"Первый раз я разговаривал с коммунистом в 1934 году, и знал это, а последний раз, не зная этого, говорил с коммунистом в апреле 1951 года, когда Гай Бёрджесс жил в моем доме".
После такого виртуозного спектакля Липтон пошел на попятный. Он не повторил своих обвинений публично.
Ким воспользовался своими козырями с непревзойденным искусством. Мы, как и он сам, заключили, что у английского правительства нет против него веских доказательств, и секретное расследование его деятельности ничего не дало. Гарольд Макмиллан, министр иностранных дел, был вынужден в конце концов сделать публичное заявление. "Правительство Ее Величества, - сказал он, - не имеет доказательств того, что Гарольд Филби нарушил законы страны". Друзья Филби, поддерживавшие его с 1951 года, были вне себя от радости. Они знали, конечно, что речи о восстановлении Кима на прежней работе и быть не могло, но в 1956 году его направили в Бейрут корреспондентом газет "06-сервер" и "Экономист".
В том же году Хрущев официально объявил о пребывании Бёрджесса и Маклина в Советском Союзе, заявив, что оба они - советские граждане.
В Бейруте Филби блестяще проявил себя как журналист не только из-за своей природной одаренности, но и благодаря широким связям в этой стране. Его репортажи отличались живостью и прекрасным стилем, а содержательные статьи по Ближнему Востоку стали весьма популярны в Англии. Иногда он делал работу для МГБ. В то время наша бейрутская резидентура развила бурную активность. Информация, которую Филби присылал о британской политике в этом районе, оказалась очень ценной для нашего правительства, позволяя наладить отношения с арабскими странами. Свои материалы Филби готовил скорее в форме политических анализов, нежели разведывательных донесений. Я сам читал некоторые из них и с удовлетворением замечал, что он не утратил своего блестящего стиля.
Время от времени Филби передавал нам новости и об Энтони Бланте, с которым виделся всякий раз, когда приезжал домой в отпуск. По словам Филби Бланта все еще допрашивали агенты контрразведки. Без предварительного уведомления они вызывали его к себе и пытались поймать на противоречиях. Иногда они меняли тактику и оставляли его на некоторое время в покое. Также как и Филби, они задавали ему одни и те же вопросы по многу раз. Контрразведка была уверена, что Блант работал на КГБ, потому что находился в близких отношениях с Бёрджессом.
Филби считал - и я с ним согласен - что, имея дело с Блантом, контрразведка всегда заблуждалась по двум важным причинам. Первая заключалась в том, что Блант был не только другом Бёрджесса, но и его любовником. И даже если принять во внимание только эту причину, то ни один из них не мог предать другого. Второй фактор заключался в том, что Блант был человеком чести, который просто не хотел отказываться от идей своей молодости.
Раскаивался ли Блант в своей связи с нами? Ни Ким, ни я этого не знали. Каковы бы ни были его настроения, Филби сообщал нам, что Энтони Блант держится крепко.
Эйлин Филби и ее пятеро детей - Джон, Джозефин, Томми, Миранда и Гарри - остались в Англии главным образом потому, что жизнь в Бейруте могла оказаться для них слишком трудной. Вскоре после отъезда мужа здоровье Эйлин серьезно ухудшилось - возникло роковое сочетание респираторных расстройств, сердечного заболевания и начальных симптомов туберкулеза. Тем более, считал Филби, ей не стоило приезжать в Ливан.
И все же в Бейруте Ким не был одинок. Его отец Гарри Сен-Жан поссорился с саудовскими принцами, сменившими знаменитого Ибн Сауда, и вместе со своей саудовской женой Рози и двумя сыновьями Халидом и Фаридом, сводными братьями Кима, поселился невдалеке от Бейрута на горе Маронит в Аджалтоуне. Там же стал жить и Ким. Иногда он уезжал на работу в столицу, а остальное время проводил с отцом. Впервые в жизни он мог подолгу беседовать с этим старым эксцентричным джентльменом, но и ему Ким никогда не признавался, что работает на Советский Союз. В ноябре 1956 года Гарри Сен-Жан помирился с королевской семьей Ибн Сауда и возвратился с женой и сыновьями в Аравию.
Теперь Ким остался в одиночестве. В 1957 году он был потрясен смертью своей матери Доры, всю свою жизнь любившей его отца и не перестававшей надеяться, что он вернется к ней. После этого удара Ким начал много пить. Его не переставало заботить и положение семьи, которая поселилась в Кроуборо в восточной части графства Сасекс. Он мог посылать им деньги, которых хватало лишь для сносного существования.
Примерно в это же время Филби вновь подружился с Сэмом Поуп Бруером, корреспондентом американской газеты "Нью-Йорк Таймс" на Ближнем Востоке и его женой Элеонорой. Вскоре Ким соблазнил Элеонору, муж которой смотрел на этот роман сквозь пальцы. Элеонора уехала в Штаты погостить в своей семье, а в ее отсутствие Ким получил известие о смерти Эйлин. Это случилось 11 декабря 1957 года, ей исполнилось только сорок семь лет.
На следующий год в Бейрут вернулась Элеонора. Ким предложил ей развестись с мужем и стать его женой. Она согласилась, и 24 января
1959 года они обвенчались в Лондоне. На свадебной церемонии свидетелями со стороны Филби выступили двое его коллег из секретной службы. Через восемь лет после побега Бёрджесса и Маклина, МИ-5 как бы забыла о своих подозрениях. Неужели они и впрямь решили оставить его в покое? Однако вскоре Ким понял, что это далеко не так.
Он познакомил своих детей с мачехой, и все вместе они вернулись в Бейрут. 30 сентября
1960 года в возрасте семидесяти пяти лет скоропостижно скончался от сердечного приступа Гарри Сен-Жан на руках у сына. Это было вторым ударом для Кима. Он устроил отцу пышные похороны на мусульманском кладбище в Бейруте.
Теперь Филби запил всерьез, и жена от него не отставала. Через два года Кима трудно было узнать - так он изменился.
МИ-5 решила воспользоваться этим.
Сразу после нового 1963 года к Филби заявился с визитом Николас Эллиот, бывший резидент МИ-6 в Бейруте и старый его друг. Любопытно, что он приехал из Лондона специально, чтобы повидать Филби, хотя последний год не слышал от него ни слова. Но Ким настолько погряз в вине, что потерял бдительность и не придал значения этому факту.
Они допоздна засиделись за бутылкой, и, уже вставая из-за стола, Эллиот ни с того, ни с сего заявил:
- Теперь у нас есть неопровержимые доказательства, что ты - советский шпион.
Ким уверенно опроверг его слова, как он не разделал это и прежде. Но Эллиот рассказал ему о показаниях Флоры Соломон.
Филби с давних пор находился в близкой дружбе с Флорой, очень умной, увлекающейся политикой женщиной, родственницей банкиров Ротшильдов. По словам Эллиота Флора призналась, что Ким Филби не только говорил ей, что он советский агент, но и пытался завербовать для работы на МГБ.
И в этот момент человек, выдержавший столько допросов, ускользнувший от стольких ловушек, неожиданно сдался.
Потом, встречаясь в Москве, мы часто вспоминали об этом эпизоде, перевернувшим всю жизнь Филби, повергшем в прах весь его мир. Из его объяснений невозможно было понять реальную суть дела. Я до сих пор не знаю, действительно ли Флора Соломон выдала его тайну, сфабриковали ли ее откровения в М И-5, или же она действительно слышала от кого-нибудь нечто подобное. Не исключено, что ей проговорилась подруга - Эйлин Филби. Никто теперь не узнает правды.
После разговора в Бейруте Николас Эллиот предложил Филби сделать подробное признание в письменной форме через несколько дней. Эллиот ушел к себе в отель и, как ни странно, в течение сорока восьми часов никто его не видел и ничего не слышал о нем. У Филби хватило времени собраться с мыслями, понять, что произошло, связаться с нашими людьми и рассказать им, какую он допустил колоссальную ошибку. Когда наш бейрутский резидент спросил, что он собирается делать дальше, Ким Филби без колебаний ответил, что единственный его выход - это немедленное бегство в Советский Союз.
Вывезти Филби из Ливана оказалось проще простого. Ему надо было только сложить вещи и подняться на борт советского грузового судна "Долматов", стоявшего в порту Бейрута. 23 января корабль поднял якорь и вышел из Джунийе. Стоя на палубе, Филби наблюдал, как медленно пропадает за кормой залив, и думал о том, что его последняя связь с Англией оборвалась навсегда. Не считая детей, единственными узами, связывающими его с прошлым, отныне оставались только Дональд Маклин и Гай Бёрджесс, живущие в Москве вот уже двенадцать лет, к которым скоро должен был присоединиться и он.
А тем временем МГБ принимало срочные меры, чтобы замести его следы. Из столиц различных арабских стран Элеонора получила извещения, будто бы Ким уехал в командировку по репортерским делам. Но на этот раз английские газеты одурачить не удалось. Всем стало ясно, что Филби уехал в Советский Союз, как и Бёрджесс с Маклином до него. Элеонора Филби оставалась некоторое время в Бейруте, но когда стало ясно, что муж никогда не вернется, уехала домой в Соединенные Штаты. Там ей все стало ясно, так как она получила письмо Кима из Москвы. Элеонора ответила ему и обещала скоро приехать.
Роль Николаса Эллиота во всем этом деле всегда представляла для меня своего рода загадку. Сложилось впечатление, что контрразведка вовсе не собиралась арестовывать Филби - она хотела получить от него лишь устное признание, а потом представить все так, как будто они вмешались в дело, что и побудило его к побегу. Ей ничто не мешало арестовать его в Бейруте или даже взять под строгий надзор. Было бы очень просто вызвать его в Лондон под каким-нибудь семейным предлогом или арестовать во время отпуска, который он неизменно проводил в Англии.
По-моему, вся эта история имеет политическую подоплеку. Что могло выиграть правительство Англии от процесса над Филби? Открытый суд под неизбежный аккомпанемент сенсационных откровений и скандала потряс бы до основания весь британский истэблишмент; он обнаружил бы вопиющую некомпетентность сменявших, начиная с 1938 по 1963 годы, друг друга правительств, не говоря уже о том, что выявилась бы недопустимая халатность британской секретной службы.
После окончания моей первой продолжительной командировки в Англию в 1953 году, Центр послал меня обратно в Лондон со специальным заданием. Я благополучно приехал в Англию, так как английское посольство в Москве выдало мне визу без каких-либо возражений. На мой взгляд, это ясно указывало на то, что ни Кэрнкросс, ни Блант, ни кто-нибудь другой из моих агентов не называли моего имени. Признаюсь, что я порядком волновался, когда проходил иммиграционный контроль, но все обошлось благополучно, и я почувствовал себя в полной безопасности, вновь окунувшись в знакомую обстановку.
В 1955 году я снова приехал в Лондон. На этот раз в связи с подготовкой государственного визита Булганина и Хрущева, назначенного на 1956 год. Эта командировка, которая по первоначальному замыслу должна была быть временной, превратилась в полупостоянную с назначением меня исполняющим обязанности резидента при посольстве. Так получилось потому, что Коровин, предусмотрительно предположив возможные инциденты во время государственного визита, решил по-умному отсидеться в Москве, подальше от греха, предоставив мне роль опекающего высоких лиц. В мае 1956 года в Лондон приехала моя жена с дочерью Олей. Моя вторая и последняя командировка в Англию продолжалась до мая 1958 года.
В это время дело Бёрджесса-Маклина почти забыли, и газеты сосредоточили свое внимание на более важных проблемах: хрущевской кампании десталинизации, венгерских событиях и Суэцком кризисе. Англичане были очень недовольны и даже враждебно относились к политике нашей страны, что чувствовали на себе и сотрудники посольства. События в Будапеште вызвали раскол в рядах Британской коммунистической партии, в знак протеста многие ее члены порвали свои членские билеты.
Только в следующем, 1957 году, отношение к нам на Западе, и в частности в Англии, смягчилось. В этом году в небе появился наш первый "спутник", который до некоторой степени сгладил неблагоприятное впечатление от венгерских событий.
Итак, 4 октября 1957 года СССР потряс мир, впервые за всю историю человечества запустив на околоземную орбиту свой космический аппарат. Через месяц мы проделали второй эксперимент с собакой-лайкой, длившийся шесть дней и доказавший, что условия невесомости не опасны для живых существ. Эти эксперименты произвели сенсацию в Англии. Там открыто заговорили, что ни одним только американцам по плечу решать задачи современной технологии. Английское общественное мнение стало к нам более благосклонно. Ярко выраженное недовольство, связанное с подавлением венгерского восстания и публичным признанием Хрущевым насилий, чинимых Сталиным, стало понемногу утихать.
И вдруг в атмосфере наступившего потепления я, приехав утром на работу в ноябре 1957 года, застаю посольство, окруженным свирепо настроенной толпой. Там собралось, пожалуй, не меньше народу, чем в 1956 году во время демонстраций протеста против нашей политики в Венгрии. На прилегающих к посольству улицах тоже было полно народу. С возгласами Протеста женщины размахивали плакатами, на которых было написано "Красное отродье! Не бывать собакам в космосе!". В посольстве царили тревога и уныние.
Демонстранты прислали делегацию для переговоров с послом. Вместо него к ним вышел я. Шестеро или семеро возмущенных мужчин и женщин толпились в дверях. При каждом - собака. Я произнес перед ними целую речь.
- Русские, - сказал я, - точно также любят своих собак, как и англичане.
Потом я допустил ошибку, переключившись на проповедь о триумфальных достижениях нашей науки. В ответ - хмурые, недобрые взгляды. Я замялся, и, чтобы исправить ошибку, инстинктивно схватил на руки бульдога, запечатлев на его мокрой морде горячий поцелуй. Этот жест вызвал гром аплодисментов. Инцидент был исчерпан. Делегация доложила о случившемся демонстрантам, и они, вполне удовлетворенные, удалились.
В 1963 году в связи с бегством Филби из Бейрута дело Бёрджесса-Маклина снова ожило. 19 августа в Москве умер Бёрджесс, а в начале 1964 года Энтони Блант признался во всем британским властям.
До смерти своего друга, вопреки всему, Блант продолжал надеяться, что когда-нибудь Бёрджесс вернется в Англию. На протяжении двенадцати лет после отъезда Бёрджесса он держался. Но теперь, когда его друга больше не стало, Блант посчитал возможным снять с себя тяжкое бремя, так долго отравлявшее ему жизнь. Он подготовил и отшлифовал текст своего признания с величайшей тщательностью и вручил его английским властям только после того, как генеральный прокурор обещал, что его не подвергнут наказанию, если он расскажет правду о своей связи с русскими.
Так что мое имя сообщил контрразведке именно Энтони Блант. К счастью, прошло уже пять лет, как я уехал из Англии. Англичанам стало известно, что последним советским связным при Бёрджессе, Бланте, Филби и Маклине был человек под кодовым именем "Питер". Блант же сообщил им в своем признании, что "Питер" - это никто иной как Модин, простой сотрудник пресс-отдела советского посольства.
Мое имя стало появляться в прессе, но ни одна газета не делала ссылок на Бланта, чье заявление оставалось секретным достоянием МИ-5. Блант привел еще кое-какие малозначащие данные допрашивавшему его следователю Мартину, который в своем отчете сделал заключение, что "Блант, по-прежнему придерживаясь коммунистических идеалов, сотрудничал с советскими секретными службами во время войны, но перестал давать им информацию в 1945 году".
Блант опустил в своем признании тот факт, что после войны и до 1951 года он являлся посредником между Бёрджессом и мной. Тактика Бланта была очень проста: он признавался только в том, что не могло быть использовано против него в суде. Это оказался самый правильный ход. Когда Джорджа Блейка, другого нашего агента, поймали в
1961 году, он повел себя иначе, подписав полное признание, чем схлопотал тюремное заключение на долгие годы.
Я думаю, что все, касавшееся Бланта, было сохранено в тайне, потому что так пожелала королева Елизавета. Не следует забывать, что в 1956 году она пожаловала ему звание рыцаря и наградила орденом, что он был другом ее отца, Георга IV, любившего посещать вместе с ним картинные галереи и выставки. Блант был одним из самых знаменитых экспертов мира по искусству XVII века, и королю нравилось слушать его. Скорее всего именно поэтому королева закрыла глаза на его коммунистические убеждения и в тайне пожаловала ему прощение de facto.
Только в 1979 году тогдашний премьер-министр Маргарет Тэтчер после выхода в свет книг о секретной службе (в частности, Эндрю Бойла, "Климат измены"), вновь коснулась этой темы. Имя Бланта в книге Бойла не упоминалось, но о нем легко можно было догадаться по намекам автора. Когда Маргарет Тэтчер узнала, что Блант и в самом деле был советским агентом, Энтони сразу же отказался от рыцарского звания и собрался уйти в отставку с официального поста в Ассоциации истории искусств. Но члены Ассоциации отказались принять его отставку, а другой выдающийся историк искусств, профессор Стейнберг, выступил с речью, в которой сказал, что вклад сэра Энтони Бланта в их область науки невозможно переоценить, и что он, Стейнберг, не намерен покидать его в час испытаний.
Вскоре после этого Блант устроил пресс-конференцию, которая явилась своего рода шедевром. Перед специально подобранной группой журналистов он подтвердил, что работал на русских.
- В середине 30-х годов, - заявил он, - это стало делом совести: не бороться против фашизма значило предать свою страну.
Он решительно отклонил обвинение, будто бы он предупредил Бёрджесса и Маклина об аресте. А когда его спросили, какую информацию он передавал русским и передавал ли, он ответил утвердительно, но заявил при этом: "Но только во время войны, и она не имела большого веса в силу того положения, какое я занимал в МИ-5. Я сообщал русским только то, что касалось германских служб и никогда не касалось служб английских". Это, конечно, была чистая правда, если говорить о военных годах. А когда один журналист спросил его, вербовал ли он агентов для Советского Союза в Кембридже, Блант находчиво ответил, что "не может ответить на этот вопрос согласно закону о государственных секретах".
Когда я читал в Москве сообщения об этом интервью, моему восхищению экстраординарной находчивостью Бланта не было конца.
Откровения Бланта возбудили, конечно, в английских газетах догадки о том, а кто же было "пятым"? Эндрю Бойл утверждал даже, что "двадцать пять живущих сейчас английских граждан, в том числе один пэр, когда-то были агентами Советского Союза".
Далее Бойл сказал, что всех этих людей допрашивала английская контрразведка, но их имена не названы за отсутствием твердых улик. Из числа подозреваемых Бойлом лиц некоторые журналисты называли Мориса Олдфильда, начальника МИ-6 с 1973 по 1978 год, который якобы сообщил Филби о раскрытии группы Бёрджесса. По-моему, этому заявлению не стоит придавать значения.