В то же время почему-то не рассматривается психология Инги – как ей было трудно вырваться из этого заколдованного круга, созданного Ворониным, и она не видела выхода из создавшегося положения. Он сделал нормой их отношений свое минутное раскаяние, чередующееся с угрозами при ее намерении порвать с ним. То он просит прощения, и она, будучи добрым человеком, прощает его, то расскандалится, обгрязнит ее, и она готова тогда развестись с ним. В эту минуту он опротивеет ей, она наконец-то вспомнит о себе и своем достоинстве человека, которым восхищается весь мир! Но вновь жалость к нему, вновь прощение. Я удивляюсь ее терпению! И постоянно она шла ему навстречу – из благородных побуждений, стараясь его, отравившего ей жизнь, возвысить как личность, помочь ему подняться. Сколько раз она хлопотала за него перед начальством! В душе она развелась бы с ним, и он этого заслуживал, но вновь жалость побеждала. Кроме того, ей казалось, что развод ляжет и на нее черным пятном, ведь она известный человек, который дорожит мнением людей. Вот какова психология-то, которой не увидел следователь или не захотел увидеть. Будь я на его месте, я отметил бы, что как брачные партнеры они находились в неравных условиях. Он физически не утруждал себя, зато поглощал много пищи, горячительных напитков, стимулирующих похотливость. Она, напротив, уставала от больших физических и психических нагрузок, связанных с тяжелыми тренировками и выступлениями в крупнейших соревнованиях (в одной из последующих глав я приведу выдержки из истории ее болезни, читатель сможет сам убедиться, насколько изнуряющи и опасны для здоровья занятия большим спортом). Ей было не до интимных влечений. Один только этот факт уже свидетельствовал о невозможности никаких измен с ее стороны. Да и посудите сами: если человек озабочен подобными устремлениями, – в данном случае если бы она была озабочена, – почему бы тогда ей не реализовать их в первую очередь со своим супругом, который горит постоянным желанием в этом смысле? Уже одно это должно было натолкнуть следователя на естественный вывод: никаких измен со стороны Инги не было и не могло быть. Но следователь продолжал подозревать ее и с пристрастием допрашивал свидетелей. Так, например, заместителю председателя Мосспорткомитета А. А. Афанасьеву, который наряду с другими руководителями решал вопрос с жильем для Инги, следователь задает совершенно странный вопрос: "Скажите, почему до вызова Геннадия Воронина, до выяснения причин развода (о них уже давно было всем известно! – В. А.) и до выяснения вопроса о том, есть ли необходимость расселять Ворониных, сразу стал решаться вопрос об их расселении?" (т. 2, л. 178, об.).
Как видите, сама постановка вопроса некорректна и оправдательна для Воронина. В руках следователя миллион фактов, которые свидетельствовали о невозможности для Инги продолжать супружескую жизнь с Ворониным, но тем не менее следователь все равно задает этот вопрос. Кстати, вполне логично на него отвечает А. А. Афанасьев: "Мы поверили Инге, что жить… с мужем она не может, что он оскорб ляет ее, что он на почве какой-то (вот именно – какой-то! – В. А.) ревности грозится ее избить (убить! – В. А.), поэтому мы и стали выяснять возможности расселения их, считая, со слов Инги, что вопрос об их разводе уже решен. Но Степаненко все же дал записку Инге с вызовом Геннадия для решения всех этих вопросов" (там же).
Исчерпывающий ответ. Ведь у следователя находились подтверждения этому во многих показаниях! Но он не внемлет показаниям тренеров, спортсменов, руководителей, родственников Инги, ее соседей, знакомых… Все это как бы не в счет. По мнению следователя, руководителям спорта нужно было вовсе не прислушиваться к тревогам и просьбам Инги (а я думаю, что к ней вообще нужно было приставить телохранителя в эти дни, а Воронина немедленно арестовать). Истинная же правда состояла в том, что рано утром 4 января, когда Воронин узнал от тренера Горкунова причину его вызова в Мосспорткомитет к Степаненко в связи с разменом жилплощади, он и принял окончательное решение убить Ингу (это, к чести следователя, было им отмечено). Его угроза получила возможность реального воплощения. Уже поздно ночью 3-го числа, держа в руках записку от Степаненко, он понял, для чего его вызывают, и потому-то сказал: "Мы еще поборемся, посмотрим, кто кого!" Он решил убить, а потом изворачиваться, лгать, придумывая всякие небылицы и направляя следствие по ложному пути. Его коварная натура интуитивно избрала именно такой способ отмщения – и убить, и самому оправдаться. И для этого им были призваны такие его черты, как хитрость и изворотливость. Совесть напрочь была оттеснена в сторону. Он лгал, как только возможно, чтобы действительно доказать, что он сильнее в этой "борьбе". Потому-то и притворялся наивным, "не знавшим", как могло все это произойти. Уверен, не окажись рядом свидетелей его преступления, нас, родственников Инги, он вовсе не предстал бы перед судом, больше того, ему выразили бы соболезнования по поводу гибели жены. Инга права была, когда говорила: "Это страшный человек, от него можно всего ожидать". Вспоминаю и слова Б. Шилкова, называвшего Воронина "коварным человеком, действующим продуманно, исподтишка".
Конечно, неумело она действовала в своей попытке навсегда порвать с ним, решив, не разведясь еще, справлять Новый год отдельно от него. Тем самым она дала ему только козырь в совершении им, по существу, безнаказанного преступления. И это только подтверждает ее неопытность, неумелость в подобных делах. Ей бы такой же хитрости, как у Воронина, который продумывал все свои действия до мельчайших деталей! И он отлично это продемонстрировал, да так, что самому, наверное, лестно стало, как он всех обвел вокруг пальца и так ловко выкрутился. Куда Инге до него! Вероятно, он посмеивался про себя. Его циничную ухмылку я хорошо запомнил – глаза сужены в хитром и злом прищуре и пылают ненавистью и гневом.
И что уж совершенно очевидно – следователь не оценил чистоту души Инги. Да, она фантазерка, выдумщица, поступки ее не всегда укладывались в рамки привычного, но ведь и чемпионка она была сверхуникальная, достижения которой в течение многих лет не могла превзойти ни одна конькобежка мира! И сегодня, спустя почти сорок лет после ее гибели, только у одной, если не ошибаюсь, конькобежки – из Германии – есть достижения, чуть превышающие достижения Инги по количеству завоеванных первенств мира одной конькобежкой. А в нашей стране (и странах СНГ) к ее достижению и до сих пор не смог никто приблизиться. Через почти сорок лет! А если бы она не погибла, была бы жива, скольких бы побед она еще добилась!.. Вот какой уникальной спортсменки лишился мировой спорт! И, не оценив по достоинству ее вклада в него, а, наоборот, принизив его, а также не разглядев ее светлой и чистой души и проявленного ею мужества в поединке со злобным и ненавистным человеком, каким был ее муж, следователь Курбанков пошел против истины. И Геннадия Воронина не исправили всякими поблажками, а, наоборот, развратили еще больше. Был дан как бы мощный толчок цепной реакции в воспроизводстве подобных Воронину. От этого сделалось теперь плохо всем. Не потому ли теперь все меньше и меньше таких бескорыстных и светлых личностей, созидателей, какой была Инга, и все больше и больше злых, ненавистных, желающих поживиться за чужой счет? Что ж, взирайте теперь на них, лицезрейте!
Не успел закончиться суд, как Воронин и его родственники подали иск на раздел имущества.
Предоставляю слово нашей маме Анне Михайловне:
"Я, конечно, этого не ожидала. Я и не думала, что можно убить человека, лишить его жизни и подавать на суд насчет каких-то вещей. Его личные вещи я отдала в милицию. Вплоть до трусов, до перчаток. Мой сын тогда сказал, чтобы духу его не было. Судебное дело велось в Ленинградском нарсуде Москвы, что на улице Куусинена. Когда начался суд в отношении наследства Инги по иску Воронина, мне вновь пришлось много трудностей испытать. Кроме машины он претендовал на вещи, которые достались Инге как призы за победы в соревнованиях, например ковер, приемник… В список вещей он включил в том числе и то, на что не имел никакого права… Я подавала запросы в разные города Союза, где Инга участвовала в соревнованиях и где получала призы. Кроме того, в качестве доказательств потребовалась ее сберкнижка, на которой было всего 7 рублей. Однако в ней нашли запись, когда она получала премию за первенство мира, взяла эти деньги и купила машину. Купила на свои собственные деньги. Кроме того, в Спорткомитете дали справку о том, что Инга в виде премий за выигрыши на крупнейших соревнованиях получила 14 тысяч новыми деньгами, по старому это 140 тысяч. В 1962 году ей дали премиальных 7 тысяч: как раз в том году и была приобретена машина. Поэтому в связи с тем, что эта сумма значилась в сберкнижке и была подтверждена данными Спорткомитета, суд на этом основании исключил машину из рассмотрения. Из Свердловска, Кирова… прислали ответы на запросы о призах, которые Инге присуждались на соревнованиях. Мне в этом, конечно, очень помогали люди, которые давали эти данные. Ведь приходилось разыскивать документы, копаться в архивах.
Но кое-что из вещей я отдала сама – сама согласилась, а не суд меня обязал. Так, были отданы Воронину (через его мать и дядю) две кровати, два кресла, стол, шесть стульев, два подвесных кухонных шкафа, диван-кровать".
А вот характеристика (в виде небольшой ремарки) адвокату, защищавшему интересы Г. Воронина. Ее дал прокурор во время судебного заседания.
Прокурор Дрель:
"Я прошу суд при вынесении приговора по настоящему делу решить вопрос о вынесении в отношении адвоката Гольштерна частного определения о нетактичном поведении адвоката в момент произнесения речи и о недопустимых выражениях в речи" (т. 5, л. 95, об.).
"Детективные истории"
Есть у меня подготовленная глава под этим названием о злобных высказываниях некоторых свидетелей, которые не останавливались даже перед тем, что человека уже нет в живых, и наговаривали о нем бог знает что. Но поскольку эта книга посвящена моей сестре, я только структурно обозначу главу.
Особенно удивили меня показания тренера женской сборной страны тех лет по конькобежному спорту Елены Петровны Степаненко. Буквально ни одного доброго слова в адрес Инги. Даже как об уникальной спортсменке не сказано ни единого слова. Зато приписывает Инге слова, которые ей вовсе не были свойственны… За все годы общения с Ингой я не услышал от нее ни одного злобного высказывания в адрес своих подруг по спорту, соперниц, вообще спортсменов, тренеров. Инге совершенно не свойственны были такие черты, как злобность, желание наговорить на кого-то, опорочить. Да послушайте мнения ее ближайших подруг, товарищей по сборной, тренеров, руководителей спорта, приведенные мною ранее…
Вопрос о "социальном заказе" имеет под собой основание, ибо одна свидетельница призналась нашей маме:
– Анна Михайловна, прежде чем пойти к следователю, нас вызывало к себе начальство и сказало, что нам следует говорить…
Кто-то (на всякий случай) попытался, возможно, побыстрее отгородиться от знакомства с Ингой (мало ли что может быть!). Не исключено, что для кого-то это был очередной "отчет" о проделанной работе, за которую платят деньги, и надо было показать себя "хорошим специалистом"…
Не берусь судить, в какой мере были срежиссированы некоторые высказывания свидетелей на следствии, ясно было одно при прочтении этих материалов, что на Ингу специально капали то там, то здесь черной краской. Как сказал один из тогдашних руководителей "Динамо": "Мертвое – мертвым, живое – живым". И это, по-видимому, было лейтмотивом для какой-то группы лиц.
В материалах уголовного дела фигурирует информация об анонимных письмах и записках, которые кем-то подбрасывались в почтовый ящик квартиры Инги и Воронина в доме на 3-й Фрунзенской улице. Наша мама, Анна Михайловна, рассказывала мне, что в первые годы после смерти Инги на могилу к ней часто приходила какая-то молодая особа и все время просила прощения: "Инга, прости меня, прости". Быть может, этой особе всего лишь поручалось подбрасывать анонимки в почтовый ящик и она как бы косвенно участвовала в этом невинном для себя действе, а на самом деле – злой интриге, закончившейся столь трагично. А может быть, сама "соперница" (из тех, что были в интимных отношениях с Ворониным – эти факты фигурируют в материалах следствия) подбрасывала их, и цель этих анонимок была в том, чтобы вызвать подозрение у Воронина, учитывая его необузданный, мнительный и мстительный характер, и его же руками уничтожить Ингу.
Но потом мне встретились в деле показания тренера Л. Ф. Горкунова. Вот что он рассказывает:
"Одно анонимное письмо пришло домой Ворониным, где сообщалось, что Инга изменяет ему с каким-то пожилым человеком. Письмо было адресовано Геннадию, но его не было дома, и оно попало Инге в руки. Это письмо Инга показала мне. Я спросил Ингу, действительно ли то, что кто-то, зная их отношения, подогревает ссоры между ними? Спустя некоторое время аналогичное письмо пришло на мое имя (значит, возможно, это был кто-то из спортивных, даже конькобежных кругов, ведь так все хорошо знал! – В. А.), с припиской, чтобы я его передал Геннадию. Это письмо я передал Инге. Затем, спустя некоторое время, мне позвонила какая-то пожилая женщина (судя по голосу) и спросила, передал ли я ее анонимное письмо Геннадию. Я спросил, с кем я разговариваю, но она мне ответила: "Я не буду говорить, кто это говорит!" Я хотел с ней встретиться, чтобы вывести ее на чистоту, но от встреч она отказалась. Я тогда отчитал ее по телефону и больше мне никто не звонил и анонимных писем не присылал. Получал ли сам Геннадий анонимные письма, мне неизвестно" (т. 1, л. 164).
Кто был автором (авторами) этих анонимок? До сих пор это остается неразгаданной загадкой.
Этот текст можно было бы назвать именем "близкой подруги" Инги – "Эрна Вирс", которая тайно сожительствовала с ее мужем Ворониным. Читая ее следственные показания, я удивлялся цинизму, с которым она рассказывала об Инге. Я давно знаю ее, примерно с 1954 года, – улыбающуюся, приветливую, отзывчивую. Так мне тогда казалось. Мальчишкой я приезжал на день-два на водный стадион "Динамо" в Москве, где команда гребцов, в которой была и Инга, жила на тренировочном сборе. Команда действительно была дружная, девчата порядочные, скромные. По крайней мере, у меня, мальчишки, создалось такое впечатление о них. И я всегда считал и сейчас считаю, что выражение истинной теплоты к человеку при встрече с ним никак не может обернуться прямо противоположным отношением к нему, когда этот человек не рядом. Если это происходит, то отношения – фальшивые. Зачем тогда тепло улыбаться, если в душе ты невысокого мнения об этом человеке, низко его ставишь? Узнав, что эта подруга имела интимные отношения с мужем Инги в период замужества Инги с Ворониным, я, читая много лет спустя ее показания, был поражен теми оценками, которые она давала Инге. И не только потому, что они были отрицательными, а в первую очередь потому, что она характеризовала свою погибшую подругу как строгая бонна, с репутацией морально чистейшего человека. По ходу чтения ее "воспоминаний" я невольно комментировал ее высказывания. Вместе с ними я и предлагаю вам отдельные выдержки из этого допроса Э. Вирс.
"Вопрос. Скажите, в какой период у вас с Геннадием были близкие отношения?
Ответ. Близкие отношения с Геннадием Ворониным у меня были два раза (а он в одном из допросов говорил – три: один раз у нее и два раза она приезжала к нему домой. – В. А.). Это было в тот период, когда он пришел ко мне и когда был разговор о том, что он хочет со мной расписаться (как просто! Сказал, что хочет с ней расписаться, и она, не колеблясь, легла с ним в постель. – В. А.), о чем я указывала выше" (л. 199, об.).
"Вопрос. Расскажите подробнее, какой у вас был разговор с Геннадием по телефону, когда он вам позвонил 2 янв. 1966 г.?
Ответ. 2-го 1966 г. около 14 часов примерно мне позвонил Геннадий. Он спросил: "Инга у тебя? Позови ее". Я сказала, что ее у меня нет. Затем Геннадий сказал, что ему надо со мной поговорить (опять захотелось близких отношений. – В. А.) и можно ли ему ко мне приехать. Я сказала, что ко мне приехать нельзя, так как я ухожу. Геннадий сказал, что нам надо встретиться, что он только меня любит и любил (известно, что он без женщин не мог обходиться, поэтому готов был признаться даже в любви. – В. А.). Я подумала, что он опять поссорился с Ингой, поэтому так и говорит. Я не хотела видеться с ним и сказала, чтобы он ко мне не приезжал. Через час Геннадий снова мне позвонил и сказал: "Ты никуда не ушла, приезжай ко мне". Я ответила отказом, так как поняла, что, очевидно, он опять поссорился с Ингой, поэтому только и ищет сближения со мной. Я у Геннадия не спрашивала, где Инга и что у них произошло, потому что… имела печальный опыт встречи (не единичной встречи. – В. А.) с Геной наедине. А поскольку я имела печальный опыт встречи (встреч! Не скромничайте. – В. А.) с Геной (как ласково называет! – В. А.) наедине, поэтому 2 января 1966 г. я отказалась от встречи с ним" (там же).
Не буду приводить всего текста допроса, хочу обратить внимание на то, как спокойно, по-деловому рассказывает Э. Вирс о своих любовных связях с Ворониным – убийцей Инги, своей близкой приятельницы! Вдумайтесь в сочетание обстоятельств: убита жена мужем по подозрению в неверности (пусть хотя бы и по его версии), а сам убийца уже давным-давно неверен ей как муж, причем изменяет жене с ее близкой приятельницей, которая сейчас дает показания и не испытывает перед погибшей подругой ни малейшего угрызения совести за свое предательство, а даже наговаривает на нее, необъективно о ней отзывается! Хотя бы какое-то слово покаяния – пусть для приличия – произнесла: "Я чувствую свою вину, ведь это могло повлиять на их семейные отношения, а косвенно и быть причиной гибели Инги". В самом деле, ведь Воронин "мерил людей" своими мерками: раз для него интимная близость с другими женщинами столь простое действо, то и его жена, по его мнению, наверняка может изменять ему! Но, вероятно, для Эрны Вирс близость с женатыми мужчинами настолько привычное дело (так же как и для Воронина с посторонними женщинами), что она не придает этому ровно никакого значения и говорит об этом как о само собой разумеющейся детали привычного обихода. Что это – полная потеря элементарного стыда, нравственности или, может быть, психическое отклонение, когда уже сняты всякие ограничения в оценке своих поступков? Вроде бы не похоже на последнее. Собственную-то "репутацию" она строжайше охраняет, не очень-то детализирует свои интимные связи, старается "смягчить" их, а уже в суде на вопрос Анны Михайловны: "Какие были отношения у вас с Геннадием?" – отвечает: "У меня были отношения с семьей Ворониных, а не с Геннадием". Вот как, оказывается! По-видимому, она как "консультант" была для этой семьи. Подумаешь, безделица какая-то – переспать несколько раз с чужим мужем, эка невидаль, не впервой уж! И чего привязались к ней, чего она такого сделала неприличного, она всегда так поступала, сколько себя помнит! Зато на другого, ни в чем не повинного человека можно навести тень на плетень, пусть попробует "отмыться". Не важно, что уже погиб! Мы-то живы, мы-то можем сказать, мы-то знаем!
Я удивляюсь на такую "способность" людей… Смешно они выглядят и жалко. Куда бы проще покаяться и уж хотя бы сказать добрые слова о погибшей, посочувствовать ей.