А как крутиться, когда распределение улова с рефрижераторов контролирует лично неподкупный Закурдаев?
Проблема, сложившаяся из-за введения двухсотмильных зон, волновала маленького человека Гизо Беришвили. Над ней ломали головы руководители государства. В 1978 году Москву посетил глава Вьетнама. На встречах с Брежневым вел разговоры о поставках продуктов. Тогда и подсказали генсеку хорошую идею: пусть вьетнамцы пустят наши траулеры в двенадцатимильную прибрежную зону, наиболее богатую рыбными запасами. Туда же можно направить плавбазу-фабрику. Половина готовой продукции – вьетнамской стороне, половина – нам. Так и порешили. Подписать конкретное соглашение Брежнев поручил Ишкову. Он, в свою очередь, переложил практическую сторону решения задачи на Закурдаева.
– Не подпишут вьетнамцы такой документ. Мы ведем добычу донными тралами и за полгода, как бороной, перепашем им все дно. Они больше потеряют, чем приобретут, – убеждали Закурдаева помощники.
– Все так, но Ишков не посмеет доложить Леониду Ильичу, что его решение можно по какой-либо причине не выполнить.
– Тогда остается одно – нужно подкупить тех, кто будет конкретно вести с нами переговоры.
Так судили-рядили исполнители. Определились в предметах, которые котировались у будущих партнеров по переговорам. Но нужны были деньги, а таковых в Советском Союзе на дачу взяток не выделяли. Около полутора тысяч Вячеслав Иванович нашел за счет выписки премии особо доверенным работникам. Но этого было мало, и вопрос, где взять деньги, стоял крайне остро.
О проблемах Закурдаева Минадзе не знал. Полгода провел на промысле и отпуск решил провести с женой в Цхалтубо. Позвонил по прежнему месту работы своему преемнику в Кутаиси Норакидзе. Тот пообещал помочь. В кабинете у Норакидзе в это время были Беришвили и его компаньон по бизнесу, знаменитый на всю Грузию, а после одной из статей в "Литературной газете" Юрия Щекочихина – и на весь Союз, директор магазина Coco Пхакадзе. Их волновал один вопрос: где взять сырье? Норакидзе положил трубку.
– Слушай, кто звонил?
– Да Минадзе из Севастополя. Просит купить две путевки в Цхалтубо.
– И ты?
– Что – я? Обещал помочь.
– На хрена он тебе нужен? Такой человек не помощник в наших делах.
– Не скажите. Сам-то он ничего не решает, но с Закурдаевым они большие друзья.
– С Закурдаевым? Это точно? – Беришвили задрожал от предвкушения удачи. – Мы берем его на себя. Когда они прилетают?
– Через три дня.
Самолет приземлился по расписанию. Перед супружеской парой выросли две импозантные фигуры.
– Минадзе? Очень приятно. Разрешите представиться. Я – Гизо Беришвили, это – Coco Пхакадзе. Нам поручили вас встретить и устроить. Едем!
Санаторные путевки оформили быстро через главного врача санатория. Прошли к кассе. Минадзе полез за деньгами.
– Э, э!.. Слушай, так не делают! Ты – грузин, мы – грузины. Забыл о нашем гостеприимстве? Будем в Севастополе – рассчитаешься.
Минадзе заколебался. "Может, и правда так положено? – подумал он. – Я им ничего не должен, они – тоже".
– Ну, ребята, будем друзьями!
И понеслось. В холодильнике в номере коньяк и шампанское, отборные фрукты, овощи.
– Слушай, Гиви, тут что-то не то, – Светлана Михайловна внимательно смотрела на мужа, – не такой уж ты большой начальник, чтобы тебя так принимали.
– Знаешь, есть же наше национальное гостеприимство, – неуверенно промямлил Гиви Климентьевич.
На том и порешили. В аэропорт супругов Минадзе провожал один Беришвили.
– Гиви, пусть Света идет, мне нужно с тобой поговорить.
– Ну, мать, кажется, мы с тобой влипли, – сказал Минадзе, плюхнувшись на сиденье самолета минут через десять.
– Что случилось?
– Он просит познакомить и свести его с Закурдаевым.
– А что страшного? Молодой директор, хороший человек, план дать не может. Почему – сам знаешь. Нужно поддержать человека. Тем более ничего плохого он не предлагает. Ну и познакомь их.
Пока супруги обсуждали сделанное предложение, Беришвили ликовал. Все свое окружение он оповестил о том, что нашел концы к начальнику "Азчеррыбы". Дошла эта похвальба до Кохреидзе. Он и Асатиани срочно приехали в Кутаиси.
– Ты нашел концы к Закурдаеву? – Кохреидзе недоумевал. – Ну ты даешь! Он же не берет!
– Я думаю, возьмет. Только не знаю, что лучше для начала: вещи или деньги?
– Если ему сунешь, ты – голова. – Кохреидзе поднял большой палец вверх. – А о подарках с первого раза забудь. Возьми тысчонку и с этого начинай.
Через несколько дней Минадзе услышал по телефону голос новоиспеченного "друга":
– Гиви, я в Севастополе.
Прекрасная хозяйка Светлана Михайловна накрыла шикарный стол, отдав предпочтение чисто грузинской кухне. Но такое гостеприимство меньше всего волновало Беришвили.
Развязка приближалась. Беришвили нужно было сырье, чтобы выполнить план, сделать "левак", реализовать его через магазин Пхакадзе, покрыть расходы на дачу взятки за должность директора, да и вообще быть при наваре. Минадзе приходилось расплачиваться за отдых в Цхалтубо, за коньяк, фрукты и бесплатные вояжи по злачным местам. Закурдаеву – в кратчайший срок выполнить задание министра и быть готовым к поездке во Вьетнам.
В объединение пошли ближе к вечеру. Беришвили впервые был в этом административном здании. Раньше со столь высоким начальством он встречался только на совещаниях, да и то имел возможность наблюдать его лишь в президиуме.
День был удушливый, жаркий, и держать сверток с деньгами в руках Гизо не решился. Из-за отсутствия пиджака вложил его в задний карман брюк. Кабинет Закурдаева был длинным, обставленным мебелью со строгим изяществом. Когда Беришвили увидел в дальнем конце кабинета подчеркнуто строгого, красивого и властного человека, ноги его противно задрожали, а путь к столу, за которым сидел генеральный директор, показался длинным, как сама жизнь. Он проклинал день, когда согласился стать директором завода, проклинал Кохреидзе и Асатиани, ждавших положительных результатов от этой встречи. Он думал, что сейчас этот недоступный начальник позвонит по телефону и через несколько минут сюда нагрянет милиция и его арестуют. "О боже, зачем и за что?" – мысленно шептал Беришвили, но услышал дружелюбное:
– Присаживайтесь. Я слушаю вас!
Через несколько минут Беришвили был буквально поражен, с какой быстротой и как просто решалась тупиковая проблема.
Закурдаев снял трубку одного из телефонов.
– Волгин? Какой рефрижератор и где у нас сейчас под разгрузкой?
– "Онежский залив" в Керчи.
– Прекрасно! Дайте телеграмму отгрузить Кутаисскому рыбозаводу пять тонн рыбы в ассортименте. Исполнение доложите.
Закурдаев внимательно и испытующе посмотрел на Беришвили:
– Вот и все. Вы довольны?
– О да! – пролепетал ошалевший директор.
– Тогда всего доброго.
Начальник вышел из-за стола и пожал руку. Путь к выходу оказался еще мучительнее, чем вход.
"Господи, какой я трус! – говорил про себя Беришвили. – Отдал им двадцать тысяч, а сейчас тысячу не мог положить на край стола…"
Он повернулся к остановившемуся за спиной Минадзе, положил руку на его плечо. Другая скользнула в карман с деньгами.
– Гиви, пойди и отдай.
– Что здесь?
– Тысяча.
Минадзе отпрянул в сторону и залился краской.
– Нет, иди сам.
– Гиви, как друга прошу – отдай. Я сам не могу. Это так мало для меня. Сделай, пожалуйста.
Минадзе помолчал, затем взял сверток и переложил в карман брюк. Вновь открыл дверь кабинета. Беришвили с паническим страхом ждал финала.
Через несколько минут "должник" вышел и опустошенно прислонился к стене.
– Ну что? – полушепотом спросил Гизо.
– Отдал… – со вздохом ответил Минадзе.
Они прошли несколько шагов. Минадзе резко повернулся:
– Ты не подумай, что обманываю. Я их действительно отдал. Смотри!
Он вывернул все три кармана брюк.
– Ну что ты, Гиви! – радостно улыбнулся Беришвили. – Разве я сомневаюсь в твоей честности? Мы же с тобой порядочные люди.
О том, какой может быть расплата за подобные взаимные "любезности", никто из них тогда не думал.
Переговоры во Вьетнаме закончились для Закурдаева успешно. Кохреидзе и Асатиани поздравили Беришвили с первым серьезным успехом. Свою долю стал получать Пхакадзе. Минадзе в очередной раз ушел в море. Жизнь продолжалась, а Закурдаев сполна узнал, что такое сделать первый шаг в круг связей, которые следователи называют преступными.
Он прилетал после коллегии в Симферополь, обнимался со встречавшими его друзьями и возле автомашины слышал сладко-услужливый голос Беришвили:
– Здравствуйте, Вячеслав Иванович. Это я. Вот привез вам кое-что. Вы не волнуйтесь. Никто ничего не знает. Надеюсь, водителю вы доверяете – иначе зачем его держать? Все у вас в багажнике. Дома посмотрите. Думаю, вам понравится.
С трудом скрывая раздражение, Закурдаев кивал в знак согласия и, сглаживая происходившее перед друзьями, спрашивал:
– Где вы говорите заказали ужин? Ах да, хорошее место.
– Гизо, езжайте за нами.
В другой раз Закурдаев заходил в номер гостиницы в Тбилиси и видел заполненный деликатесами холодильник. Болезненно реагируя на стук в дверь, открывал ее все тому же услужливо-заискивающему директору Кутаисского рыбозавода.
– Вячеслав Иванович, мы приветствуем вас в солнечной, гостеприимной Грузии. Вот, достал по случаю кожаное пальто. Кажется, ваш размер. Примерьте.
Эта назойливость тяготила. Выхода Закурдаев не видел.
На очередную коллегию в Москву он ехал с тяжелым сердцем. По ее завершении должен был возглавить делегацию министерства на переговорах с представителями ближневосточного региона. Это вроде бы успокаивало. С другой стороны, ему сообщили о недавнем аресте Минадзе. Знал он и об арестах Денисенко, Беришвили, Кохреидзе, Асатиани. Поэтому, когда новый министр и многолетний друг Владимир Михайлович Каменцев сказал, что за серьезные недостатки в работе его освобождают от занимаемой должности, все понял.
Зло спросил Каменцева: "С чем это связано?" Услышав, что с ним намерен говорить заместитель генерального прокурора Найденов, хлопнул дверью. На Пушкинскую, 15а поехал не один, а в сопровождении куратора министерства по линии КГБ. С Найденовым и Каракозовым разговаривал так же зло, как и с министром. На все вопросы и увещевания бросал краткое "нет".
Первое плохое впечатление, которое произвел на тех, от кого во многом зависела его дальнейшая судьба, так и не смог никогда изменить, что и сыграло свою роль в назначении судом довольно сурового наказания.
Тогда же, поняв, что будет арестован, растерялся, но никогда не думал, какими долгими и мучительными будут трудные месяцы пребывания в следственном изоляторе.
Письмо сокамерника следственно-арестованному И. Ф. Денисенко:
"И о Бутырках на добрую память, на память о сопереживаниях Ивану Федоровичу от Л. 2 января 1980 года.
Только ли муки, только ли безотчетный страх, сковывающий, парализующий мозг и душу? Нет… ведь и здесь есть жизнь! И именно здесь нужно суметь найти в себе силы для того хотя бы, чтобы сохранить право на индивидуальность. Ведь смеешься же порой над тем, что еще недавно казалось жутким (юмор рождался даже в ташкентское землетрясение). Право, за первые месяцы заключения плачешь и хохочешь порой больше, чем на воле! Но вот одна особенность: каждый раз после гомерического хохота рванет по хребтине ознобом, полоснет памятью, мелькнут ручонки сына на шее или вдруг отчетливо вспомнишь влюбленные глаза из тех невозможных и невозвратных дней, и душит горьковатый ком в горле, и останавливается, стекленеет взгляд, и не можешь сдержать слез. Кажется, что ржал-то над близким покойником, а этот живой труп – ты сам!
Каких-то радостей, каких-то застолий не переживешь, когда прошли невозвратно лучшие годы жизни?!.. Боль утраченного гнетет, разрывает душу. Безымянность… Беспомощность… Неволя… А главное – утрата лица, личности разрушает мозг и всего тебя быстрее болезни… И найдешь ли лекарство, которое потом, когда-то, в прекрасном далеке излечит невольничьи раны. И очистится ли душа перенесенными страданиями…"
Все, что описано в этом письме, сполна пережил и Вячеслав Иванович Закурдаев. Но в его сознании никогда не укладывалось, в чем избирательный смысл карательной политики государства. Почему именно он, человек из номенклатуры, входящий в элиту избранных, отдан на заклание.
– Все они такие же, как я. Все мы жили по негласным правилам, – говорил он мне. – Поймите, именно взаимоотношения в этой системе сделали меня преступником… Звонит мне Макаренко (первый секретарь Крымского обкома КП Украины): "Завтра приезжает командующий Одесским военным округом. Прими как полагается". Вы знаете, что значит – принять как полагается? Значит, знаете. Но он-то приезжает не один, а со свитой, и немалой. Кто и когда отпускал мне на это деньги? Ну, это мелочи. Снова звонок: "У Леонида Ильича юбилей. Негоже рыбакам Черноморья быть не на высоте". Думаю, гадаю, а потом мои "народные умельцы" из кости кашалота делают великолепную модель парусника. Обошлась она в семнадцать тысяч, хотя подарок вроде коллективный.
Звонит Макаренко: "Молодец! Парусник понравился. Подумай, как иметь два-три таких в запас". Интересное предложение… А деньги где брать?
Очередной звонок: юбилей Щербицкого. Опять думай. "Народные умельцы" из той же кости кашалота вытачивают шахматы и инкрустированный шахматный столик. Это еще 9 тысяч. А вы мне о морали, о разложении общества… О нашем долге перед Родиной, об ответственности за будущее наших детей… Оставьте! Вы наивны по молодости, вы не были в шкуре номенклатурного работника. И слушайте, не нужно мне говорить о морали руководителей новой волны. Ах да, они объявили войну коррупции, взяточничеству и злоупотреблениям. Ложь!
Вы симпатизируете Шеварднадзе? Да вы знаете, где я был незадолго до ареста? Напомню: я был участником Потийской городской партийной конференции. В президиуме сидел рядом с Эдуардом Амвросиевичем. А потом, после громких слов и призывов, был ужин в узком кругу. Даже если вас при вашей должности кто-то захочет так угостить в Грузии, у него ничего не выйдет. Это еда королей! О спиртном я не говорю: мы пили коллекционные коньяки пятидесятилетней выдержки… За это нужно головы отрывать! А вы о морали… О долге! Перед кем? Вы мечете бисер перед свиньями и не понимаете этого. Но почему я? Почему они отдали меня? Почему Суслов на секретариате дал согласие по вашей докладной записке на отсечение моей головы? Почему не отстоял меня Каменцев? Ведь Володя друг. Пусть он не получал от меня денег, но золотые безделушки жене, подарки брал. Это-то было! Вы обвиняете меня в том, что я получил от Беришвили в виде взятки три хрустальные вазы, но они стоят намного дешевле, чем то, что я дарил другим. Почему они отдали меня вам? Почему?
Вину в получении взяток Закурдаев признал полностью. Он верил в то, что мы объективно разобрались в его прегрешениях и в этом также сможет разобраться и суд. Он жестоко ошибался. Его личная судьба никого не интересовала. Народу нужно было продемонстрировать, что взяточникам объявлена бескомпромиссная война. Народ жаждал крови коррумпированных руководителей. Пар из котла выпускали потихоньку.
– Владимир Иванович! Правда, что мне дадут лет пять-шесть? – спрашивал заместитель министра Рытов. – Деньги и ценности я отдал, раскаялся, все рассказал. Все говорят, что я могу рассчитывать на снисхождение.
Мне стыдно было обманывать этого грузного, рано облысевшего человека.
– Владимир Ильич, настройте себя на другое. По вашей статье предусмотрена смертная казнь. Не будет ее – радуйтесь. Каждому году ниже пятнадцати радуйтесь.
Я думал, он просто недалекий человек. Нет, он не был примитивным, как хотел казаться. Рытов рассказал очень много и рассчитывал, что его показания понадобятся на годы и годы расследования. Его приговорили к исключительной мере наказания. Казнили бывшего заместителя министра "моментально". Об этом весь мир оповестила орган ЦК КПСС газета "Правда", навсегда умолкают только мертвые.
Уже тогда, при расследовании взяточничества в Министерстве рыбного хозяйства СССР, мы столкнулись с фактически неразрешимой уголовно-правовой проблемой. Ни законодатели, ни руководители государства не могли представить себе, что в стране развитого социализма хищения и взятки могут приобрести такой размах. Нас учили: "Ни один виновный не должен избежать наказания, ни один невиновный не может быть привлечен к уголовной ответственности". Но минрыбхозовское дело показало, что раскрыть и расследовать все преступления, совершенные в этой отрасли народного хозяйства, практически невозможно и на это не хватит всего следственного аппарата страны.
Между тем Верховный суд СССР дал разъяснения судам, что при рассмотрении дел о взяточничестве следствие и суд должны в обязательном порядке установить источник денег, которые давались в виде взяток, то есть расследовать хищения социалистической собственности. Последнее нереально. Каракозовым было принято решение сделать предметом доказывания только факты получения и дачи взяток.
Такой подход к расследованию не находил понимания не только в отдельных структурных подразделениях Прокуратуры СССР, но и в самой следственной части. Особенно ярым противником нововведения был следователь по особо важным делам Владимир Иванович Остапенко.
В 1979 году ему поручили расследование хищений в системе Ростоврыбпрома. С делами около двух лет возился следователь следственной группы Рахманинов. Приняв дело к производству, Остапенко решил на деле доказать порочность решения, принятого Каракозовым. Дело он расследовал около пяти лет, скрупулезно доказывал хищения, которые совершались в одном из магазинов, начиная от незаконного списания малоценного оборудования.
Сумма материального ущерба, причиненного государству, составила несколько десятков тысяч рублей, ущерб удалось возместить меньше чем наполовину. За эти годы заработная плата Владимира Ивановича и командировочные, выплаченные как ему самому, так и следователям его группы, превысили пятьсот тысяч рублей.
Никакие попытки Каракозова воздействовать на Остапенко успеха не имели, а я после выступления на партийном собрании с критикой в адрес Владимира Ивановича попал в разряд его "смертельных врагов". Сегодня Владимир Иванович руководит отделом дознания на российской таможне.
Поскольку вся эта история постоянно была предметом обсуждений в кабинетах следственной части, наш коллега – замечательный и очень добрый человек Виктор Матвеевич Королевский, со стихотворения которого начинается эта глава, сделал поэтическое посвящение и Владимиру Ивановичу Остапенко. В память о нем я привожу его.
ТЕЗИСЫ ОТЧЕТА В. И. О. НА ПАРТИЙНОМ СОБРАНИИ
Когда "рахманинским подарком"
Еще я не был "одарен",
Мне счастье улыбалось ярко
И был лазурным небосклон.Но вот я влез в мешок печальный
И там такое "раскопал",
Что осознал мой ум "опальный",
В какую пропасть я упал.Сплошная плесень беззаконья
Покрыла хаос прежних дней,
И проросла трава гекконья
В грядущих днях судьбы моей.