В октябре 1947 года Коровин вызвал меня в свой кабинет и повел разговор о наших самых ценных агентах. Он указал на важность поставляемой ими информации для Центра и для руководителей Советского Союза. Коровин подчеркнул, что ни одна страна в мире не имеет такой эффективной сети агентов в оппозиционном лагере, как наша. А одним из главных достоинств английского контингента разведчиков является то, что они работают ради идеи, а не за деньги. Не упоминая имени Миловзорова, хотя он и показывал мне отправленную в Центр характеристику, Коровин сказал, что наши методы не всегда соответствовали индивидуальным особенностям агентов, являющихся личностями особого склада. Он считал, что с ними следует работать человеку, который знает и разделяет их образ мыслей. Я начал понимать, куда он клонит. И не ошибся.
- Юрий Иванович, - закончил разговор Коровин, - я хочу, чтобы вы взяли на себя "Карела".
Я не вознесся до небес от этого предложения, потому что прекрасно понимал, что мой практический опыт в разведке на оперативном поле действия фактически равен нулю. Коровин предвидел мою реакцию.
- Во всяком случае, это будете вы или вообще никто. У нас в Лондоне нет других людей, которые хоть в какой-то мере подходили бы для работы с "Карелом", а мне не хотелось бы, чтобы Москва поспешила прислать к нам сотрудника, которого мы не знаем. Еще одна подобная ошибка - и мы лишимся всего звена. Помяните мое слово.
У меня сложилось впечатление, что он хочет испытать меня на Кэрнкроссе, а если я справлюсь, то передать мне и остальных. Так оно и вышло. Коровин действительно не хотел больше нести на своих плечах личную ответственность за кембриджскую пятерку - такая деятельность уже не казалась ему престижной. Его больше устраивало, чтобы повседневную работу с ними вел я, а он бы стоял в стороне и давал руководящие указания.
Когда мы встретились в следующий раз, Коровин удостоил меня целым рядом полезных советов. Прежде чем пустить меня в дело, он хотел, чтобы я узнал о "Кареле" как можно больше, и дал мне несколько дней на подготовку первой встречи с этой призрачной для меня личностью. Теперь, когда жребий был брошен, я уже радовался, что увижу агента, над чьими депешами трудился три долгих года в Москве. Похож ли он будет на человека, которого я рисовал в своем воображении? Скоро мне предстояло это узнать.
На вторую встречу - о первой я уже рассказывал выше - Кэрнкросс пришел с получасовым опозданием. Коровинские предупреждения оправдались: у этого человека была ужасно скверная память - серьезная помеха в нашей работе. Он постоянно забывал, когда и где назначена встреча. На всякий случай я решил условиться с ним о двух запасных вариантах. Например, если он не появился на Хаммерсмит Гроув 15-го или 16-го ноября, мы встретимся ровно через неделю на этом же месте.
Все надо было тщательно продумать и организовать во избежание каких бы то ни было случайностей. Как правило, я выбирал для встреч места на окраинах Лондона, например, в Ричмонд парке или в Уондсворте. Мы избегали встречаться в центре, в доках и в Ист-Энде. Места, которые я выбирал, всегда было легко найти и запомнить. И все равно Кэрнкросс все постоянно путал: отправится, например, на явку туда, где мы с ним встречались в предыдущем месяце. Я порой выходил из терпения, но сдерживал себя, так как должен был мириться с его странностями.
Если не считать забывчивости Кэрнкросса, то наши отношения складывались удачно и мы быстро установили контакт друге другом. Я сказал ему, что моя первейшая забота - его безопасность, а ему я полностью доверяю. Кэрнкросс выразил мне свою благодарность, так как ужасно боялся, что его схватят. Он всякий раз говорил мне о своих опасениях, хотя, казалось, не осознавал риска, которому подвергал себя из-за своей рассеянности.
Когда Кэрнкросс работал с Миловзоровым, они совершенно не соблюдали самых элементарных правил безопасности. Ну, например, встречались в барах и передавали документы через залитый пивом столик, что было откровенным безумием. Я этого никогда не делал. В баре любой человек может проследить за тобой и никогда нельзя быть уверенным, что тебя кто-нибудь не узнает. Лучше, войдя в бар, встретиться друг с другом глазами, а потом выйти наружу по-одному и сойтись вместе в заранее обусловленном месте, подальше от этого бара.
В первые месяцы совместной работы у нас произошло несколько срывов. Кэрнкросс пропустил несколько встреч подряд и путал даты. Мне было очень трудно восстановить связь с ним. Ни пойти к нему домой, ни позвонить по телефону я не мог: и то, и другое строго запрещалось нашими правилами и действительно было бы из ряда вон выходящей глупостью. Поэтому я, проявляя сверхчеловеческое терпение, целыми днями караулил своего агента на улице в надежде поймать его на пути между домом и работой. И даже в этом случае мы порядком рисковали, потому что мне приходилось прибегать к импровизации, чего не следовало делать в нашей профессии. И опять же - не всегда легко заметить нужного человека в толпе лондонских клерков, спешащих домой зимним вечером, когда на улице уже темно.
Как правило, мы встречались по вечерам. Кэрнкросс передавал мне документы, ночью мы их фотографировали, а на следующий день рано утром я их ему возвращал. Так бывало раз в месяц. Время от времени нам срочно требовалась информация по специальным вопросам, и тогда мы встречались не раз в месяц, а каждые две недели. В таком случае следовало, конечно, договариваться о новом месте встречи, и каждый раз возникали осечки, так как с Кэрнкроссом трудно было договориться, когда менялось что-либо в привычной схеме.
Перед встречами я составлял для себя список из десяти-пятнадцати вопросов, учил их наизусть, а затем его уничтожал. Я старался сформулировать свои вопросы как можно точнее, ибо, как говорил Достоевский, "не то важно, что люди говорят, а то - как говорят". Следовало выразить свои мысли так, чтобы мой агент думал - инициатива исходит не от меня, а от него самого.
Такой прием хорошо срабатывал потому, что я с самого начала знал: Кэрнкросс готов, как говорится, в лепешку расшибиться, чтобы помочь нам.
Его работа в министерстве финансов не представляла для нас особенного интереса, и Кэрнкросс знал об этом. Во время нашей второй встречи он сказал мне, что не может больше давать информацию такого же качества, как раньше. Я вполне его понимал и, даже если бы он скрывал от меня свое истинное положение на работе, все равно ничего не смог бы сделать. Оказывать на него давление не имело смысла. И я применил другую тактику.
- А не смогли бы вы достать для нас служебный телефонный справочник министерства? - спросил я как-то его.
- Конечно, смогу. - Кэрнкросс взглянул на меня вопросительно. - А для чего? Что толку в телефонных номерах?
- Да, конечно. Только номер абонента обычно стоит рядом с названием отдела, а названия отделов, пожалуй, вещь для нас интересная.
Теперь он понял. Дошло.
- Вы хотите знать точно, где я работаю. Ничего не может быть проще.
Справочник не заставил себя долго ждать, и я начал изучать административную структуру министерства финансов. Кто в каком отделе работает, кто чем занимается. Я отыскал отдел Кэрнкросса и нашел имена и должности людей, сидящих с ним рядом. Меня, в частности, заинтересовал один человек, работавший в загадочном отделе "Пи-Пи-Би-21". Мне захотелось узнать о нем побольше.
Оказалось, что Кэрнкросс хорошо знает этого человека: они много лет работали вместе. Номинально он занимался "обучением", а фактически специализировался на проблемах атомной энергии. Когда Кэрнкросс рассказал мне это, я внимательно поглядел на него. Кэрнкросс сразу все понял и рассмеялся.
Мы без промедления пошли по новой линии поисков. Когда коллега Кэрнкросса приходит на работу; в какое время уходит обедать? Кэрнкросс не мог ответить точно на эти вопросы, но заметил, что у этого человека есть в комнате сейф и иногда он, уходя, оставляет документы на столе неубранными.
Я попросил агента выяснить все детали, и вскоре мы установили, что по некоторым дням нужный нам сотрудник вообще не бывает на работе, а когда бывает, то уходит рано. Итак, можно было действовать не спеша.
Кэрнкроссу не составило труда заполучить ключи от сейфа и сделать с них дубликаты. Предстоял следующий шаг - вынуть документы из сейфа и сфотографировать. Чтобы свести риск до минимума, я предложил переснять их на месте. В конце концов, гораздо легче выйти из кабинета со свернутой в трубку пленкой, нежели тащиться с набитым папками портфелем через проходную. Для этого я купил Кэрнкроссу красивый маленький фотоаппаратик американского производства и предложил попрактиковаться дома, переснимая тексты в газетах. Получилось полное фиаско. То он сфотографирует только верхнюю часть документа, то - концовку или одну сторону, а если по счастливой случайности агент правильно наводил рамку, то фотография оказывалась либо передержанной, либо не в фокусе. Как Кэрнкросс ни старался, он оказался самым неумелым фотографом, какого я когда-либо встречал. После ряда неудач - причем каждый раз он снимал все хуже - он смущенно отдал мне фотоаппарат обратно. Так что Кэрнкроссу пришлось все же выносить документы из министерства. Я, как обычно, принимал их от него вечером, фотографировал ночью, а на другой день пораньше Кэрнкросс возвращал их в сейф.
Информация, получаемая из министерства финансов, даже если она касалась атомной энергии, могла показаться на первый взгляд не столь интересной для нас. Какой толк мог быть в колонках цифр и в расходных ведомостях? Однако я выяснил, что в министерстве финансов Его Величества система отчетности довольно сильно отличалась от нашей в Советском Союзе. Ни один шиллинг не вылетал из государственной казны на ветер. Каждая статья расхода скрупулезно детализировалась. Когда мы получали документы по атомной энергии, то находили подробные описания каждой операции в графе против определенной цифры. Короче говоря, это означало, что мы получали подробный отчет о проделанной работе, о проведенных научных исследованиях и о закупленных материалах в связи с атомной программой Англии. А это нас очень интересовало.
Уже была назначена дата, и мы вот-вот должны были приступить к одной операции, как вдруг, без предупреждения, Кэрнкросса перевели в другой отдел. Это означало, что операцию следовало проводить в форсированном темпе. Мы не имели права рисковать и отказались от нее. Но разочарование наше оказалось недолгим. Кэрнкросса назначили в отдел, который занимался бюджетными делами оборонной индустрии и вооруженных сил, а также подсчетом будущих расходов на вооружение и исследовательские программы военного порядка. Таким образом, хотя наша совместная инициатива и потерпела неожиданную неудачу, я был уверен, что счастье улыбнется нам. И оказался прав: от Кэрнкросса непрерывным потоком начали поступать документы по всем аспектам финансирования британской армии, королевского флота и военно-воздушных сил, а также конкретные данные о военном бюджете Англии. Особенно интересным оказался подсчет экономических ресурсов на случай войны с Советским Союзом.
Ценность информации Кэрнкросса безмерно радовала меня. Теперь нам стало известно, сколько денег англичане отложили на создание танков и самолетов и сколько предназначили для проведения ядерных исследований. Все это представляло находку для наших военных.
Моя работа с Кэрнкроссом началась благоприятно, и урожай, какой мы вместе пожинали, получил высокую оценку нашего руководства. Коровин уверовал в меня и передал второго английского агента - Гая Бёрджесса, проходившего по делам МГБ как Пол Пауль. Основательно познакомившись с его досье по предыдущей работе в Москве, теперь, наконец, я должен был встретиться с ним лично.
Коровин снова пригласил меня к себе и в обычной менторской манере, которая мне уже порядком приелась, начал инструктаж. Бёрджесс, по его словам, - гораздо более трудный субъект, чем я думаю. За ним надо глядеть в оба. Я и без него это знал. Хотя Бёрджесс и обладал блестящим интеллектом, он мог повести себя как отъявленный хам, если ему придет в голову, что с ним обращаются без должного уважения. Я уверен, что Горскому ("Генри") Бёрджесс оказался бы вполне по плечу, если бы он не был столь высокомерен и бюрократичен.
Что я знал о Бёрджессе? Это можно определить в нескольких словах: озорник, но феноменально блестящий по уму, готовый жизнь положить за дело мировой революции; очень надежный в трудных ситуациях; единственный в кембриджской группе, способный держать их всех вместе крепкими узами.
Я голову ломал, как найти к Бёрджессу нужный подход, и решил: буду держаться с ним по-дружески, не стану слишком давить на него и все же дам понять, что могу быть твердым, когда нужно.
Первый раз мы встретились осенью 1948 года. Было восемь вечера и уже начинало смеркаться. Место встречи - окраина Лондона. Погода в тот день стояла отличная, улицы просматривались на далеком расстоянии. Я стоял в ожидании на перекрестке. Точно в назначенное время увидел идущего навстречу Коровина с моим новым подопечным. Коровин представил нас друг другу и без лишних слов ушел. Он, конечно, рисковал, оставив свою машину где-то поблизости. Бёрджесс и я пошли вдоль дороги.
Выглядел он отлично: интересный мужчина в модной рубашке с накрахмаленным воротничком, излучающих блеск ботинках и в отличного покроя пальто. У него был вид чистокровного английского аристократа с непринужденными манерами и твердой поступью. В сгущающихся сумерках лица почти не было видно.
Я коротко рассказал о себе. Последовала пауза, после чего я заметил:
- Я - новичок в этом деле, а вы значительно опытнее меня. Надеюсь, вы поможете мне в работе.
Бёрджесс опять ничего не сказал, лишь быстрым жестом руки показал, что все понял и согласен. Я спросил, удобно ли ему будет встретиться со мной опять на следующей неделе в маленьком скверике, через который мы проходили как раз в это время. Он согласился, и мы распрощались.
На вторую встречу он опять явился без опоздания. Я увидел его издали, спокойно идущим между деревьями со свернутой в трубочку газетой под мышкой. Мы сразу принялись за дело. Я заверил его, что наши регулярные встречи будут проходить в условиях абсолютной безопасности. Бёрджесс отнесся к моим словам довольно равнодушно, заявив, что он стреляный воробей, и предложил встречаться в одном из своих излюбленных баров. И тут между нами возникло первое разногласие. Я сразу же сказал ему, что, входя в бар, чувствую себя так, будто на мне нет одежды. Он залился громким, откровенно звонким смехом, к которому я позднее уже успел привыкнуть. "Но у меня, - сказал он, - такая же аллергия к пригородам, как у вас - к барам". Его положительно не устраивала перспектива удаляться от центра Лондона.
- Гай, - сказал я ему тогда, - я против свиданий в барах не только потому, что они мне не по душе. Встречаться в барах - это значит пренебрегать самыми элементарными правилами безопасности. Если вам не нравятся мои слова, сообщите об этом моему начальству. Но я не стану, как мой предшественник, встречаться с вами в Сохо.
Сохо с его ресторанами, ночными клубами и толчеей на улицах, всегда находился под усиленным наблюдением полиции. Именно здесь Гай Бёрджесс обделывал дела со своими приятелями-гомосексуалистами. Он настаивал на своем из принципа, а скорее всего хотел посмотреть, смогу ли я ему противоречить, не вызвав при этом неприязненных чувств к себе.
- Вам лучше, чем кому-либо известно, - продолжал я, - что мы, русские, постоянно находимся под наблюдением английской контрразведки. До войны врагом номер один были немцы. Теперь - стали мы.
Я настоял на своем: отныне мы будем встречаться на улице, в парках и садах, но не в барах. Потом я попытался ему деликатно объяснить, как следует себя вести, если нас вдруг остановят полиция или сотрудники МИ-5 и станут задавать какие-либо вопросы.
"Если такое случится, - сказал я, - то мне придется сделать вид, будто я заблудился и попросил его объяснить, как пройти на ту или другую улицу". Этому явно никто бы не поверил, но такое объяснение дало бы нам несколько спасительных минут, чтобы собраться с мыслями. Ведь, испугавшись, агент буквально в течение секунд подвергает себя серьезной опасности, рискуя запаниковать. Многие агенты, измученные постоянным стрессом, выдавали себя с головой при первой же встрече с полицией, особенно если они имели дело с опытными профессионалами.
Однако Гай, как и в первый раз, звонко рассмеялся и, глядя мне прямо в глаза, сказал:
- У меня есть идея получше. Вы - симпатичный молодой человек, а все в Лондоне знают, что я - большой охотник до хорошеньких мальчиков. Просто скажем им, что мы - любовники и ищем кроватку.
Получив такой ответ, я засмущался и покраснел до корней волос. Бёрджесс усмехнулся, с удовольствием наблюдая мое смущение.
- Но, Гай, я же дипломат, - сказал я, с трудом оправившись от смущения. - Так не пойдет… У меня жена…
- Чего только не сделаешь ради мировой революции, не правда ли? А ведь хороший ответ! Пока до них дойдет, что к чему, мы снова будем на коне.
Я быстро переменил тему.
Так началось наше долгое и плодотворное сотрудничество, которое длилось целых три года. На протяжении всего этого времени Гай Бёрджесс был скрупулезно пунктуален, соблюдал положенные правила безопасности и неоднократно демонстрировал свою превосходную память. В этом отношении он составлял приятный контраст по сравнению с беднягой Кэрнкроссом.
Но в нашей работе с ним был и существенный минус. Бёрджесс выделялся в любой толпе, а это совсем никуда не годится в нашей профессии. Его ботинки своим блеском просто завораживали меня: я никогда не видел ничего подобного ни до, и ни после. Он постоянно менял рубашки и каждый раз приходил в новой, сверкающей белизной. Правда, когда я узнал его покороче, то заметил, что пиджак и брюки у него часто запачканы и помяты. Одевался Бёрджесс очень странно. Его одежда привлекала к себе внимание прохожих, а иногда и полицейских. Я никогда не мог понять, почему на близком расстоянии он выглядел как бродяга, хотя шил свои костюмы у лучшего лондонского портного.
Перед каждой встречей я готовил для него двенадцать-пятнадцать вопросов. И так как мне трудно было держать их в своей памяти, то выработал свою систему: обозначал на бумаге каждый вопрос каким-нибудь специальным знаком.
К моему удивлению, Бёрджесс оказался весьма добросовестным агентом: пунктуально отвечал на мои вопросы и ничего не записывал, полагаясь на свою безупречную память. Он слово в слово помнил то, что я говорил ему, скажем, месяца три назад. И с самого начала относился ко мне доброжелательно. Передавая мне документы, Гай всякий раз подчеркивал, какие из них следует отослать в Центр безотлагательно, а с какими можно и подождать.
Иногда, обговорив наши профессиональные дела, мы беседовали и на посторонние темы. Под влиянием этих бесед я хорошо узнал Бёрджесса.