При всей своей скупости Нуреев имел неодолимую страсть к приобретательству. Сделать подарок другим - это нет, зато для себя он ничего не жалел. Гислен Тесмар рассказывала: "Однажды Рудольф показал мне небольшую вещицу, которая, очевидно, была достаточно ценной. "Посмотри! Посмотри! Отгадай - кто мне это подарил?" Наивная, я стала перечислять его друзей. "Нет, нет, нет! Это я! From me to me!" - ответил он. В этом был весь Рудольф. Он был горд показать, что мог подарить себе красивую вещь. Хотя в глубине души ему хотелось получить этот подарок от другого. Не потому, что он тогда не потратил бы денег, а просто ради удовольствия получить его. Рудольф всегда испытывал эту потребность, в общем‑то свойственную женщинам, - получать подарки. Чтобы кто‑то другой с радостью доказывал свою любовь к нему".
Но для миллионера Нуреева единственным роскошным подарком, полученным от жизни, была его публика. И успех.
Как будто проклиная ту темную и тесную комнату, где прошло его детство, Рудольф приобрел не один дом. По всем сторонам света у него их было не менее семи. Этому бедуину‑кочевнику надо было разбить здесь и там изумительные шатры из тесаного камня, порой с архитектурными излишествами, в которых он мог и не жить, но простое существование которых укрепляло его душевное спокойствие.
Свое первое вложение в недвижимость Нуреев сделал летом 1962 года, купив виллу в Ля Тюрби вблизи Монте‑Карло. Молодой человек полюбил этот район Средиземноморья за его краски. Он был очарован здешней природой. Вилла была просторная, вдобавок ко всему в ней имелась большая репетиционная студия, устроенная для прежней владелицы, певицы Мэри Гарднер.
Дом Нуреева был открыт всем веяниям эпохи; гости, приезжавшие к нему, пили, курили, танцевали и предавались всем мыслимым удовольствиям шестидесятых годов. Но сам Нуреев бывал в Ля Тюрби не так уж и часто. В 1978 году Витториа Оттоленги попросила его описать виллу, на что он с юмором ответил: "Да я уже и не помню, ведь я два года там не был. Спроси меня лучше, на что похож мой номер в нью‑йоркском отеле…". Тем не менее, приезжая в Ля Тюрби лишь эпизодически, Нуреев не стал продавать дом, хотя он все более приходил в упадок.
В 1967 году Нуреев купил особняк в Лондоне, расположенный напротив Ричмонд‑парка. До этого он жил в небольшой квартире, "скромной, можно сказать бедной, с мало используемой кухней, неизбежным душем вместо ванны и спальней без мебели и украшений; большая, всегда не убранная кровать и вечно занятый телефон на стуле", - по описаниям Ролана Пети. Но Рудольф никогда и не жил по‑настоящему в этой квартирке. Чаще он обитал у Мод и Найджела Гослингов. Там не надо было тратиться. В его распоряжении всегда была комната, и он приходил и уходил без всякого предупреждения.
Особняк у Ричмонд‑парка - это была самая крупная покупка за всю лондонскую карьеру. Огромный замок XVIII века, просторный и холодный, был мало приспособлен для повседневной жизни, зато позволял Нурееву почувствовать себя английским лордом. В особняке было шесть спален и четыре гостиные. Перед домом - английский сад, в который забегали дикие косули. Но от "Ковент‑Гарден" особняк находился далеко, а ежедневные поездки на машине были сопряжены с дорожными заторами, что приводило Нуреева в бешенство. Были, однако, и положительные стороны. Рядом находилась Школа Королевского балета и аэропорт Хитроу, из которого Рудольф так же часто летал на гастроли, как другие пользуются метро.
Свою нью‑йоркскую шестикомнатную квартиру, расположенную в двух шагах от Метрополитен‑опера, в шикарнейшем небоскребе "Дакота", из окон которого открывался вид на Центральный парк, Нуреев купил в 1979 году. Его соседями по шестому этажу в то время были Джон Леннон и Йоко Оно, вдова Хамфри Богарта, Лорин Бэколл, и Леонард Бернстайн. В тот же год в Париже он купил квартиру по адресу набережная Вольтера, 23, в самом сердце столицы, с видом на Сену, Лувр и парк Тюильри. На этой набережной селились знаменитости, и здесь когда‑то жили Вольтер, Энгр, Делакруа, Коро, Вагнер, Мюссе, Бодлер…
Надо ли говорить о том, что квартира Нуреева была роскошно обставлена. Настолько роскошно, что ее даже приходил снимать лорд Сноудон, известный фотограф и супруг британской принцессы Маргарет. Эти фотографии обошли весь мир.
Очередная покупка Нуреева была совершенно другого рода. В США, в штате Вирджиния, он приобрел ранчо. Дом из тринадцати комнат (постройка XVIII века) был окружен гигантским парком с речкой и мельницей. Там Нуреев мог удовлетворить свою любовь к природе и воплотить мечты джентльмена‑фермера. В 1986 году, когда он привез в Нью‑Йорк и Вашингтон балет Парижской оперы, вся труппа была приглашена на "гарден‑пати". Никогда раньше Нуреев не устраивал подобного праздника для своих коллег. "Рудольф был так горд открыть для нас двери своего гигантского дома", - вспоминала впоследствии Анна Фоссюрье. Сам хозяин, однако, не часто наезжал в свое имение. Да, впрочем, когда ему было делать это, если он без устали колесил по всему миру?
Между тем обстановка ранчо была весьма скромной. В одной из комнат находился огромный старинный орган, но при этом не было ни нормальной кровати, ни стола - только походные койки и матрасы на полу. Но это не мешало Нурееву приглашать к себе знаменитостей.
Однажды он попросил свою нью‑йоркскую знакомую Наташу Харли, чтобы она приехала в Вирджинию и помогла ему кое‑кого принять. "Я совершенно не представляла, о ком шла речь, но согласилась и полетела на самолете в Вашингтон. Приехав, я обнаружила пустой дом. Там стоял только диван. Ни стульев, ни стола - совершенно ничего, чтобы провести с удобством вечер. Я накрыла стол, как могла. Вскоре приехал Рудольф в сопровождении Джекки Кеннеди! В то время она писала книгу о Пушкине. И весь вечер Рудольф читал ей по‑русски "Евгения Онегина", которого он знал наизусть, а потом переводил на английский и объяснял, кто есть кто. Джекки слушала, не пропустив ни слова. Это было совершенно великолепное и сюрреалистическое зрелище".
Да, это так: непредсказуемый Рудольф Нуреев мог принять самых знаменитых людей мира в пустых интерьерах, буквально на матрасе, брошенном на пол. В конце своей жизни он утверждал с некоторым преувеличением: "Почти все дома, которые я покупал, были за городом. В Лондоне - далеко от центра. В США была отдельно стоящая ферма. В Монте‑Карло я был в горах". Он забыл сказать о Нью‑Йорке и Париже, что противоречило его аргументу, но хорошо выявляло заключительную мысль: "Я не создан для жизни в обществе. Там я чувствую себя не на своем месте".
В конце восьмидесятых годов, уже страдавший неизлечимой болезнью, Нуреев сознательно стремился к уединению. В 1990 году, получив очень большие деньги за музыкальную комедию "Король и я", он купил себе виллу на одном из Карибских островов - Сен‑Бартелеми. Конечно, это место трудно назвать уединенным, ибо там издавна селились звезды (Барышников тоже имел там виллу), но Нуреев выбрал для себя дом, расположенный на высоком мысе, в отдалении от других. Шарль Жюд, гостивший у Нуреева за три месяца до его смерти, отмечал, что "этот дикий неказистый берег, а он именно и был таким с той стороны острова, где никто не селился, отвечал внутреннему настрою Рудольфа и был великолепной противоположностью его роскошным апартаментам в Париже и Нью‑Йорке".
За год до этого Нуреев вложил деньги в покупку других островов, также в теплом море и также с богатой историей, но другого рода. В 1989 году он приобрел за полтора миллиона долларов архипелаг Галли, состоящий из трех небольших скалистых островков, расположенных примерно в двух километрах от побережья Италии. Покупка этого архипелага (вопреки советам Горлински, который разобиделся из‑за этого на всю жизнь) для танцовщика была символичной. "Мой путь к Галли пролегал издалека, - объяснял он Виттории Оттоленги. - Еще в двадцать три года я полюбил Средиземноморье, казавшееся мне райским местом. Еще бы, ведь я жил в холодной стране, где небо всегда низкое, а солнце едва светит. Как только я начал зарабатывать, я стал искать свой кусочек моря. Я думал, что нашел его в Монте‑Карло, потом в Турции. Потом я пришел к мысли, что только пребывание на корабле может насытить мою жажду синевы, солнца и покоя. Галли и есть тот самый корабль посреди моря, и при этом самого чарующего моря в мире".
Психоаналитики видят в покупке знаменитостями островов возврат в лоно матери, тонкую потребность быть в окружении воды, как младенец в материнской утробе… Прежде чем найти это благословенное место‑убежище, Рудольф потратил двадцать семь лет и совершил не одно кругосветное путешествие. Теперь он мог быть на "ты" с небом и морем. К сожалению, скалы Галли были мало приспособлены к практической жизни. На островках не было водопровода, требовалось множество ремонтных работ, и надо было целый час плыть на катере, чтобы добраться до "большой земли", до Неаполя. Для очень больного человека не самые подходящие условия, тем не менее Нуреев захотел провести здесь несколько недель летом 1992 года, своего последнего лета…
Романтик Рудольф знал, что над Галли витает родственная ему душа - душа Леонида Мясина. Русский танцовщик и хореограф, такой же кочевник, как и Нуреев, купил эти острова в 1922 году у архитектора Ле Корбюзье. Он сам создал план дома, разбил на террасах виноградники и фруктовые сады и даже оборудовал танцевальную студию и маленький театр под открытым небом. На островах Мясина гостили Пикассо и Стравинский, Нижинский и Дягилев. В семидесятых годах хореограф проводил здесь знаменитую стажировку для танцовщиков; занятия проводились прямо на террасе, без музыки, потому что не было ни фортепьяно, ни электричества, чтобы подключить магнитофон. Но зато была уникальная возможность танцевать между небом и морем, дышать атмосферой этого волшебного места, о котором говорили, что здесь когда‑то жил Тиберий и заезжал Одиссей. Такое необыкновенное прошлое было по сердцу Рудольфу: "Когда я нахожусь в студии, построенной моим соотечественником Мясиным, с перекладиной, зеркалом и огромным окном, выходящим на залив Позитано, я чувствую живое присутствие многих людей: танцовщиков, хореографов, музыкантов, художников, работавших в разное время с Мясиным. <…> Я и сам надеюсь пригласить сюда большое число артистов и организовать спектакли и мероприятия, посвященные танцу XIX века".
Но у Рудольфа не останется времени осуществить свою мечту, хотя он старался сделать все для ее осуществления. Он доставил на острова испанскую керамическую плитку, арабо‑андалузскую, очень ярких цветов, чтобы покрыть стены. Он оборудовал ванную комнату в стиле тридцатых годов; с помощью театрального художника Эцио Фриджерио обновил Башню Мясина; установил машину по опреснению морской воды, пока не был проведен водопровод; завез электрический генератор, чтобы пользоваться электричеством, и собирался подвести к острову телефонный кабель, так как ему не хотелось "быть совсем отрезанным от остального мира". Но работы остались незавершенными. Галли, последний корабль капитана, ищущего, где бы бросить якорь, так никогда и не обрел величия, которое Рудольф хотел ему придать.
Все приобретения Рудольфа имели одни и те же "недостатки": они были слишком велики, слишком мрачны и слишком пусты, и очень неудобны в смысле комфорта. Всегда чего‑то было "слишком". Однако это "слишком" - характерная черта личности Нуреева. Для него, особенно в выборе места обитания, все несло свой особый смысл - аллегорический, выявляющий его парадоксальные склонности, балансирующий между роскошью и простотой, между тем, чем он стал, и тем, откуда вышел. У него было полно недвижимости, но, возможно, не такой, как ему хотелось в глубине души.
Когда в 1987 году Нуреев приехал в город своего детства, он с удивлением посматривал на низкие дома с резными наличниками. "Он был в восторге от этих изб, которые, по его словам, он совсем не помнил, - вспоминала Жанин Ринге, сопровождавшая его в этом путешествии. - Рудольф позвонил мне через несколько дней после нашего возвращения и сказал: "Вы видели эти дома в Уфе? Я хочу купить абсолютно такой же!" Я попыталась несколько охладить его пыл, спрашивала, разумна ли такая покупка. Он не ответил. Его мать скончалась через несколько недель после его приезда в Уфу… Рудольф не один раз заговаривал со мной об избе, о которой он так мечтал. И с грустью повторял: "Я ведь знаю, что больше никогда не вернусь туда…"".
Нуреев покупал не только недвижимость. Он находил время и средства, чтобы украсить свои дома скульптурами, картинами и экстравагантной мебелью.
После танца и музыки изобразительное искусство было третьей страстью Рудольфа. Еще в детстве он коллекционировал открытки с репродукциями картин, знал наизусть уфимский музей, проводил долгие часы в ленинградском Эрмитаже.
Когда он обосновался на Западе и начал зарабатывать большие деньги, он стал захаживать в антикварные салоны с целью приобретения произведений искусства. Так же часто его можно было увидеть на аукционах и блошиных рынках. Где бы он ни танцевал, в свободное время он совершал набеги на "лавки древностей".
Возбужденный после спектакля, Рудольф рассматривал витрины с антиквариатом и просил хозяина открыть магазин. Если хозяина не было на месте, он приходил на следующий день, торговался, а иногда, сомневаясь в предложенной цене, посылал кого‑нибудь из своего окружения, чтобы поторговаться еще раз. Нуреев был убежден, что его вынуждают платить гораздо дороже именно потому, что он Нуреев. И его подозрения имели некоторые основания. Но при этом он был в состоянии оплатить дорогу своей подруге, чтобы та привезла ему орган XVIII века, обнаруженный им в другой стране.
Ради музыки, его большой страсти, Нуреев был готов на все. Например, он купил несколько первоклассных органов и клавесинов, в том числе клавесин с двойной клавиатурой 1627 года, украшавший его парижский салон. В Нью‑Йорке у него был другой клавесин, работы Якоба Киркмана, датированный 1760 годом. Когда в 1995 году проводилась распродажа имущества Нуреева, это маленькое чудо инкрустации было признано на аукционе Кристи как "редкостное". Танцовщик купил также два органа XVIII и XIX веков (датский и английский, в готическом стиле), а также пьянофорте (прототип современного фортепьяно) знаменитого мастера Игнаца Плейеля (1757–1831). В его коллекции были два маленьких органа меньшей ценности, великолепное фортепьяно, цимбалы и портативный клавир для гастролей.
Даже простое перечисление купленных инструментов показывает, что Рудольф не мог остановиться в своем собирательстве. Почему? Жан‑Клод Бриали заметил: "Ему надо было афишировать свою способность делать дорогие покупки. Рудольф любил называть цену своей мебели, антикварных вещей. Он считал, что если это дорого, значит, обязательно красиво".
Страсть к накопительству еще ярче выражалась в том, что касалось его бесчисленных ковров и другого текстиля, сводившего его с ума. Килимы - небольшие восточные ковры (особенно турецкие, персидские и кавказские), стоившие баснословных денег, - Рудольф покупал по нескольку штук, целыми партиями, пока наконец не пресытился. В Турции, стране, напоминавшей ему родную Башкирию, он сам ходил по базару, не отказывая себе в удовольствии поторговаться. Во время описи имущества после смерти Нуреева эксперты с удивлением насчитали "более сотни ковров, даже не распакованных, просто свернутых, сложенных под кроватью или в военных сундуках", как вспоминал Бертран дю Виньо, работавший в парижской квартире.
Помимо любви к килимам, очевидно напоминавшим ему о мусульманских корнях, Нуреева интересовали костюмы прошлых эпох (платья придворных, жилеты, военная форма), великолепные индийские кашемировые шали, которые он также скупал в огромном количестве, японские шелковые ткани, безумно дорогие оби - шелковые шарфы, которыми подвязывают кимоно, и конечно же сами кимоно. В его коллекции были удивительные платья из китайского и тибетского шелка XVIII века, не потерявшие красок; он носил их дома, когда приглашал кого‑нибудь в гости.
Антикварные ткани он часто использовал для обивки стен. В Нью‑Йорке стены огромной гостиной были сверху донизу покрыты великолепной рисовой бумагой XIX века с изображением сцен повседневной жизни Китая. Выглядело это несколько утомляющим, но панели подарила Рудольфу сама Джекки Кеннеди.
Произведения живописи и мебель, которые приобретал Рудольф, напротив, были исключительно западного происхождения. И более того, европейского. В собрании Нуреева (138 картин по описи 1995 года) не было ни одного произведения XX века - только картины XVI–XIX веков, купленные на аукционах или у антикваров после приобретения парижской и нью‑йоркской квартир. Что же предпочитал Рудольф? Портреты европейских аристократов эпохи Просвещения, обнаженную мужскую натуру… Ни пейзажей, ни абстракций…
Гостя, впервые попавшего в квартиру на набережной Вольтера, полотна с изображением обнаженных мужчин часто приводили в смущение. Они были развешены по стенам везде, даже в ванной комнате. Что означало сие пристрастие хозяина? Профессиональный интерес танцовщика и хореографа к необычным позам и ракурсам? Источник чувственного удовольствия для гомосексуалиста? Луиджи Пиньотти высказался по‑своему: "Разница между Нуреевым и простым смертным как раз и была в этой коллекции. Рудольф развешивал академические картины с голыми мужчинами, тогда как другие цепляют на гвоздик календарь с голыми девицами".
Что касается мебели, то здесь Рудольф тяготел к помпезности. Для своей огромной спальни в Нью‑Йорке он приобрел мебель XVI века, темную и тяжелую. Комнату заполняли сундуки, резные дубовые стулья, массивные секретеры, а верхом роскоши была огромная кровать с балдахином, покрытая резными скульптурными изображениями сирен и прочих мифических существ. В этой королевской кровати Нуреев, полагаю, выглядел театрально - еще один штришок к его личности. В гостиной у него стояли два сильно потертых канапе, принадлежавшие когда‑то Марии Каллас, - оставлю это без комментариев.
Парижская квартира Нуреева еще более напоминала театральную декорацию, призванную возбуждать эмоции. По просьбе Рудольфа над интерьером работал итальянский архитектор и декоратор Эмилио Каркано. Ему было где развернуться, ибо Нуреев покупал совершенно пустую квартиру, в которой были только белые стены. В результате получился удивительный ансамбль XIX века, отмеченный намеками на готику и Средневековье. Среди сверкающей позолоты и темного дерева, белого мрамора и стрельчатых зеркал Нуреев чувствовал себя в своей стихии.