С самого начала Гай считал себя профессиональным тайным агентом. Он не был похож на обычных шпионов, выслеживающих своих подопечных, не играл роли доносчика и не подхватывал где попало крупиц информации. Свою задачу он считал гораздо более возвышенной и благородной. Он не просто работал на Советский Союз, а видел себя в авангарде борцов за мировую революцию. Причина его сотрудничества с нами была чисто идеологической. Как мне кажется, это самая прекрасная черта агента. Я всегда ненавидел тех, кто работал только за деньги.
Гай Бёрджесс считал мировую революцию неизбежной. Как и его кембриджские друзья, он рассматривал Россию в качестве форпоста этой революции. Альтернативы для него не было. Возможно, у Бёрджесса и имелись какие-либо сомнения в связи с внутренней и внешней политикой России. Я часто слышал, как он критикует наших вождей, но при всем том Гай считал Советский Союз надеждой всего мира. Он и его друзья были уверены, что скоро настанет такое время, когда наша страна найдет честных вождей, для которых принципиально важные вопросы будут иметь большее значение, чем зарплата и привилегии.
Когда я спросил его о впечатлениях от поездки в СССР в 1934 году, он рассмеялся.
- По приезде я каждому встречному и поперечному говорил, что возмущен всем увиденным в России. Конечно, я врал, но признаюсь, что все в вашей стране и отдаленно не походило на ту Россию, которую я себе воображал. И все же впечатление было сильное. Та энергия и энтузиазм народа, с которыми я столкнулся, заставляют меня верить в огромный потенциал советской страны.
Я поочередно встречался с Бёрджессом и Блантом примерно раз в месяц. Докладная записка нашей резидентуры в Лондоне говорила о Бёрджессе ("Поле"), как об агенте, не заботившимся о том, чтобы доводить дело до конца, представляла его как поверхностного и лишенного твердости и настойчивости человека. В действительности его оригинальный ум выдавал так много идей и проектов, что Гай в одиночку не в состоянии был осуществить их. Он делился своими мыслями с друзьями по министерству иностранных дел и с нами по своей секретной работе. Некоторые наши работники подозревали, что Гай склонен к панике в трудных ситуациях. Это абсурд! Я не припомню ни одного случая, когда бы Бёрджесс ударился в панику.
От природы он был одаренным аналитиком и бывало говорил: "Это - очень сложная и важная проблема. Не знаю, как мы с ней справимся". Затем обсуждал все нюансы, и то, что могло показаться мне с первого взгляда простым, на самом деле оказывалось куда более запутанным делом. Бёрджесс обладал большей проницательностью, чем я, знал, как распознавать скрытые трудности, анализировал их и доводил до моего сведения.
Хотя Центр и был благодарен "Полу" за его работу, к нему сохранялось неоднозначное отношение. Некоторые справки о нем содержали суровую критику его характера и поступков. Находились информаторы, которые даже писали о нем, как о трусе. Смехотворное заявление! Бёрджесс был просто осторожен. Перед принятием любого важного решения он долго обдумывал его, спрашивал совета друзей и всех тех, компетентное мнение которых считал полезным. Когда проблема приобретала особую остроту, он советовался с Кимом Филби. Некоторые мои коллеги считали доказательством его слабости и трусости задержки при принятии Гаем решений. Они, вероятно, мерили его на свой аршин. Сами были трусливы и глуповаты в придачу и не могли понять, чего стоит Бёрджесс на самом деле, хотя без труда было видно, что он умен, энергичен, полон инициативы и всегда готов оказать помощь другу. Ради друзей Гай неоднократно рисковал своей жизнью.
Иной раз Центр пытался заставить меня встречаться с агентами чаще, чем это необходимо. Я говорил тогда Коровину.
- Давайте нам полезные, хорошо продуманные задания. Мы можем бегать на встречи с агентами хоть каждые полчаса, но чем чаще будем это делать, тем опаснее станет наша работа. Нам следует сводить встречи с агентами до минимума. Но если вы действительно хотите, чтобы я с ними встречался чаще, то, пожалуйста, стану назначать явки хоть дважды в день.
И, действительно, бывали такие обстоятельства, когда мне приходилось встречаться с Бёрджессом чуть ли не каждый день.
Мы придумали хитроумный способ получения от него информации, когда совершенно необходимо было поддерживать постоянную связь.
"Пол" набирал по телефону номер. У аппарата день и ночь дежурил наш сотрудник, которому Бёрджесс называл какой-нибудь условный номер и вешал трубку. Это означало, что в пределах часа мы должны встретиться в условленном месте. Коровин или я отправлялись туда и принимали от Гая устную информацию или документ.
Особо хочу остановиться на конференции, которая проходила в Лондоне с 20 апреля по 7 июня 1948 года, где присутствовали представители Франции, Англии, Соединенных Штатов и трех стран Бенилюкса. Эта конференция должна была выработать общую позицию в отношении Германии. В течение полутора месяцев мы знали все о переговорах, результатом которых стало превращение Западной Германии в Федеративную Республику, состоящую из автономных земель. По словам Бёрджесса - а я был согласен с его выводом - у Советского Союза должно в этой связи произойти серьезное столкновение с Западом. Об этом говорил хотя бы тот факт, что, не дожидаясь официального подтверждения образования ФРГ, "Правда" 8 апреля уже писала о "подлом заговоре с целью раздела Германии".
И действительно, осенью 1948 года во время происходившей в Лондоне второй конференции представителей Англии, Соединенных Штатов и стран Бенилюкса, где продолжалось обсуждение послевоенного устройства Европы, начиная с будущего Германии и кончая планом Маршалла, разразился скандал. Советский Союз не был приглашен на конференцию и рассматривал этот факт как недружественный шаг, направленный на срыв Потсдамского соглашения.
Из Москвы посыпался поток нот протеста. Молотов в своем кабинете метал громы и молнии и требовал свежей информации каждый день. И мы его ею снабжали. Узнав о том, что англичане и американцы спорят о будущем статусе Берлина, Молотов пришел в состояние сильнейшего возбуждения. Он хотел знать, каким образом они собираются решить этот вопрос.
Под каким-то предлогом английская и американская делегации прервали участие в работе конференции до следующего дня и немедленно бросились звонить по телефону своим правительствам. Молотов донимал МГБ, требуя информации:
- Делайте, что хотите, - бушевал он, - но я должен знать, о чем они говорят со своими шефами. И какие инструкции на дальнейшие действия дают им Лондон с Вашингтоном. Эта информация должна быть у меня на столе сегодня к шести часам вечера.
Произошла заминка. Оба правительства явно не могли договориться между собой. Нетерпение министра иностранных дел возрастало с каждой минутой.
Поздно вечером позвонил Бёрджесс и назвал условный номер. С ним встретился Коровин. Не знаю сути его сообщения, но Молотов получил шифрограмму намного раньше, чем англичане, которым пришлось ждать до следующего дня.
По настоянию Центра я передал Гаю Бёрджессу небольшую сумму, чтобы он мог купить машину. Я энергично протестовал против такого шага, но, по мнению нашего руководства, современная разведка должна пользоваться автомобилями для оперативной связи с агентами. Мне пришлось смириться с доводами, что на машине легче добираться до места встречи да и безопаснее разговаривать, сидя в автомобиле. Так что я дал деньги Бёрджессу. Гай сдал экзамен на получение водительских прав с завидной быстротой И отправился покупать машину на свой вкус.
- В следующий раз приеду на машине, - гордо заявил он мне.
Таки вышло. Проделав долгий и трудный путь до Актона, я остановился на тротуаре. Через несколько секунд появилась машина с Гаем за рулем. Он припарковался чуть поодаль и торопливо потащил меня полюбоваться своим приобретением. Денег, что я ему дал, не хватило на новую машину, и он подобрал подержанный "роллс-ройс", мощную двухместную модель с откидным верхом, оранжевого цвета.
Я с ужасом взглянул на нее, но попридержал язык. Мы решили проехаться и одновременно поговорить о делах. Машина была дряхлая: дверца чуть было не отвалилась, пока я ее отворял. Гигантский мотор занимал почти все пространство, и оба сиденья были тесно прижаты друг к другу.
Две последующие минуты показались мне самыми ужасными в жизни. Гай включил мотор, и "роллс" скакнул вперед, за несколько секунд набрав огромную скорость. Бёрджесс гнал машину как сумасшедший, не глядя ни направо, ни налево. Я прирос к сидению, вцепившись в него руками. Глаза полезли на лоб. Тело онемело.
Сколько прошло времени, сказать затрудняюсь, но вот мотор перестал реветь, и Гай потихоньку остановил машину у тротуара.
- Ну, как?
- Гай, вы всегда так водите машину? Проскакиваете перекрестки, не глядя, едут ли вам наперерез другие автомобили?
- Вы правы, я и в самом деле не очень-то смотрю по сторонам. И знаете, почему я купил этот старый драндулет? Даже если и попаду в заварушку, то не пострадаю. "Роллс-ройсы" сработаны добротно.
Я больше никогда не садился в машину с Гаем Бёрджессом и не знаю, что стало со старым оранжевым "роллс-ройсом".
Мы продолжали встречаться регулярно, но теперь уже, как и раньше, ходили пешком. Обычно назначали встречу поблизости от входа в метро, и никогда - в самом метро, где бывает слишком много народу. Я больше не задумывался, как Гай добирается до места встречи: наверное, он припарковывал своего "роллса" где-нибудь рядом.
Я всегда высоко ценил эффективную деятельность Гая, его твердость, силу убеждений, широкий кругозор, образованность и разнообразие интересов. Он мог отстоять свою точку зрения в споре с любым противником, приводящим самые логичные и убедительные доводы. Я начал понимать, почему у него так много знакомых, прямолинейных, ортодоксальных, элегантных и типичных англичан, которые стремятся к общению с ним, преклоняются перед его способностями и подпадают под его обаяние. Я полностью согласен с Энтони Блантом, который в 1979 году сказал репортеру "Санди Таймс":
- О Бёрджессе сказано так много плохого, что считаю своим долгом повторить: он был не только одним из самых блестящих интеллектуалов, каких я когда-либо встречал, но и человеком огромного обаяния и энергии.
Я не переставал преклоняться перед Таем, но надеюсь, это не мешало мне скрупулезно выполнять свои обязанности офицера секретной службы. Отдавая должное его способностям и высоким качествам, я никогда не забывал ставить на первое место задачи МГБ и делал все от меня зависящее, чтобы Бёрджесс стал наиболее продуктивным агентом. Думаю, он понимал, что я почти ничего не скрывал от него, и со своей стороны ни разу не обманул меня. Впрочем мне всегда казалось, что он чего-то не договаривает.
Гай заинтриговал очень многих. Он знал, как держаться в английском обществе, когда ему это было нужно. А когда наталкивался на сопротивление или встречал людей, не согласных с ним, то они становились для него самыми ненавистными врагами. Все это составляло чрезвычайно сложную натуру Бёрджесса.
Выражение его лица, обычно холодное, казалось даже презрительным. Черты лица слегка загрубели от алкоголя. Гай начал пить давно, и у него случались тяжелые, затяжные запои. Но, как ни странно, я никогда не видел его пьяным - ни в лондонский период, ни позднее, на протяжении всей моей связи с ним.
Бёрджесс всегда ставил перед собой определенную цель, он вовсе не был романтиком. Я часто слышал от него слова, очевидно, заимствованные из Библии: "Зло можно покорить только силой".
Бёрджесс говорил всегда четко и понятно, но мысли, скрывавшиеся за ними, блестели и переливались как ртуть, легко переключаясь с одного предмета на другой. Если Гай замечал, что вы не поняли его, то возвращался к началу, повторял сказанное, добавлял одну-две детали, и становилось все ясно. У него было богатое воображение.
Как агент, Бёрджесс снабжал нас многочисленными документами. Он сам классифицировал их по степени важности и часто составлял краткие аннотации, избавляя нас от утомительного анализа. Трудно даже себе представить объем информации, содержавшейся в дипломатических мешках Его Королевского Величества и в переписке между министерством обороны и другими министерствами английского правительства. К этому нужно еще прибавить устную информацию, которую Бёрджесс собирал во время своих бесед с политическими деятелями и офицерами секретных служб. И она часто оказывалась более интересной и важной, чем бюрократические бумаги из гражданских учреждений.
Как обычно, Центр очень интересовали англо-американские отношения и особенно те трудности, которые могли возникнуть между Англией и Соединенными Штатами. Малейшее неудовольствие политиков обеих стран представляло большой интерес, ибо позволяло Кремлю отыскать какой-нибудь способ вызвать ссору между партнерами.
Однажды в Москве узнали, что англичане и американцы спорят по какому-то вопросу, который, как мне говорил Гай, не имел существенного значения. Он касался какой-то неясной проблемы, связанной с вкладом европейских стран в дело осуществления плана Маршалла. Мы уже подзабыли об этом, как вдруг лондонская резидентура получила с Лубянки указание достать как можно больше информации об этом предмете.
Я попросил Бёрджесса достать соответствующий материал.
- Я, конечно, могу это сделать, - сказал он, - но должен предупредить вас, что вы не поймете ни единого слова. Мы с американцами так запутали это дело, что даже сами уже ничего не понимаем. И никто не торопится прояснить проблему. Но если вы настаиваете, я принесу вам эту канцелярщину. Предупреждаю, ее наберется целый чемодан.
Как и все разведчики, я был жаден до информации.
- Беру ваш чемодан, и мы найдем способ, как эти документы использовать. Мне приказали выяснить все, что можно.
- Прекрасно. Но вы пожалеете.
Как и было договорено, я получил портфель, битком набитый документами. Я полистал их, ничего не понял и как исправный агент послал все эти бумаги в Москву. Спустя две недели пришла телеграмма: "Ничего не понимаем. Попросите "Пола" объяснить нам хотя бы то, где здесь начало, а где конец".
Бёрджесс нашел все это очень забавным.
- Я же говорил вам. Если хотите, я ознакомлюсь со всей этой писаниной и составлю резюме на одной или двух страницах.
Он свое слово сдержал. А я перепечатал эти страницы и отослал их в Центр. На этот раз Москва ничего не ответила. Должно быть, все стало ясно.
Помимо снабжения нас информацией, Бёрджесс выполнял роль посредника между Кимом Филби, которого отправили на два месяца в Турцию, и МГБ. Официальная работа Филби заключалась в подыскании шпионов для отправки их на советскую территорию. Одних посылали с краткосрочным заданием, других - на длительное время. Зона действий Филби простиралась на весь Кавказ, Донбасс и Украину. Он отыскивал людей, выехавших из этих районов СССР до или во время войны и имевших родственников в Грузии, Азербайджане и Армении, в районе Краснодара, Ставрополя, Ростова-на-Дону, на Украине и в Крыму. Ким предлагал им вернуться на родину и послужить там на благо Великобритании. Добровольцев найти было нетрудно. Одни отправлялись в Советский Союз поездом, другие пересекали границу пешком близ горы Арарат. По слухам, Филби установил большой телескоп на вершине горы, чтобы можно было наблюдать, как продвигаются его агенты после перехода границы. Третья группа шпионов направлялась в СССР морем. Они выходили на сушу в безлюдных местах неподалеку от Сухуми, Сочи или дальше к северу в крымском направлении.
"Стенли" не имел постоянного связного из МГБ, поэтому Бёрджессу пришлось взять эту функцию на себя. Время от времени Филби приезжал в Лондон, но обычно, когда необходимо было сообщить данные о времени, месте высадки англо-американских шпионов или сообщить их имена, он просто направлял эти данные Бёрджессу по почте.
Чтобы бы там Центр не думал о Бёрджессе, он свернул горы работы. Гай очень скрупулезно относился к своим заданиям и всегда давал мне понять (хотя и не выражал словами), что может сделать больше. Его мучило сознание, что он использовал свои возможности не в полную силу. Хотя он напрасно так думал. Это, конечно же, сказалось на нервах Гая. Меня очень беспокоило его здоровье, и я часто спрашивал, как он себя чувствует.
Мы всегда обсуждали с ним методы решения какой-нибудь проблемы. И если находили совместное решение, то Гай уже больше не колебался и выполнял задание до назначенного срока, хотя иногда и сильно рисковал.
Беседы с Бёрджессом часто утомляли меня. У Гая был очень острый ум, он моментально схватывал мысль, а мне всегда требовалось время, чтобы переварить ее. Его голова работала как компьютер: сколько надо времени для искры, чтобы появиться и исчезнуть, столько же могло понадобиться ему, чтобы решить какую-либо задачу. И иногда мне трудно было за ним угнаться. Поэтому мое напряжение не спадало. Я всегда боялся что-либо упустить или понять не так, или же допустить грубую ошибку. Поэтому после каждой встречи с ним я чувствовал себя как выжатый лимон. Распрощавшись с Бёрджессом, я неизменно направлял свои стопы в ближайшую пивную и медленно выпивал кружку пива.
Хотя встречи с Блантом и не причиняли мне таких мучений, они оказывались также весьма плодотворными. Впервые я встретился с ним в 1948 году через несколько месяцев после начала работы с Кэрнкроссом и Бёрджессом.
Я знал, что Блант опытный контрразведчик, и при первой встрече спросил его:
- Не можем ли мы воспользоваться методами безопасности, которые вы разработали во время войны в своем докладе для МИ-5?
Он улыбнулся и подробно объяснил мне систему наружного наблюдения, которую сейчас применяют англичане. Я внимательно его выслушал и, думаю, сумел воспользоваться наставлениями Бланта в своей дальнейшей работе.
Блант был единственным агентом, встречи с которым меня особенно не беспокоили. Мы оба хорошо знали, как работает английская "наружка", поэтому без труда уходили от ее преследования, спокойно встречались и обсуждали свои дела. Мы так наловчились, что всегда знали, когда за нами есть слежка.
Следуя тем же правилам, какие я практиковал с Кэрнкроссом и Бёрджессом, мы встречались только на улицах, в парках и скверах, но никогда - в барах или в пивных. Я также настоятельно просил его приезжать на встречи в места, расположенные на порядочном расстоянии от центра Лондона.
Каким мне представлялся Блант? Горд, аристократичен и несколько суров. Но Энтони обладал незаменимым качеством, которое мне в нем очень нравилось: на него можно было положиться. И хотя он вовсе не был убежденным марксистом, я знал, что могу всегда рассчитывать на него.
Сэр Гарольд Николсон в своей книге "Дипломатия" утверждает, что надежность - самая важная черта, характеризующая дипломата. Это качество подразумевает пунктуальность, лояльность и скромность. Все это в одинаковой мере применимо и к тайным агентам. И если я понял, как важно воспитать в себе эту черту, то заслуга здесь отчасти принадлежит Бланту.
Мы встречались довольно часто. Если у Бёрджесса появлялось ко мне что-нибудь срочное, а сам он на встречу явиться не мог, то посылал вместо себя Бланта. Они постоянно виделись и знали все друг о друге. Блант по сути дела служил перманентным связным между Бёрджессом и мной.