По дороге в Лондон мы разговорились, и, раздраженный задержкой со встречей, Андрей Андреевич потеплел. Вскоре Громыко и я частенько выезжали на прогулки в северо-западную часть города, которую я хорошо знал, потому что много раз встречался здесь со своими агентами. Как правило, мы неторопливо беседовали о политике, литературе, экономике и разведке, хотя чаще Громыко предпочитал гулять молча, глубоко задумавшись. В то время в моей работе наступило некоторое затишье. Но осенью 1952 года наши прогулки внезапно прекратились. Я опять по уши ушел в неотложные дела, связанные с моим прямым назначением.
Подготавливая побег Маклина, мы предусмотрели, что Мелинда с детьми останется в Англии до тех пор, пока не утихнет скандал, а потом мы переправим ее с детьми к мужу в Москву.
Через полтора года после отъезда Маклина мы решили, что пора выполнить свое обещание. Мне дали задание восстановить связь с Мелиндой. Я опасался, что контрразведка все еще не спускает с нее глаз, поэтому отправился в Татс-филд, чтобы сначала понаблюдать за ней издалека. Я выяснил, что Мелинда каждое утро отвозит детей на машине, так как школа находилась от дома на порядочном расстоянии. Помимо меня в течение нескольких недель за ней наблюдали и работники нашей резидентуры. Никакой слежки со стороны МИ-5 мы не обнаружили.
Мы решили перехватить ее на обратном пути домой после того, как она отвезет мальчиков в школу. Узкая дорога пролегала через лесистую местность, по обеим сторонам - кустарник, самое подходящее место, чтобы встретить ее там. Нам следовало ее обогнать, остановиться в подходящем месте и показать половинку открытки. Другую половинку передал ей муж полтора года назад и строго-настрого приказал не доверять никому, кто не покажет второй половины. А она находилась у меня.
Под чужим именем мы взяли напрокат машину и заявились в Татсфилд. Заметив "Ровер" Мелинды, обогнали ее в лесу. Потом наш водитель тихонько припарковал машину у обочины дороги и просигналил, чтобы она остановилась. Остановиться-то она остановилась, но не так, как мы того ожидали. Выскочила из машины, как коза, и на чем свет стоит начала ругать нас за то, что мы плохо водим машину. Я даже опешил от такой реакции. Попробуй тронь такую женщину!
Мелинда, одетая в простую юбочку и беленькую кофточку, казалась очень симпатичной и привлекательной. Опомнившись от ее первой реакции, я показал ей свою половинку открытки. Мелинда быстро успокоилась, достала из машины сумочку и вынула из нее вторую половинку. Мы договорились о встрече в городе и менее чем через минуту разъехались каждый своим путем.
В Лондоне на встречу с Мелиндой послали другого агента, а я смотрел за ними со стороны. По моим наблюдениям все обстояло благополучно, но мой коллега весь облился потом: так он нервничал. Расставшись с Мелиндой, пришедшей на встречу в элегантном светло-бежевом костюме, он отправился на проверку и два часа следил, нет ли за ним "хвоста".
В конце концов он доложил, что за Мелиндой "ходили" и "кто-то" наблюдал за ними, пока шел разговор. Сам я ничего не заметил и до сих пор не знаю, говорил ли он правду или это было плодом воображения. В итоге встречи Мелинда охотно согласилась поехать к мужу, но выразила сомнение, которое было и у нас, что едва ли она сможет незаметно ускользнуть из Англии с тремя неспокойными детьми. Она предоставила нам возможность окончательного решения, наотрез отказавшись взять деньги на дорожные расходы, если бы мы даже и нашли способ отправить ее в Москву. Мой натерпевшийся страху коллега все же не настолько растерялся, чтобы не обусловить время и место следующей встречи и - на всякий случай - двух запасных.
Мелинда не пришла ни на одну из этих встреч. Я забеспокоился: может быть, наш человек не нашел к ней нужного подхода? Он, безусловно, был опытным сотрудником, но несколько суматошным.
Прошло полмесяца. И вот однажды утром я прочитал в газете, что Мелинда Маклин с детьми переехала к своей матери в Монтро-Террил в Швейцарии. Она уехала не скрываясь, и английские газетчики нашли Мелинду в Монтро-Терриле безо всякого труда. Одному или двум журналистам даже удалось поговорить с ней. Мелинда заявила, что навсегда уехала из Англии, так как ей надоело оставаться в центре внимания газетных сплетников.
Я сразу же понял ее замысел. Нам оставалось только подождать, пока газеты забудут о "скромной" Мелинде Маклин, спокойно живущей со своей семьей в Швейцарии.
В мае 1953 года моя командировка в Лондон закончилась, и я вернулся в Москву. Через несколько месяцев, в сентябре, Центр решил снова связаться с Мелиндой, и, в случае согласия, организовать ее выезд из Швейцарии. Эта операция была очень проста.
В пятницу 11 сентября Мелинда сказала матери, что поедет на несколько дней во Францию с близкими друзьями из Массив де Морэ. Г-жа Данбар пришла в восторг: детям - двум мальчикам и девочке, которой уже исполнилось два года - это будет очень полезно. Мелинда усадила детей в свой черный "Шевроле" и отправилась в путь. Но вместо Франции она приехала на вокзал в Лозанну. В 6.30 вечера, оставив машину в привокзальном гараже и сказав смотрителю, что вернется за ней через неделю, Мелинда без чемоданов, только с детьми села в ночной экспресс, идущий в Австрию. На границе она сошла с поезда, взяла такси и прошла через таможню, расположенную в нескольких милях от Брегенца. Никто не задал никаких вопросов матери, возвращающейся с детьми из обычной поездки. Таксист привез их в Вену, где ее ждали наши люди из МГБ. А оттуда путь был проще простого. В ту пору наша система по переброске людей из Австрии в СССР действовала безотказно.
Г-жа Данбар не поднимала тревоги до вечера в понедельник. Только тогда она позвонила в министерство иностранных дел и заявила, что ее дочь и трое внучат исчезли. К тому времени как в Швейцарию приехали агенты контрразведки и начали расспросы, Мелинда находилась уже сутки в советской зоне в Вене. Контрразведчикам удалось отыскать двух свидетелей - смотрителя гаража и таксиста, привезшего Мелинду с детьми в Вену, - но не обнаружили никакой связи между разведкой Швейцарии и отъездом супруги Маклина. Газеты сейчас же ухватились за эту историю, строя самые разнообразные догадки о том, куда могла уехать Мелинда. Не было недостатка и в разговорах о самом Маклине: говорили, что видели его то в Праге, то в Маньчжурии, куда он будто бы попал через Ближний Восток.
Игра в догадки началась опять. Некоторые журналисты в своих статьях даже предполагали, что сенатор Джозеф Маккарти, пользуясь тем, что Мелинда Маклин американка, возобновит новую "охоту на ведьм", в которой он к тому времени здорово поднаторел.
А самолет, несший на своих крыльях Мелинду и ее троих ребят, к этому времени благополучно совершил посадку в Москве.
В начале 1954 года Центр потерпел ряд серьезных неудач. Сбежали в США два наших разведчика: один из Токио, другой из Вены. Наиболее неприятным для нашего английского отдела был побег на Запад двух агентов, базировавшихся в Австралии: Владимира и Евдокии Петровых. Оба много лет работали на Лубянке и знали немало о нашей агентуре во Франции, Англии и Германии. Известно им было и о группе английских агентов в Лондоне, работавших там с первых дней войны. Они прослышали о кодовых именах этих агентов, но, к счастью для нас, забыли их. Этот факт удалось установить очень скоро. Тем не менее Петровы сумели убедить своих новых хозяев в том, что в министерство иностранных дел или в английскую контрразведку внедрены наши агенты, о чем и сами англичане подозревали со времени побега Бёрджесса и Маклина.
Однако сведений, которые могли дать Петровы, оказалось недостаточно, чтобы английские службы начали новые расследования. К нашему сожалению, Петров сообщил, что Бёрджесс и Маклин благополучно живут в Подмосковье, а Мелинда с самого начала знала все, что касалось деятельности ее мужа. К счастью для Мелинды, английская контрразведка не стала принимать к сведению эти заявления.
В то же время наша английская резидентура установила, что Филби остался без средств к существованию. Пособие, выделенное ему разведкой, он давно истратил на содержание семьи. На работу его не брали, помесячную компенсацию перестали выдавать. Мать Филби, человек небогатый, насколько мне это известно, тоже не могла ему помочь.
Английский отдел нашего Управления составил докладную записку по этому вопросу и запросил начальство, как оно собирается поступить в отношении агента, оказывавшего нам большие услуги, который, возможно, понадобится в будущем после нескольких лет вынужденного бездействия. Управление внешней разведки в Москве отреагировало довольно быстро, дав нам указание вручить Киму Филби ("Стенли") большую сумму денег. Но как передать эти деньги, если все наши контакты стали далеко небезопасными? Филби постоянно находился под наблюдением. Несколько раз наши "наружники" сообщали, что МИ-5 не выпускает его из поля зрения.
Центр снова направил меня в Лондон, поручив как-то решить эту проблему. Мы с Коровиным подробно все обсудили, и я выразил свое мнение, настаивая на восстановлении контактов с "Яном" (Энтони Блантом), с которым у меня никогда не возникало проблем, связанных с обеспечением обоюдной безопасности. Я был почти уверен, что нас с Блантом не поймают, если учесть, что наша система взаимной проверки всегда себя оправдывала. Когда приобретаешь такие рефлексы, какие были у него и у меня, то впоследствии никогда их не утрачиваешь.
Итак, я снова обратился к своим старым приемам восстановления контактов, о которых мы договорились во время нашей последней встречи в 1951 году. Однажды вечером я подошел к дому Бланта и раздавил на асфальте перед входом кусок мела. Хотя дворники непременно подметут дорогу, но на асфальте все же останется белый след, и Блант заметит его рано или поздно.
Но это мне не помогло. Блант не появился на обговоренной встрече. Не появлялся он и в местах наших обычных встреч. Мне оставалось только одно: подкараулить его. Я знал, куда он обычно ходит, но идти на встречу с ним, хотя бы и невзначай - слишком рискованно.
Энтони Блант к тому времени стал довольно известной фигурой в Англии: директор Института "Куртольд", уважаемый профессор и журналист, постоянный докладчик на конференциях по искусству, которого часто видели на выставках и собраниях художников. Каждый день я просматривал раздел культуры газеты "Таймс" в надежде узнать о какой-нибудь выставке или собрании, на которые Блант может прийти. За три месяца я посетил огромное число всевозможных выставок, часами сидел на лекциях об этрусках, Верхнем Египте, итальянских картинах эпохи Ренессанса XVI века и т. д. Я вспоминаю этот период своей работы, как одну из приятнейших интерлюдий в моей шпионской карьере, в течение которой я, хоть и беспорядочно, но значительно расширил свои довольно скромные представления об искусстве.
Наконец мне попалось на глаза газетное объявление, которое приглашало любителей искусства на собрание в "Куртольде". Оно должно было принять ноту протеста правительству Италии, решившему снести какую-то триумфальную арку в Риме, так как она мешала строительству современных жилых домов. В списках докладчиков был упомянут и Энтони Блант.
В назначенный час я заявился в Институт "Куртольда", записавшись в книге посетителей, как Грингласс, норвежец по национальности. Тогда я был еще довольно строен, на голове - шапка белокурых волос: чем не типичный скандинав? Своему сходству с представителем северной расы я обязан своему предку Шерышову, которого возмущенные новгородцы выгнали из города за то, что он женился на шведке.
Я сел в первом ряду, надеясь, что Блант, увидев меня, поймет, зачем я пришел, и найдет время переговорить со мной после лекции.
Блант пришел на собрание вовремя, чуть постаревший, заметно осунувшийся, как всегда бледный, но по-прежнему элегантный. Распорядитель собрания предложил ему занять место на кафедре, как раз напротив меня.
Я впервые видел Бланта, выступающим с докладом по истории искусства, так дорогого его сердцу. Он поднимал над головой фотографии триумфальной арки, которую мы все пришли защищать, и самым убедительным образом критиковал разбойничье итальянское правительство.
Мне казалось, что докладчик не мог не заметить меня в первом ряду, но, как ни странно, Блант не узнал меня. Хорошо, что я учел и эту возможность, купив открытку с изображением картины эпохи Ренессанса. На полях открытки я четко написал слова: "Завтра, 8 вечера, Руислип". Это была станция метро, поблизости от которой находился пивной бар, который Блант хорошо знал, и где мы часто встречались раньше.
Когда выступления закончились, часть аудитории покинула зал, осталась только кучка энтузиастов, которые топтались вокруг выступавших и осыпали их вопросами. Бланта окружало особенно много посетителей. Три молодых женщины усердствовали больше других, не давая никому возможности приблизиться к нему и вставить хоть слово. Блант их явно очаровал, и женщины, соревнуясь между собой, старались похвастаться своими знаниями. Я начал беспокоиться, когда они, не прекращая болтовни, стали вместе с ним продвигаться к выходу. Вот-вот он и дойдут до двери, все разойдутся кто куда, и мне придется тогда задержать Энтони прямо на улице, а это было бы крайне опасно. Тогда я, решительно потеснив почитательниц, приблизился к Бланту со своей открыткой в руке, весьма ощутимо толкнув локтем в бок одну издам.
- Простите, пожалуйста, - промычал я, - не могли бы вы сказать, в каком музее я могу увидеть эту картину?
Блант взял у меня открытку, внимательно ее рассмотрел и взглянул на меня долгим взглядом.
- Да, да, да, - кратко сказал он, отвечая на три мои слова, написанные на открытке.
Я повернулся и ушел, зная, что теперь он меня вспомнил и обязательно придет на встречу.
На следующий день мы встретились. Он рассказал мне, что за истекшее с 1951 года время его несколько раз вызывали на допрос. Контрразведка была уверена, что Блант связан с нами, но твердых доказательств не имела. Я видел, что Блант настроен также решительно, как и прежде, и опасаться того, что он выдаст себя, нет оснований. Мы заговорили о Киме Филби, который продолжал геройски держаться на непрекращаюшихся допросах. Блант сказал, что материальное положение Кима еще хуже, чем мы себе представляли. Он с семьей живет в настоящей нищете, но остается твердым и не жалуется.
Я сказал Бланту, что Центр хочет помочь Филби, и попросил его передать от нас деньги Киму. Блант согласился. Мы договорились встретиться еще раз после того, как я передам о нашем разговоре Центру. В конце встречи Блант спросил, не будет ли лучше, если я сам встречусь с Филби. Я отказался по двум причинам: во-первых, это риск для всех нас, а, во-вторых, мне дали официальное указание встретиться только с ним - Блантом.
- За Филби не смотрят как следует, - продолжал он, - как старый контрразведчик я могу сказать это с полной уверенностью. Но если вы не хотите, то мне все равно.
Когда мы снова встретились в скверике неподалеку от Каледониан-Роуд, я передал Бланту пять тысяч фунтов и попросил его регулярно информировать нас о том, как идут дела у Кима. Я вкратце рассказал ему, как поживают Бёрджесс и Маклин, и обсудил наши новые способы связи.
Как всегда, работая с Блантом, я был совершенно уверен, что за нами не следят. Мы умели проверять друг друга. Но тут я неожиданно насторожился. Кто-то за нами наблюдал. Я обратил на это внимание Бланта.
Он рассмеялся.
- Питер, дорогой мой! Да это же сам Ким Филби, - сказал он. - Вы в прошлый раз сказали, что не станете встречаться с ним, но мы оба решили, что, может быть, вы передумаете. Так что он здесь и готов подойти к нам, если вы не возражаете.
Я внимательно вгляделся в человека, который прохаживался неподалеку. Так вот каков он, легендарный Ким, чьи приключения и подвиги составляли часть моей жизни на протяжении почти десяти лет, но которого я никогда не видел. Темный силуэт его не отставал от нас. По параллельной дорожке сквера шел крепкий, широкоплечий мужчина, в плаще, но без шляпы.
Внешность Филби так крепко запечатлелась в моей памяти в тот вечер, что я сразу же узнал его, когда встретился в Москве через десять лет и подумал: "Это очень сильный человек. Скала".
Филби не приближался. Я мог бы увидеться с ним, но не решился, хотя меня непреодолимо влекло к нему любопытство.
Должен признать, что прояви я тогда инициативу, то поступил бы разумно, потому что, встреться я тогда с Филби, мы избежали бы сложной командировки и дальнейших рискованных событий.
С минуту я колебался. Потом подумал, а что если за нами слежка? Один факт разговора друг с другом явился бы неопровержимым доказательством нашей связи. Профессиональная осторожность взяла верх, и я отказался встретиться с ним. Блант был заметно разочарован. Наблюдая за тем, как Филби скрывается за деревьями, я задавал себе вопрос: о чем думает сейчас этот одинокий человек?
Мне кажется, наш подарок приободрил его. Вскоре после этого Филби пришлось призвать себе на помощь все мужество, на которое он был способен: на него нежданно негаданно обрушилась пресса.
26 октября 1955 года все газеты Великобритании вышли с заголовками: "Является ли Гарольд Филби третьим человеком?"
Наступление начал накануне вечером в Палате общин член парламента от лейбористской партии Маркус Липтон, который прямо заявил, что Гарольд Ким Филби - советский агент, организовавший побег Бёрджесса и Маклина. Обвинение было серьезным, но газеты все же проявили осторожность в выборе слов. Надо сказать, что за две недели до этого выступления одна скандальная американская газета опубликовала довольно бессовестное сообщение на эту же тему. Поэтому редакторы английских газет ограничились тем, что более или менее дословно привели слова Липтона, опасаясь быть привлеченными к суду за клевету.
В то же время был выставлен на посмешище злополучный Роджер Мейкинз, посол Англии в Соединенных Штатах, которого ФБР одно время подозревало в том, что он скрывается под кличкой "Гомер". Позднее ему поручили организовать неусыпный контроль за Маклином. На свою беду он где-то написал, что "нет никаких оснований" для обвинения подозреваемого дипломата. Газеты кольнули и лорда Рединга (Ридинга), который недавно сообщил в палате лордов, что его заявление, будто ни Бёрджесс, ни Маклин "никогда ни в чем не подозревались", было сделано только ради "защиты интересов общества".
Одна или две английские газеты не согласились с обвинениями Липтона, указав, что было бы странно, если бы Филби оказался советским агентом, после того как в 1938 году архифашист Франко наградил его своим орденом, а Георг IV Орденом Британской империи.
Ким с захватывающей дух отвагой и бравадой решил броситься на врага сломя голову. Какое-то время он отказывался говорить с журналистами, но позднее, 8 ноября, дал для прессы открытое интервью в квартире своей матери.
Задорный, ироничный, принарядившийся, Филби начал с того, что назвал все обвинения против себя сплетней и пустословием. Затем, хищно улыбнувшись, он перешел в наступление. Во-первых, он потребовал, чтобы Липтон повторил свои лживые обвинения, сделанные в палате общин, перед всем народом. И за это его по закону привлекут к ответственности. Во-вторых, Ким потребовал, чтобы его противник привел хоть какие-нибудь факты и великодушно предложил представить их члену Тайного совета, если из-за соображений секретности их нельзя будет предъявить публике. Применив такой красочный прием, Филби перешел к своим собственным политическим убеждениям. С неподражаемым вызовом он сделал следующее заявление: