристрастной оценки событий и явлений в России времен Николая 2 – Владимира Ленина, многие события поданы в сатирическом ключе, о многих вещах автор говорит со вполне объяснимой иронией.
Неапрельские тезисы носят, безусловно, карнавальный характер и только в этом качестве должны восприниматься читателем. Обвинения в антисемитизме я также не могу принять, так как совсем не моя вина в том, что у руля одной из самых беспощадных революций оказалось так много представителей этой нации, довольно униженной и бесправной в царской России. А уж они сделали свое черное дело, изменив саму суть государственности в стране.
Я надеюсь на светлый ум и добрые чувства читателя. Напомню в заключение расхожую истину, что величие человека заключено в его служении Богу, а истинное государство – только слепок божественного миропорядка на грешной земле .